Сегодня исполнились дни мои, и ложусь я на вечный одр и не встану до судного дня».

Кончилось пиршество самое пышное, и каждый пошел к себе.

Когда рассвело и я вышел из дому, поглядел: крепость и город, сад и дворец, престол и венец, придворные и знать были похожи на море дегтя. Повсюду стояли толпы мужчин и женщин, видевший это сказал бы: «Где они [только] помещаются!» Было горе большое и плач. Люди гремели, как гром небесный, и клокотали, как кипящий котел. Причитали и говорили: «О горе тебе, государь, светоч земли, царь, царями повелевающий! Где глава твоя, та, что вознеслась выше кипариса, где стройный твой стан! Куда исчезла длань твоя, белая и длинная? Где скрылось тело твое богатырское? Как заставила умолкнуть проклятая смерть твой голос, громом гремевший для врагов и сладко звучавший для друзей, голос, пред которым дэвы в страхе трепетали, и львы, как кошки, прятались в тростники, и крокодилы головы из моря высунуть не смели. А ныне глава твоя, достигавшая туч, сровнялась с землей. Престол твой и венец обращены в пыль, знамена твои и трубы долу клонятся, нигде не слышно звуков празднеств и торжеств; по площадям городским не скачет твой конь. Мяч, тобой орошенный, не взлетает в небо, и валяются переломанные чоганы; умолк голос соловьиный; заброшены золоченые и эмалевые чаши, блюда, кувшины и графины; парча и ковры выцвели; доспехи твои, много раз побеждавшие, заржавели, алмазный клинок застрял в ножнах, нет никого, кто мог бы тетиву лука твоего натянуть, палицу твою поднять, и рать твоя строя не держит; львы и тигры силы набрались, в отсутствие твое дэвы осмелели, звери размножились, замолчали Магриб и Машрик[24], ошеломлен Китай. О горе, где отыскать сына земли, тебе подобного, когда удостоятся престол и венец царя, равного тебе!»

Говорили они такие слова, что зажигали огнем всех, кто слушал и видел, но плач визиря и голос его достигали неба, и горе его потрясало людей. Прошли мы город с великим трудом и добрались туда, где сидел царевич Манучар, погруженный в горе, без венца и престола, простоволосый, бил себя по голове, посыпая власы пеплом. Вокруг него толпились придворные, плачущие кровавыми слезами, с расцарапанными щеками. Повели меня в один огромный зал, сидели там близкие усопших, и лежали на одре том царь с царицей, над ними реяли ангелы и возносили в небеса их блистающие души. Между ними сидел сын их Манучар, с разорванным воротом, залитый кровью, с разбитой главой. Одной рукой он держал руку своего отца, а другой — руку матери и обе руки прижимал к своему лицу. Рядом с царицей сидел также любимый брат ее Навшадур и рвал на себе власы и бороду, в изорванной одежде, лил он кровавые слезы и прижимался к груди своей сестры. У ног царя сидели три государя, залитые кровью, не видны были их сияющие лики, а вырванные власы лежали горой.

За ними возвышался до небес купол из драгоценных камней. Под тем куполом стояла усыпальница царя, выложенная из золотых плит, на ней возвышался изумрудный престол, вокруг обведенный барьером из алого яхонта. Внутри лежала постель, расшитая драгоценными камнями и жемчугами, подобающая царям. Венцы сиянием своим затмевали солнечный свет. По правую сторону лежали одежды царицы и украшения, стояли знатные женщины с распущенными волосами, сжигаемые огнем горя; по левую — драгоценные доспехи царя, безжалостно поломанные, стояли расседланные кони, осиротевшие слуги. Вокруг гробницы сидели приближенные царя, бия себя по голове, кровью залитые. Плач и причитания каждого написаны были рядом. Во главе сидел царь Манучар.

Написано было так: «В печаль погруженный, с жизнью-бытием распрощавшийся, радости ниоткуда не ожидающий, огнем нестерпимым опаленный, гневом божьим развеянный в прах, за грехи мои несчетные справедливо покаранный, до смерти низринутый в ад, готовый сгореть в геенне огненной, черным вихрем подхваченный и безжалостно на землю повергнутый, со всех четырех концов небесного свода в бездну сорвавшийся и в слезах вечных пребывающий, с престолом и венцом павшими, со скипетром и порфирой сгинувшими, с городами и крепостями разоренными, с пиршеством, в трапезу поминальную превращенным, с благодатью исчерпанной, с горем горьким неиссякаемым, с тоской-печалью не развеянной, мечом обоюдоострым в самое сердце раненный, не ожидающий впредь ни веселья, ни утех, сиротой оставшийся, имя свое утерявший, недостойный даже рабом их называться, оплакивает сын их Манучар.

