— Люблю артиллеристов! Смелые они люди! — восхищенно воскликнула Яншина. Потом, схватив меня за ремень, встряхнула легонько и проговорила: — Ого, этот старший лейтенант не одного — двух таких интендантов за пояс заткнет.
— А ты откуда знаешь его силу?.. И, во-вторых, он не старший лейтенант, а старший техник-лейтенант, то есть техник!..
— Цыц! — погрозила ему пальцем Яншина. — Иначе твоему толстяку от него достанется, а тебе — от меня!
— Маргарита Сергеевна! Как вы странно себя ведете, грубите, дерзите! Вы просто на себя сегодня не похожи! — Лысиков обернулся ко мне: — А вам я советую немедленно прекратить это безобразие. Нашу водку пьете да нам же еще хамите! Это уж слишком!
— Плевать я хотел на вашу водку и на всех, кто ее с вами пьет! — взорвался я и отшвырнул стоявший передо мной стакан так, что он, разбившись об стенку, осыпался на пол мелкими осколками.
Испуганный Лысиков вместе со стулом отпрянул назад. Интендант продолжал сидеть на кровати как ни в чем не бывало. А Яншина наклонилась, чтобы меня поцеловать.
— Люблю артиллеристов, смелые они люди!..
Я с трудом от нее освободился, накинул полушубок, с грохотом рванул дверь и вышел в сени.
Выходя, я успел заметить, как испуганно съежилась Ната, переводя взгляд с меня на Лысикова, сидевшего за столом в полной растерянности.
Больше всего меня раздражала перемена, происшедшая с Натой. Если до появления незваных гостей она была гордой, хотя и озабоченной чем-то серьезным, то теперь она выглядела просто жалкой и пришибленной…
Что это было? Почтение к старшим, уважение к гостям или выражение какого-то непонятного мне страха, зависимости?
Я вышел на свежий воздух, закурил, прохаживаясь взад и вперед.
Доходя до угла, поворачивал назад и шел вдоль забора. Погруженный в свои мысли, я не сразу заметил, как из дома выбежала Ната в накинутой на плечи шубе.
— Замерзнешь, — ласково сказала она, заглядывая мне в глаза.
Я ничего не ответил, обнял ее и притянул к себе. Мне стало ее жалко.
— Ты обиделся? — спросила она с улыбкой. — На них нельзя обижаться, это же такие люди. Они избалованы властью… и не только… с такими лучше не связываться! Среди них только Яншина — человек, но и она в опасности: интендант ее спаивает… И зачем только она связалась с ними…
Ната почему-то не договорила.
— А ты, ты-то сама зачем с ними связалась?
— Я? — испуганно переспросила она.
— Да, ты, — не отступал я.
— Я — совсем другое дело, — она запнулась, — я под немцами побывала, хоть и недолго.
— Как это?! — меня как обухом по голове стукнуло. Она ответила не сразу.
— Когда немцы пришли, я здесь жила, как теперь говорят, на временно оккупированной территории. Уйти мы не успели — я беременная была, на девятом месяце. Куда пойдешь? Со дня на день родов ждала…
— И что же ты такого сделала, предала свою Родину, свой народ?
— Ой, что ты! Никого и ничего я не предала! Напротив, партизанам помогала, сведения для них собирала. У нас связь была с подпольем. Если хочешь, деда спроси, он еще в гражданскую войну партизанил, такой человек, хоть режь его на куски, ни за что не соврет!
— Тогда чего же ты боишься?!
— Лысиков и Симоняк прицепились, покоя не дают, допросы устраивают, придираются: мы, говорят, докопаемся до истины. А что мне скрывать? Не я одна оставалась. Из нашей деревни человек шесть — десять при немцах жили. Каждый подтвердит, что я ни в чем не виновата…
— Тогда ничего не бойся и ни о чем не думай, — утешил я ее и почему-то сразу поверил, что Ната ничего дурного не сделала и сделать не могла.
— Как я стала у них работать, каждый день попрекают, запугивают, то сами вызывают, то других подучивают… Симоняк — мой непосредственный начальник, так он прямо житья не дает.
— Это не страшно, ты мне лучше вот что скажи, почему тебя девчата из вашей части не любят?
— Потому и не любят, что я с этими… Из-за них все меня возненавидели. А что я могу сделать? Я с ними, во-первых, по работе связана. А если их разозлишь, они не просто выгонят — оговорят меня, и тогда я совсем пропала…
Дверь с шумом отворилась, на пороге появился Лысиков.
