Осмелевший от успеха, Вяткин, видимо, решил не медлить более и захотел одним махом завершить «дело». Когда мы должны были расходиться, он сперва шепнул что-то Малининой, потом решительно обратился ко мне и капитану интендантской службы, жившему вместе с ним:

— Теперь айда ко мне! У меня есть пол-литра, промочим немножко горло, в «дурачка» перекинемся.

Я не знал, что ответить, и посмотрел на Малинину.

Она колебалась.

Долгое одиночество, нудные каждодневные дежурства в душной и крохотной каморке начальника станции, оторванность от привычной обстановки и замкнутая жизнь здесь, в пупышевской глуши, беспредельно ей надоели. Она стосковалась по людям, по обществу, по дружескому застолью, интересной беседе.

Заметно было, что в душе ее шла борьба между желанием побыть с нами и чувством неловкости оттого, что она так быстро сблизилась с совершенно незнакомыми людьми и вот уже соглашается на предложение одного из них.

И все-таки соблазн оказался сильнее, она согласилась принять настойчивое приглашение майора.

Комната, в которой жил Вяткин, была чисто и аккуратно прибрана. Если мужчина умеет содержать свое жилище в чистоте и уюте без участия и помощи женщины, это свидетельствует о его внутренней собранности и самостоятельности. Видимо, эта черта характеризовала и майора.

По стенам висели какие-то старые картины. Это были виды некогда славившегося своими лечебными водами курорта — Старой Руссы. На одной из картин был изображен цветник. На другой — военный духовой оркестр. На третьей — праздник освящения воды. В центре последней стояли бородатый генерал и какое-то духовное лицо высокого сана. Картины были выполнены акварелью, и по всему чувствовалось, что принадлежали они кисти художника-самоучки, может статься, самого владельца дачи.

Старинная широкая кровать с высокой резной спинкой тщательно убрана. На столике возле нее лежала толстая книга — «Женщины мира». Я перелистал книгу, она оказалась богато иллюстрированной и содержала очерки с характеристиками нравов, обычаев, психологии, внешности женщин разных рас и народов.

Листая книгу, я наткнулся на очерк Немировича-Данченко с запомнившимся заголовком — «Дома». Автор рассказывал об особенностях русских женщин. Книга была роскошно издана, со множеством цветных вставок. Признаться, это редкое дореволюционное издание сильно заинтересовало меня. Я тогда и представления не имел о существовании подобной книги.

Майор, войдя в свою комнату, тотчас начал хлопотать по хозяйству. Вскоре на столе появились квашеная капуста, печенная на углях картошка, маринованные грибы и пол-литровая бутылка водки.

Накрывать на стол ему помогала Малинина. Она и тут оказалась весьма умелой и сноровистой.

Увидев меня с книгой в руках, Вяткин громко воскликнул:

— Смотри-ка, начальник штаба повышает свой теоретический уровень в женском вопросе!.. Только зачем это ему нужно? Женщин здесь мало, а на фронте и подавно!

— А вы, как видно, уже повысили свой уровень в этом вопросе? — беззлобно спросил я.

— Нет, товарищ майор, в женском вопросе я теорию не признаю, здесь я только практик.

Малинина словно не слышала нашего диалога. Она занята была столом. А может, и вправду не слышала.

Минут за десять мы выцедили поллитровку и начали играть в «дурачка». Вяткин в паре с Малининой играли против нас с капитаном. Они и в этом деле оказались мастерами и выигрывали у нас партию за партией.

Вскоре Вяткину надоело играть, он бросил карты на стол и обратился ко всем нам:

— Посмотрите, какой великолепный вечер! Разве не грех в такой вечер сидеть за картами в душной комнате? Я знаю поблизости пустующую дачу, там есть забытый кем-то патефон с пластинками. Пойдемте туда, немножко потанцуем, будем по очереди приглашать нашу даму. Согласны? — И он взглянул на Нину Сергеевну.

Она промолчала, посмотрела на нас.

— Отчего же нет, идемте! — ответил за всех капитан.