Оплакивает тех, кого неумолчно оплакивать следует, и скорбит о том, о чем скорбеть следует бесконечно; о том, кто был милостив ко мне, как господь, а ныне покинул меня безжалостно; о том, кто направлял десницу мою, а ныне превратил в жаждущего утешения; о том, кто взрастил меня в благородстве и внушил мне отвагу, а ныне лишил своей поддержки; о том, кто выделял меня среди моих сверстников и достойнейших друзей, а теперь с землей сровнял; о том, кто ранее весельем и радостью наполнял меня, а ныне обволок горем и печалью.

Оплакиваю я того, кем гордился и на кого уповал, того, кто защищал вдов и сирот, ночи напролет бдел в молитвах и жертвовал собой ради христианской веры. О горе мне!

Того оплакиваю я, кто был всех рыцарей доблестнее и славнее, знатнее и блистательнее; того, кто в дни своей зрелости один со многими ратями справлялся, не имел себе равных среди игроков в мяч и не знал поражений на ристалище; того, кто в стрельбе из лука и скачках был первым; рыцаря, не имевшего себе равных, ловкого, как канатоходец, широкоплечего и крепкорукого, станом кипарису и льву подобного, сильных и могущественных врагов разившего и к ногам своим их повергавшего; самоотверженного в дружбе, не терпевшего разлуки с побратимом; неутомимого в пиру, радости и щедрости; подданных своих, как детей родных, взрастившего и по-братски их любившего; того, кто почести оказывал верным и гнев обрушивал на изменников; кто дарил добро и истреблял в мире зло; того, кто украшал престол и корону и являлся венцом всех государей; душу мою и жизнь до неба вознесшего. О я несчастный! Отца моего оплакиваю и царицу, ярче солнца сиявшую, полную, как луна, прекрасную, как заря, блиставшую ярче семи звезд, знатнейшую из знатных; такую, что и живописцам афинским[25] изобразить не под силу и никаким красноречивым риторам хвалу ей воспеть не по плечу; взрастившую меня в холе и неге, исполненную благодати, милостивую матушку мою, столь безжалостно меня покинувшую!

Любила она роскошные наряды, а ныне облачила меня в траурные лохмотья и ввергла во мрак; любила она мое пение и веселье, а ныне наполнила меня печалью и стоном; ежечасно желала она созерцать меня, а ныне заставила меня тщетно жаждать встречи с ней; та, которая должна была оплакать меня, покинула меня не оплаканного.

Что мне теперь делать, ими оставленному, своим горем разжалобившему врагов!»

С ним сидела старшая сестра Зава, и написано было так:

То лежала она, словно мертвец бездыханный, то металась, как безумная, прислужницы держали ее и не могли удержать.

Сидела Арзут на месте, отведенном для скорбящей родни, страшно исхудавшая, в изорванной одежде, с растерзанными волосами, обагренная кровью: из трех источников извергались кровавые потоки — два из глаз и один из груди, словно быстро несущийся багряный поток, и возглашала она: «О муж, льву подобный и непобедимый, кипарис, выросший в Эдеме, райская роза, пышная и ароматная, негасимый свет моих очей, неистощимая радость моего сердца! О ты, оказывавший мне почести, которых я была недостойна, а ныне безжалостно огнем палящий, брат мой! Не только брат, но бог мой, до небес возвысившийся государь, повелитель суши, славный и доблестный, гордость царей Зав! Где теперь стройный твой стан, волосы твои черные, ровно сложенные над хрустальным столпом [шеи твоей], где крепость и мощь твоих дланей и свет, подобный солнцу? Как смогла земля укрыть твою главу, облаков достигающую, как стерла всеми признанное славное имя твое? Что делать отныне мне, если солнце померкло для меня? [Что делать] мне — небу, громом расколотому, ладье, бурным морем поглощенной, сердцу, безжалостным мечом рассеченному, неизлечимым недугом пораженной, лишившейся бальзама целительного, за грехи мои справедливо покаранной, родителями брошенной, близкими не оплаканной; не только брата славного и невестку потеряла я и с обоими в этом мире распростилась, но и сама жизнь мне опостылела! Если бы кто смилостивился надо мной, камнями бы закидал меня, мертвую, в землю не опущенную, отданную воронью на поживу, псам на съедение! Недостойная прислуживать брату своему, но отмеченная его любовью, развеянная в прах — от лика до имени — как сестра его Арзут отныне будет взирать на солнце или на престол китайский без царя Зава? Как услышит она имя государево? Зачем мне тогда очи мои?» Обе руки погрузила она в глаза и так вынула их. Ослепленная, то сидела во мраке, то кидалась в огонь. Удивительные поступки совершала эта сестра, которые языком не опишешь и сердцем не придумаешь. Все это было изображено в картинах.