Война меж тем разворачивалась в полную силу. Положение все более обострялось. Каждый день приносил все новые неприятные сведения. А в самой Луге, куда я ездил, бывало, по нескольку раз на дню, эта напряженность ощущалась особенно сильно.

В первые дни июля была организована Лужская оперативная группа. Командовал ею генерал-лейтенант Пядышев. В эту группу вместе с 41-м стрелковым корпусом вошли и две стрелковые дивизии. Кроме них в группу были включены две дивизии Ленинградского народного ополчения, два военных училища и специально созданная артиллерийская группа под командованием полковника (а в дальнейшем маршала артиллерии) Георгия Федотовича Одинцова.

Этой оперативной группе поручалась оборона юго-западных подступов к Ленинграду, что было очень трудным делом, так как Лужский оборонительный рубеж тянулся в длину более чем на триста километров и не располагал в достаточном количестве ни стрелковыми частями, ни артиллерией. На каждый километр фронта приходилось лишь по две пушки и по одному-два миномета.

Лужский оборонительный рубеж не был подготовлен и в инженерном отношении. Более того: мы хорошо знали, что на некоторых участках вообще не имелось стрелковых частей, незащищенные коридоры фактически оставались на произвол судьбы, что называется, на авось. Если бы немцы их обнаружили, они без единого выстрела вошли бы в расположение наших войск.

Против нас же действовала до зубов вооруженная 18-я армия, за которой следовала мощная танковая группа. В соединение входили два механизированных корпуса. Один из них был нацелен на Лугу, второй — на Новгород. Последним командовал известный немецкий военачальник, генерал, впоследствии фельдмаршал Манштейн.

Удивительным было то, что корпус, действующий против Лужского укрепленного рубежа, как и наш, носил номер 41.

Артиллерийский дивизион, одной из батарей которого я в ту пору командовал, стоял к востоку от Луги. Штаб дивизиона и две батареи заняли позиции на окраине Луги. Моя же батарея расположилась в стороне.

Мы знали, что 9 июля выходим на боевые позиции. Знали и то, что немцы ожесточенно рвались к Ленинграду, и Лужский оборонительный рубеж являлся главной надеждой ленинградцев. Если бы нам удалось задержать врага на этом рубеже, наши успели бы укрепить близкие подступы к Ленинграду. В таком случае появлялась надежда спасти город, если же нет… об этом страшно было даже думать…

Все, кто тогда готовился отбить наступление немцев под Лугой, отдавали себе отчет, какая трудная задача стояла перед нами, и, надо сказать, мужество и отвага, проявленные защитниками Лужского рубежа, стали легендарными.

Батарея моя была среднекалиберной. По предварительному плану, я должен был занять позицию к юго-западу от Луги, на северном берегу реки Луга, там, где она поворачивает с юга на север и где в нее впадает небольшой приток — речка Оредеж. Мы знали, что этот участок являлся одним из самых опасных.

8 июля мы отправились осматривать местность. А за несколько дней до того меня вызвали в штаб дивизиона, чтобы я получил выделенное нам пополнение бойцов. Там я и увидел впервые Фрадкина.

Штаб дивизиона располагался в одной из пригородных дач Луги. Это был небольшой красивый дом с мезонином. Здесь же, при штабе, жил и начальник штаба. В галерее, застекленной разноцветными стеклами, два верхних ряда которых были розовые, все казалось розоватым. Начальник штаба Рябов сидел в этой галерее. После окончания совета я зашел к нему и встретил там трех незнакомых бойцов.

— Старшой, — так для краткости часто обращались к старшим лейтенантам, — я уже направил вам пополнение из восьми человек. Забирай и этих троих. Усади их в машину, у тебя как раз кузов пустует, — круглолицый капитан подбородком указал на стоящих перед ним бойцов. Те выжидающе смотрели на меня.

Иной раз пытаешься угадать свою дальнейшую судьбу потому человеку, под чьим началом предстоит тебе служить. Вероятно, и три бойца были в таком положении.

Я оглядел их. Вернее, одного из них, потому что он завладел моим вниманием.

На него и вправду стоило поглядеть: здоровяк с сильными руками, широкоплечий, но чуть сутулый в плечах, лет пятидесяти — пятидесяти двух. Белокурые волосы, зачесанные назад, открытый лоб, зеленоватые с припухлыми веками глаза, двойной подбородок и пухлые, чуть дряблые щеки, какие бывают обычно у полнолицых пожилых мужчин.

Он был в выцветшей залатанной гимнастерке. Брюки на нем сидели настолько плотно, что казалось, вот-вот лопнут. Взгляд был до того печальный и покорный, что невольно в вас пробуждалась жалость к этому человеку.

Я подумал, что он либо профессор, мобилизованный по ошибке, либо разжалованный генерал.