— Ната! — повелительно крикнул он.
— Я здесь, товарищ капитан.
— Где ты, куда ушла, почему оставила нас, кто там с тобой? — сыпал вопросами Лысиков, вглядываясь в темноту.
— Я со старшим лейтенантом разговариваю, товарищ капитан.
— Заходи в дом сейчас же, сию минуту! Не смей там стоять.
— Эй, капитан! — вмешался я. — Вы так красноречиво говорили о долге и достоинствах советских командиров и вдруг все забыли! Ната разговаривает со мной, а я, между прочим, тоже из командного состава!
— Я вас не знаю и знать не хочу: кто вы такой, откуда…
Я схватил Лысикова, как котенка, втолкнул его в комнату и захлопнул за ним дверь.
— Что вы наделали! — зашептала Ната. — Теперь он будет мне мстить, вот увидите…
Я успокоил ее, пообещал ей помочь. Возможностей больших я, конечно, не имел, но надежда на помощь — сама по себе поддерживает человека.
Оставаться там было нельзя, и я решил уйти. Но Ната уперлась — ни в какую: не пущу, говорит, и все. Дорога плохая, заблудишься и к волкам угодишь, они перед рассветом целыми стаями рыщут.
Она так горячо упрашивала меня, что я размяк.
— Они тоже останутся? — спросил я.
— Тоже.
— И часто они приходят?
— Часто.
— Твое пение их привлекает или еще что?
Она молча опустила голову.
— Ты с кем?.. С Лысиковым?
Она молчала.
Я так и вспыхнул. Во мне поднялось неодолимое желание вырвать Нату из лап капитана.
— Останусь, если ночью придешь ко мне, назло… этому мерзавцу!
— Приду, — сказала Ната.
— Где мне лечь?
— В большой комнате, печь только там топится. В других комнатах закоченеешь.
— А ты?
— Я сейчас приберу, потом приду к тебе… — Она говорила, не оборачиваясь ко мне-и глядя куда-то мимо.
Я обнял ее, и она снова прильнула ко мне всем телом. Дрожала она как в лихорадке. Я приласкал ее — очень мне было ее жалко, — она затихла, успокоилась.
Так мы стояли обнявшись, потом Ната взяла меня под руку и повела в дом.
— Иди за мной, — сказала она, и я последовал за ней в кромешной тьме по каким-то проходам, пропахшим соленьями. Совсем близко раздался шорох, будто где-то рядом корова жевала сено, и запах стоял, как в хлеву. Наконец Ната открыла какую-то дверь в конце коридора и ввела меня в горницу.
Было тепло, но воздух казался спертым. Так бывает в давно не проветриваемом помещении. Я шел за Натой как слепой, боясь на что-нибудь наткнуться в темноте.
— Ложись вот сюда, — шепнула Ната.
Передо мной было нечто вроде лежанки, я согнул колени и попытался сесть. Спереди была прибита широкая доска, и я очутился словно в глубоком ящике. Пощупал рукой — постлано было что-то мягкое. Я снял сапоги, осторожно лег и почувствовал невероятное облегчение.
Но беспокойство не покидало меня, я чуял, что где-то рядом люди, но где, как близко от меня и кто они, этого я не знал. Было тихо, только из соседней комнаты доносились пьяные голоса.
Я восстановил в памяти проделанный мной и Натой путь и понял, что она вела меня вокруг своей комнаты, чтобы не проходить через нее.
В эту минуту кто-то громко кашлянул прямо у меня над ухом.
Я подскочил как ужаленный, переместил трофейный парабеллум на живот и прислушался.
— Лежи, лежи, не беспокойся, — успокоил меня незнакомец.
— Кто ты? — спросил я невидимого собеседника.
— Дед Зосима.
— Какой еще дед…
— Я дед Натиного мужа.
— Ну и что ты тут делаешь?
— Я-то у себя дома, а вот ты что здесь делаешь! Я лежу себе и сплю.
— Здесь?
— Именно здесь. Двадцать с лишним лет я здесь сплю, с тех самых пор, как в гражданскую отвоевался. Понял?
Я нашарил в кармане зажигалку и посветил туда, откуда раздавался голос.
На лежанке сидел глубокий старик с белой бородой по пояс. Его всклокоченные волосы были тоже абсолютно белые. Старик сидел, скрестив ноги в шерстяных носках, облокотясь спиной на некое подобие подушки.