А тыл? Тьфу, будь проклят тот, кто придумал тыловую службу, и заодно тот, кто мечтает о ней.
Вот так текла моя жизнь, когда я познакомился с одним старшим лейтенантом из взвода обслуживания аэродрома. Фамилия его была Прокопенко. Я и опомниться не успел, как этот пройдоха прилип ко мне. А там, смотришь, уже в друзья записался.
Нельзя сказать, чтобы сердце у меня очень уж лежало к нему. Что-то в нем настораживало, побуждало держаться от него подальше. Но одиночество — коварная штука, оно иногда лишает способности трезво смотреть на вещи и может заставить сблизиться с человеком, который тебе вовсе не по душе.
Прокопенко был мастер играть в карты. Иной раз мне даже приходило в голову, что он просто рожден для карточной игры. И во что он только не играл! Особенно в подкидного дурака, да так ловко, что чуть ли не в самом начале уже мог сказать, какие у его противника карты на руках!
Память и сметка у него были удивительные. С одного взгляда он мог безошибочно определить, сколько ворон летит в поднебесье, сколько деревьев растет на опушке леса, сколько спичек у тебя в ладони. Помнил все когда-либо шедшие у нас фильмы и мог безошибочно сказать, кто какую роль в них играл. Он помнил все песни и, надо сказать, прекрасно пел, аккомпанируя себе на чем придется. На каком только инструменте он не играл! Аккордеон, гитара, пианино, скрипка, саксофон, барабан были ему одинаково доступны. А уж на балалайке наяривает так, что диву даешься…
А стихи! Стихов наизусть он помнил бездну, и нынешних поэтов и прежних! Правда, в этом деле я не знаток, а значит, и не судья, и непонятно мне, как это иные сходят по ним с ума и заучивают стихи в версту длиной! Ей-богу, непонятно! А вот этот чертов Прокопенко, бывало, какие ему стихи ни начни читать — хоть из середины, хоть с конца, — тотчас подхватит и отбарабанит все от начала до конца без единой ошибки. Словом, способный был человек.
Так вот, повадился ко мне этот парень. Дня не проходило, чтобы он не заявился ко мне. Посидим, бывало, побеседуем о том о сем. Случалось, водочки хлопнем, если найдется, конечно.
Надо сказать, что поблизости был спиртной завод, и этот самый Прокопенко частенько наведывался туда. Мастер он был — золотые руки, мог, кажется, даже самолет смастерить. На заводе он, помню, то одно починит, то другое наладит — и электрик был хоть куда, и во всяческих машинах разбирался, а по дизелям, говорят, умелец был несравненный. Заводское начальство понимало свою выгоду: все, что надо было наладить или привести в порядок, Прокопенко налаживал, ну а вознаграждение… известно какое…
Так я привык к этому затейнику, что каждый вечер ждал его с нетерпением. А если он задерживался, то я сам шел к нему.
Анекдотов он знал великое множество. И каждый день рассказывал все новые. Думаю, что некоторые он придумывал сам. Такой был хитроумный человек! Ему бы писательством заняться, романы сочинять, в знаменитые вышел бы писатели. Ей-богу…
Однажды вечером, когда я подходил к его землянке, до меня донеслись звуки патефона.
Вошел, смотрю: он возится с патефоном, ковыряет в нем чем-то. Оказывается, кто-то выбросил, а он починил, все наладил и пластинки раздобыл.
Я давным-давно не слышал такой музыки и не видел патефона, уж, можно сказать, и позабыл, что это такое. А когда услышал знакомые звуки, размечтался, разнежился. Вспомнилась мне довоенная моя жизнь, приятные картины всплыли перед глазами. И ужасно захотелось, чтобы кто-то родной оказался в эту минуту рядом со мной. Вспомнились жены, все очень красивые, жаль только, что судьба быстро разводила меня с каждой из них…
Может, он, хитрюга Прокопенко, почуял, какое у меня настроение, но только в разговоре как бы между прочим ввернул: «А не хочешь ли с девушками встретиться? Тут неподалеку, километрах в восьми, есть у меня знакомые…»
Я отказался наотрез. Во-первых, сказал я, сейчас война и пора для таких развлечений еще не настала; во-вторых, если в наше отсутствие что-то случится, поднимется стрельба и все такое, как мы будем выглядеть? И в-третьих, мы красные командиры, нам это не подобает…
Он чуть не лопнул со смеху, услышав мой ответ. И знаете, что сказал? «А что, разве командиры за девушками не ухаживают?» Ну, что скажешь такому паршивцу? Я поторопился уйти.
