Со вздохом он взял рисунок и положил его в ученическую тетрадку, которая заменяла на канонерке книгу приказов.

Взглянув на часы, Вальдман поднялся на мостик канонерки. Там находились штурман и по совместительству его старпом лейтенант Ефимов и артиллерийский офицер (командир БЧ-2) младший лейтенант Чуксинов. Далеко на баке — вся командная надстройка бывшей шаланды находилась на корме — боцман канонерки главстаршина Журков хлопотал с матросами у шпилевого устройства. Вальдмана сильно беспокоила нехватка боеприпасов на канлодке. Особенно зенитного. Он хотел его пополнить сегодня, но такой возможности уже не представилось. Хорошо еще, что удалось погрузить достаточное количество угля.

В этот момент Вальдман увидел, как по сходням, соединяющим «Амгунь» с «Москвой», прошли на его канлодку два офицера. Один из них был начальник штаба дивизиона капитан-лейтенант Власко-Власов, второго же Вальдман не знал.

Офицеры поднялись на мостик.

Капитан-лейтенант Власко-Власов объявил Вальдману, что канонерская лодка «Амгунь» назначена флагманским кораблём 3-го конвоя.

А пришедший с начальником штаба дивизиона канонерских лодок офицер был капитан 2-го ранга Янсон, назначенный командиром этого конвоя.

Командир канонерской лодки «И-8», назначенный командиром 4-го конвоя, капитан 3-го ранга Глуховцев более всего беспокоился, что вверенным его попечению судам просто не удастся покинуть Таллинн из-за штормовой погоды. В подчинении Глуховцева находились малые суда, чьё водоизмещение не превышало 200 тонн.

Сама канонерка «И-8», будучи самым крупным кораблём в конвое, имела водоизмещение 580 тонн. Канонерка была перестроена из древней грунтовозной шаланды, построенной ещё в 1913 году. До ноября 1939 года шаланда, громко именуемая «Кронштадт», трудилась в Спецгидрострое НКВД. Она была мобилизована флотом и вооружена ещё в начале Финской войны. После войны с финнами разоружена, возвращена Балттехфлоту и переименована в «И-8». В июле 1941 года старая шаланда снова была мобилизована и, после вооружения и направления на неё военного экипажа подняла 26 июля 1941 года военно-морской флаг, войдя в состав КБФ в качестве канонерской лодки.

Для своего водоизмещения «И-8» имела мощное вооружение, не уступающее фактически вооружению канлодок типа «Амгунь», которые были вдвое больше её. На «И-8» стояли те же два 100-мм орудия, 2 — 45-мм, одно 37-мм орудие и два пулемёта ДШК. Конечно, «И-8» значительно уступала им в мореходности, а потому не использовалась при артиллерийской поддержке сухопутных войск с той интенсивностью, как «Амгунь» и «Москва». Зато её орудия и пулемёты всегда включались в зенитную завесу при налете бомбардировщиков на гавани и рейд...

Рядом с канонеркой покачивалась на якоре эстонская парусно-моторная грузовая шхуна «Атта» с грузом боеприпасов и примерно 50-ю бойцами на борту. Шхуну мотало так сильно, что Глуховцев приказал ей подойти к «И-8» и пришвартоваться к канлодке.

Капитан Калитаев продолжал держать «Казахстан» у стенки Беккеровской гавани, не давая приказа к отходу, хотя транспорт принял уже гораздо больше планируемых 2500 человек. А людей на причале всё пребывало. Находящийся на борту уполномоченный от Военного совета КБФ полковой комиссар Лазученков уже поднимался на мостик, чтобы выяснить, когда Калитаев собирается выводить «Казахстан» на рейд, и получил ответ: «Когда не останется людей на стенке». Лазученков растерянно посмотрел на переполненную людьми верхнюю палубу. Скученность была такая, что невозможно было подобраться ни к пожарным средствам, ни к шлюпкам. Даже зенитные орудия и пулемёты торчали из-за спин и плеч людей. Находящиеся на транспорте какие-то крупные чины из Политуправления пытались также побудить капитана отвести транспорт на рейд, но не были даже допущены на мостик.

