Однажды сказал он своей кормилице: «Ах, кормилица моя! Певцы все время восхваляют в стихах небо и землю, отца и мать, а у меня нет ни отца, ни матери, не знаю, как я очутился здесь, не знаю, что такое небо или земля, откуда наша пища и питье, как мы живем?» Отвечала кормилица: «Так нас создал бог». Снова спросил он: «Как это он нас создал? Ведь глаза мне даны для того, чтобы видеть, и уши — для того, чтобы слышать, ум дарован мне, и рассудком я обладаю и знаю, что пища здесь не произрастает и есть иной свет, кроме света свечей. Скажи мне правду, иначе я убью себя». Не открыла кормилица истины царевичу, и никто другой не смел сказать ему правду из страха перед царем. Не заставив их говорить, Каис рассердился, рычал, как лев, метался, ходил взад и вперед и старался что-либо узнать. Так набрел он на железную дверь, которая вела наверх. Подумал он: «Что это может быть?» Взял большую палицу, ударил в сердцах по двери и сокрушил ее. Когда дверь была выбита, в подземелье хлынул [дневной] свет. Пошел Каис на этот свет и вышел наружу. Никто не посмел ему, разгневанному, сказать что-либо.
Здесь сказ о том, как Каис вышел из подземного города
Воскликнул Каис: «Если вы меня не обманывали, то что же это такое?!» Как увидели горожане, что Каис вышел из подземелья, одни растерялись, другие удивились, а некоторые убежали со страху, умные же люди вышли ему навстречу и приветствовали его.
Доложил кто-то царю Караману: «Эх, государь, вышел твой сын из подземелья и явился в город». Эта весть поразила царя, от огорчения он лишился рассудка, вскочил, босоногий, с непокрытой головой, и вскричал: «Визирь, вот он знак, вот час моей погибели! Сейчас же вели убить его, пока он меня не погубил». Отвечал визирь: «Остановись, государь! Каис не такой сын, чтобы ты его убил; помни, что сначала причинит он тебе горе, но зато после сделает покорными тебе все царства».
Собрался царь и пришел туда, куда явился его сын. Как посмотрел на него Караман, изумился красоте и стройности его тела. В четыре года был он сильнее и краше всех богатырей. Когда увидел его царь таким, сказал: «О визирь мой! Если даже сегодня я погибну, то все равно я не в силах ни убить, ни заточить своего сына. Если не любоваться мне им, то чем же еще любоваться?» Обнял Караман сына и заплакал. Долго плакал он. Обратился Каис к отцу: «Пусть [вечно] благоденствует государь, о чем тебе плакать? Бог сделал тебя моим отцом, а меня — твоим сыном, так о чем же ты плачешь? Мне следовало плакать, что, будучи сыном столь великого государя, я рос в подземелье. Не знаю, чем я пред тобой провинился, иначе сам бы себя наказал! Отныне, поскольку мы встретились, ты не плачь, а плакать будет с сего дня всякий неверный вам и непокорный вашей власти. Вы же постоянно будете благоденствовать, никогда не омрачится ваше царствование»
Как услышал царь от сына такие слова, ничего более не сказал, ибо слезы мешали ему говорить, обнял его и повел к царице.
Здесь сказ о том, как царица увидела своего желанного сына Каиса
Как только царица увидела идущего к ней сына, от радости лишилась чувств и долго лежала бездыханная. Привели ее в себя при помощи ароматных снадобий. Посмотрела она на сына, обняла его и поцеловала в очи, подобные чернильному озеру, и уста — источник бессмертия. Усадили его царь и царица между собой и устроили пир. Велели призвать певиц и танцовщиц, музыканты тешили их слух сладкими звуками и говорили стихи, восхваляя Каиса. И явились дидебулы и знатные сановники и преподносили дары все более драгоценные, осыпали его самоцветами и жемчугом. И явились жены и дети вельмож, и они также одаривали его, восхваляли и осыпали драгоценностями. Еду подавали в драгоценной посуде, но никто не притронулся к яствам, никто не мог оторвать взор от Каиса, всякий дивился его красоте. Пир длился во дворце семь дней, и все горожане — мужчины и женщины — пребывали в чрезвычайном веселье и радости.
После того на седьмой день вышел на площадь царь и объявил: «Пусть явится все мое царство и приветствует моего сына». Явились все и оказали [царевичу] почести. Повелел царь Караман: «Пусть выйдут на площадь лучшие молодцы, играют в мяч и стреляют в кабахи, чтобы Каис смотрел и тешился».