На другой день, убедившись, что Прокопенко не придет, пошел к нему сам.
Он сидел у стола, возле своего патефона и слушал музыку. Со вчерашнего дня он и пластинки новые достал. Вы же знаете, у летчиков одна нога здесь, другая — там! Так вот, должно быть, друзья-летчики снабдили Прокопенко пластинками. И каких только у него не было записей? Русланова, Клавдия Шульженко, Тамара Церетели, Кето Джапаридзе — все тут можно было найти. Он даже достал старинные записи Вяльцевой и Вари Паниной.
Я слушал патефон и думал о вчерашнем его предложении. А проклятый Прокопенко словно воды в рот набрал: сидел молча и слушал музыку.
Наконец, когда его молчание слишком уж затянулось, я первый закинул словечко:
— Ты вчера о девушках говорил… Кто они такие, где живут?
Он лукаво улыбнулся, но не ответил на мой вопрос. Для глухих, дескать, дважды не звонят.
Ничего не поделаешь — я встал и ушел. Не беда, думаю, пережду, сегодня не вышло, так завтра до всего дознаюсь.
Но потом, поразмыслив как следует, и вовсе решил порвать с ним всякие отношения: к нему не ходить, и к себе его не приглашать.
Пять дней не отлучался я от своей роты ни на шаг: провел внеочередную проверку оружия, обновил маскировку землянок, орудийных окопов, щелей и чего еще только не придумал, чтобы себя занять и забыть лукавого соблазнителя. Но вот прошел и шестой день, настал вечер, а я в своей землянке один-одинешенек, и вокруг кромешный мрак…
Не выдержал, выбрался наружу и направился по знакомой тропинке к старшему лейтенанту…
У Прокопенко были гости — летчики.
А летчики ведь, знаете, народ своеобычный, отчаянный, неугомонный.
В тот день все их вылеты были удачны, они разбомбили немецкие эшелоны и были довольны. Смотрел я на них и не мог разобрать: кто тут настоящий герой, а кто — попросту умеет набить себе цену.
Грудь у каждого была увешана орденами. Только у меня скромно алела на груди одна-единственная Красная Звезда, и я таки попал к ним на зубок. То один поддевал меня, то другой, но я не пасовал — не на такого нарвались.
Только вот что странно: при каждом моем слове они хохотали как сумасшедшие. Никак не мог я взять в толк, почему их так разбирает. Видно, этот чертов Прокопенко до моего прихода постарался, выставил меня перед ними в смешном свете.
Когда все разошлись, Прокопенко осклабился до ушей и говорит мне этак с подковыркой:
— Ну что, не отправиться ли нам погулять с девушками?
Я стал отказываться, но под конец согласился.
И знаете, что он придумал, хитрец? «Выведи, говорит, машину, и поехали». А машины были у меня только боевые, то есть с закрепленными на них пулеметными установками.
Я ушам своим не поверил. «Как, говорю, на боевой машине? Да ты в своем уме?»
А он усмехается. «Какой же ты командир, отвечает, если даже такой пустяк не можешь себе позволить? Да я, говорит, если мне нужно, на любом самолете, куда угодно!.. А топать пешком за десять километров, чтобы познакомить тебя с девушками, это уж извини». Так и не пошел, чертов сын!
Я прекрасно видел, что он, стервец, нарочно меня раззадоривает. Некоторое время я просто не ходил к нему, постарался забыть дорогу к его землянке, но не выдержал характера. Жить во время войны в прифронтовом тылу, оказывается, еще тяжелее, чем на фронте, если, конечно, ты не трус; фронт — славное дело: мозги заняты тем, как бы перехитрить и одолеть врага, а в этом проклятом тылу всякая дурь в голову лезет!..
Однажды под вечер, когда заботы дня были уже позади, а проклятая тыловая тоска и одиночество совсем меня одолели, я попросил у командира зенитно-артиллерийского дивизиона, в оперативном подчинении которого находилась моя пулеметная рота, освобождения на несколько часов, а заодно и разрешения воспользоваться хозяйственной полуторкой, чтобы съездить на ней в соседний город.