Подошел к нему, заглянул в глаза.

— Рядовой боец Хаим Фрадкин! — стукнув каблуками, отрапортовал он и поднес руку к виску.

— Фрадкин, — сердито окликнул его начальник штаба, — находясь в строю, не отдают честь и, во-вторых, в присутствии старшего по званию не рапортуют младшему.

— Но я же не в строю! — несмело произнес Фрадкин.

— А где же ты? — нахмурился начштаба.

— Я нахожусь в вашей комнате!

— Фрадкин! Много разговаривать любишь! — сверкнул на него глазами капитан.

— Вовсе нет, я…

— Смирна-а! — заорал начштаба, и лицо его приняло грозное выражение.

— Есть смир-рна! — повторил Фрадкин.

— Молчать! Когда стоишь «смирно», в рот воды надо набрать, понял? — зло прокричал капитан и вскочил.

— Понял, — робко отозвался Фрадкин.

— Ты еще разговаривать?! Смотрите на него, каков, а? Молчать, тебе говорят!

— Вы меня спросили, я ответил, что же мне было делать, не отвечать? Ведь это невежливо…

Капитан в отчаянии рухнул в кресло, хватил кулаком по столу и указал Фрадкину на дверь:

— Сейчас же выйдите вон!

Фрадкин, приподняв плечи, осторожно открыл дверь и вышел.

— Ну можно присылать в артиллерию такое пополнение? — обратился ко мне начальник штаба. Видимо, он ждал от меня сочувствия.

Я, конечно, был ни при чем, но меня охватило такое чувство, будто я оказался причиной всех бед Фрадкина.

Я вышел из помещения.

Фрадкин, опустив голову и широко расставив ноги, сидел на лавке под елью.

Завидев меня, он вскочил и стал навытяжку. Он старался все делать как положено, но, увы, это ему очень плохо удавалось, в каждом движении была видна его неопытность в военном деле.

Я почувствовал, что он хочет мне понравиться; видно, его больше прельщало служить на батарее, чем в штабе.

Я подошел к нему ближе, улыбнулся, мне хотелось как-то ободрить этого огромного и тем не менее беспомощного человека, которого война вырвала из привычной колеи и бросила в столь трудную, чуждую ему обстановку.

— Откуда вы родом, товарищ Фрадкин?

— Я ленинградец, товарищ капитан.

— Фрадкин, я старший лейтенант, капитан — начальник штаба, вам пора бы различать военные звания, иначе у вас будут неприятности.

— Я хорошо различаю военные звания, только мне обидно называть вас старшим лейтенантом, а этого… человека — капитаном…

— Фрадкин, Фрадкин!.. — я покачал головой, не сразу соображая, как реагировать на такой наивный комплимент. — Какая у вас военная специальность?

— Никакой военной специальности у меня нет. Когда объявили мобилизацию, я просто пришел в военный комиссариат и попросил направить меня на фронт. Сперва меня зачислили в запасной полк, мы рыли окопы под Нарвой, а потом — в маршевый батальон, и вот прислали сюда.

— А гражданская специальность?

— О, там я очень известный человек! Меня весь Ленинград знает, особенно женщины. Чтобы попасть ко мне, люди целый день в очереди стоят.

— Вы что, гинеколог?

— Что вы! Я парикмахер! Парикмахер экстра-класса Хаим Ильич Фрадкин. Не простой парикмахер, а потомственный… У отца моего, Ильи Фрадкина, был европейский салон на Невском! Напротив Гостиного двора, знаете? Вся петербургская знать ходила к моему отцу. И дед мой был цирюльником. Один из первых салонов Петербурга открыл именно он. Много знаменитостей были клиентами моего деда… Баснописец Крылов стригся только у прадеда, Абрама Фрадкина. Дед был известным модельером, шил парики. В свое время граф Трубецкой послал деда в Париж для изучения ремесла. И отец мой учился в Париже, в школе парикмахеров. Я, правда, там не учился, но отец обучил меня всем премудростям, какие знал. Так что я, можно сказать, заочно закончил парижскую школу. Знаете, кого я причесывал? Марию Гавриловну Савину, Марию Николаевну Ермолову, Анастасию Дмитриевну Вяльцеву. А однажды я помогал отцу причесывать Варвару Васильевну Панину! — Фрадкин так произносил имена, отчества и фамилии каждой из знаменитостей, будто одно знание их само по себе было бесспорным доказательством его большой заслуги. — Перед этими именами люди преклоняют колени. В тысяча девятьсот шестнадцатом году, когда скончался мой отец, я переменил вывеску. На новой вывеске — а моя вывеска, надо вам сказать, была самой красивой в Петербурге! — было написано: «Дамский салон парикмахера Хименеса».