По причалам уже прямой наводкой били немецкие танки. Артиллеристы прямо с пирсов вели по ним ответный огонь, а расстреляв боезапас, вкатывали орудия на «Казахстан» по широким сходням. За борт были вывалены около десятка штормтрапов, по которым со всех сторон карабкались солдаты.

Время от времени прямо в центре скопившихся на причале людей взрывались снаряды и мины. По толпе пробегал даже не крик, а какой-то всхлип. Толпа снова смыкалась, живые переступали через мертвых, стремясь к спасительным трапам. Вся эта жуткая до неправдоподобия картина, напоминающая ожившие фантасмагории Босха, освещалась пожарами полыхающих неподалеку складов, где рвались ящики с патронами и гранатами.

В отблеске этих пожаров, стоявший на крыле мостика капитан Калитаев все ещё не давал команды к отходу. Возможно, он предчувствовал, что это его последний рейс и сам не хотел в него идти.

Капитан Калитаев понял, что ждать больше невозможно. Его первый помощник Желтов доложил, что на транспорт принято более 5000 человек и неучтённое количество грузов. Все грузовые марки ушли под воду. Спустить кого-нибудь на пирс, чтобы отдать швартовы, было уже невозможно. Ему было бы просто не добраться через огромную толпу до причальных кнехт.

Буксира не было.

Имея опыт действий в разных экстремальных ситуациях во время плавания по Севморпути, капитан Калитаев решил отвести транспорт на рейд без буксира, несмотря на сильный привальный ветер.

Швартовы обрубили. Манипулируя ручками машинных телеграфов и давая четкие команды на руль, Калитаев стал отводить «Казахстан» от стенки. Две широкие сходни с людьми упали в воду. Десятки людей остались висеть на шторм-трапах, продолжая карабкаться вверх. Толпа на берегу охнула и загудела. Взрывы заглушали крики, а крики — взрывы.

Толпа на удаляющемся причале быстро превращалась в тёмную, безликую, воющую массу, особенно страшную на фоне багровых языков пламени...

Завотделом печати Ленинградского горкома партии Александр Зонин, находившийся в кают-компании комсостава «Казахстана», понял, что транспорт наконец отошел от стенки и облегченно вздохнул.

Полковой комиссар Лазученков — уполномоченный Военного совета КБФ — даже высказал предположение: не собирается ли Калитаев дождаться немцев прямо у причала Беккеровской гавани, чтобы сдать им пароход вместе с несколькими тысячами пленных?

Возможно, это была шутка, но по тону ничего веселого в голосе Лазученкова не чувствовалось.

— Мы ещё у него выясним, чего он так долго ждал, — посулил уполномоченный.

Зонин молчал. Сорокалетний писатель — политработник уже имел за плечами богатую политическую и литературную биографию. В годы гражданской войны он, несмотря на молодость, успел побывать комиссаром полка, подавлял Кронштадтский мятеж, за что получил орден Боевого Красного Знамени, был делегатом X съезда партии и даже начальником отдела печати политуправления реввоенсовета республики.

Ему прочили большое будущее, но, видимо, из-за сомнительного социального происхождения (он был сыном фотографа из Елизаветграда) его карьера резко оборвалась.

После окончания литературного отделения Института красной профессуры он занимал должности замредактора в разных толстых журналах, иногда поднимаясь до редактора, ведя, по его собственным словам, «яростную борьбу за пролетарскую литературу». Перед войной он занимал должность главного редактора печально-знаменитого в будущем журнала «Звезда», откуда его и взяли зав. отделом печати горкома партии. В Таллинн Зонин прибыл, поскольку именно там находилось Политуправление КБФ. где ему была подготовлена новая и весьма интересная должность инструктора-литератора ПУРа Балтийского флота.

Как известно, тогда в СССР никакой цензуры, считавшейся одной из самых страшных гримас «проклятого прошлого», не было. Были инструкторы-литераторы.

Из Таллинна литературный отдел политуправления КБФ должен был уходить на «Виронии». Но на «Виронию» все они опоздали и устроились на «Казахстане». Задремав в пружинном кресле салона, Зонин с удовольствием подумал о том, что самое большее через двое суток он снова будет в Ленинграде...