Воздвигли высокий столб для кабахи и поставили на него золотую чашу, начали по ней стрелять. После затеяли такую игру в мяч, прекраснее которой не видело око человеческое. Сам царь Караман превосходно играл в мяч, а Каиса не приглашали принять участие в играх.
Долго глядел на это Каис, призвал старого визиря и сказал: «Визирь, печаль гнетет меня, и не знаю, как мне поступить». Отвечал визирь: «Почему говоришь такое, сын моего патрона! Не дай тебе бог никаких забот, пребывай вечно в веселье! Что тебя тяготит? Все наше царство покорно тебе, а также многие страны; свита, и придворные, и все богатства, и великолепие — какие видишь — твои. Старый отец и все вельможи его, чтоб потешить тебя, играют в мяч. Что же узрел ты такого, чтобы печалиться?»
Отвечал Каис визирю: «Я оттого и печалюсь, что все придворные и вельможи играют в мяч, а мне мой отец не велел с ними играть. Значит, он не считает меня достойным сыном и недоволен мной!» Увещевал визирь царевича: «Не говори так! Кроме тебя, у царя никого нет, а такого сына, как ты, не имеет ни один государь на свете. Не потому царь поступил так. Просто ты еще молод, и твой батюшка пока не уверен в тебе, боится, как бы не упала под тобой лошадь или кто-либо другой не задавил тебя конем, и потому не приглашает тебя играть». Но Каис твердил свое: «Пусть разрешит мне играть, если признает меня и считает своим сыном!»
Подошел визирь к Караману и обратился к нему: «Почему ты рассердил Каиса, почему не пригласил его играть в мяч?» Удивился царь и ответил: «Он еще юн, боюсь, как бы не принес себе вреда». Визирь молвил: «Этого больше не говори, твой сын очень обижен и, кроме игры в мяч, ни о чем слышать не хочет». Тогда царь повелел принести мяч и чоган и пригласил Каиса поиграть.
Здесь первая игра Каиса в мяч
Обрадовался Каис, взял чоган и вступил в игру. Узнав, что Каис играет в мяч, вышла царица-матушка, а за нею все горожане, мужчины и женщины, так что никто не остался дома, и стали смотреть на Каиса. Каждый дивился сноровке и ловкости царевича. Изумился и царь и только молил бога, чтобы остался Каис невредимым. Каждый говорил: «Он послан нам богом! Кто и когда видел подобного ему сына адамова, еще никто не знает о его рождении, а он уже столь искусен в играх!»
Затем поставили на столб золотую чашу, и царевич начал стрелять по ней. Сколько бы раз ни выстрелил — ни разу не промахнулся. Этому еще больше дивились горожане и хором восхваляли его и молили господа о его долголетии. В тот день Каис сбил двенадцать золотых чаш. Затем все отправились в покои царицы, и начался такой пир, приятнее которого око человеческое нигде и никогда увидеть не могло. После пира насладились они в ту ночь отдыхом.
Наутро царь сказал: «Сын мой Каис, ты еще не видел охоты, знаю, она тебе понравится; если желаешь, поедем и поохотимся, охота — добрая утеха». Каис обрадовался, ибо ничего для него не было приятнее этого предложения, и отвечал царю: «Это будет большая милость для меня». Но тут заплакала царица: «Вот уже седьмой год, как у меня есть сын Каис, а я и двух раз не видела его. Для чего мне моя жизнь! Вы теперь уедете, и я долго его не увижу».
Каис сказал матери: «Матушка, что это значит?! Зачем тебе такой сын, который не отличится на охоте или в походе? Неужто мне все время сидеть дома? Не плачь, я не могу не пойти и скоро вернусь».
Что могла поделать царица! Караман приказал вывезти в поле охотничье снаряжение. Рано утром прибыли воины на добрых скакунах и с таким оружием, что человек ничего лучше увидеть не мог. Чтобы приглянуться Каису, они особенно нарядились.
Царь с царевичем выехали ранним утром, заиграли трубы, загремели барабаны, помянули они господа и отправились на охоту. Прибыли в заповедные угодья и стали охотиться. Один Каисар убил больше, чем вся свита. Царь смотрел на сына и следил за тем, как он стреляет, и сам уже не мог стрелять и не мог оторвать от него глаз.