Я сразу же понял, что Вяткину не терпелось, он хотел увести нас отсюда, из своей комнаты. Наверное, рассчитывал вернуться обратно вместе с Малининой… Ведь мужчина легче разгадывает приемы мужчины…

Вечер и вправду был замечательный, лунный и теплый. Вяткин вел нас в ту часть поселка, где, как я уже успел заметить, стояли самые роскошные и красивые дачи.

Он с Малининой шли впереди, а я с капитаном — за ними. Вяткин рассказывал что-то интересное, и, хотя Малинина слушала его молча, майор то и дело хохотал — не знаю, искренне или притворно.

По дороге мы зашли к старику сторожу, у которого хранились ключи, но его не оказалось дома, и провести нас вызвалась его жена.

Она долго возилась с замком, прежде чем ввела нас в просторную комнату, которая в лучшие времена, очевидно, служила гостиной.

Воздух в комнате был застоявшийся, затхлый, как во всех долго непроветриваемых помещениях. Пахло морской травой, которой была набита старинная мягкая мебель, пахло сыростью и плесенью.

Старуха зажгла принесенную с собой керосиновую лампу с треснутым стеклом, и в тусклом свете ее я начал рассматривать комнату.

Потолок ее с первого же мгновения меня поразил. Он был сводчатый, и на нем я увидел грузинский орнамент! Сперва я не поверил своим глазам. Откуда и как мог попасть сюда грузинский орнамент?! Вероятно, это простое совпадение; вероятно, эти детали грузинского орнамента схожи с русскими. А схожесть эта идет от византийского искусства, оказавшего свое влияние и на Грузию, и на Россию.

Но как бы там ни было, а это обстоятельство меня сильно взволновало. Он чуть ли не повторял орнаменты, использованные в сборнике произведений Ильи Чавчавадзе, напечатанном известным издателем Гедеванишвили, которые я живо помнил. Удивленный странной находкой, я твердо решил как следует осмотреть эту загадочную комнату.

От углов к середине потолка шли дугообразные серебристые линии, которые сходились в центре, а оттуда спускалась массивная бронзовая цепь, на которой висела бронзовая же старинная люстра.

У меня мелькнула мысль, что все это мне мерещится, но, внимательно осмотрев люстру — большой бронзовый шар с орнаментированными обручами вокруг, на которых были укреплены подсвечники в форме канделябров, — я уже не сомневался, что они, безусловно, грузинского происхождения и могли быть изготовлены только в Грузии.

Под сводами стен в нишах я увидел четыре картины в овальных рамах. Когда-то эти рамы были золочеными, но сейчас выглядели облупленными и облезлыми. Местами позолота совсем сошла.

Я выхватил лампу из рук сторожихи и внимательно стал рассматривать картины, стены, потолок. На двух картинах были изображены женщины, на двух других — мужчины.

Я напряг зрение и — о диво! Со стен смотрели на меня святая Нина, просветительница Грузии, и царица Грузии Тамар! Под изображениями я прочел их имена, выписанные древнегрузинской вязью, так называемым «мхедрули». Другие две картины также оказались портретами грузинских царей — Давида Строителя и Ираклия II, во время царствования которого самостоятельное грузинское государство добровольно присоединилось к единоверной России.

Не знаю, сколько времени ходил я, задрав голову и подняв лампу кверху, изучая то одну, то другую картину…

Все четыре огромных настенных медальона представляли собой распространенные типы портретов наиболее почитаемых среди грузин святых и царей. Поэтому они показались мне особенно родными, Вот уж не думал, не гадал, что встречусь с ними здесь, на севере.

Спутники мои с крайним удивлением молча наблюдали за мной, терпеливо ожидая, чем же завершится осмотр комнаты.

Я же ни о чем прочем уже не помнил. Как завороженный, изучал то один, то другой медальон, направляя в нужную сторону свет, лампы. Я не слышал ни вопросов товарищей, обращенных ко мне, ни того, что говорили они друг другу.

Наконец, когда моим товарищам надоел мой искусствоведческий порыв, они по витой деревянной лестнице, сделанной из мореного дуба, направились на второй этаж.

Сторожиха зажгла мне вторую лампу, висевшую на стене, а сама пошла вслед за моими спутниками.