До 31 мая 1941 года «Ленинград» вышел на ходовые испытания после ремонта и тут же начали лопаться трубки котлов. Снова пришлось возвращаться на завод. С момента окончания Финской войны и до начала нынешней лидер 9 раз ходил в док для клёпки расползающихся листов подводной части корпуса, смены котлов и изъеденных кавитацией гребных винтов.

К настоящему времени, через 2 месяца после начала войны, «Ленинград» снова отчаянно нуждался в доковом ремонте. От близких разрывов снарядов, мин и авиабомб во многих местах разошлись листы обшивки, часть междонных помещений была заполнена водой, из-за недоброкачественных трубок пришлось отключить котлы №1 и 2.

При каждом бортовом залпе искалеченный корпус лидера изгибался и скрежетал так, что все на мостике ощущали нечто, похожее на острую зубную боль.

Но капитан 3-го ранга Горбачёв был убеждён, что сумеет отбиться от любого количества самолётов и доведёт свой корабль до Кронштадта.

Командир эскадренного миноносца «Суровый» капитан 2-го ранга Андреев понял, что ему придется идти на прорыв под одной машиной. Накануне ночью, когда «Суровый» и «Артём» возвращались из Рижского залива, в параване «Сурового» взорвалась мина и ему пришлось добираться до Таллинна на буксире у «Артёма». Сразу же после взрыва приступили к ремонту машин. Правую турбину удалось запустить, а с левой своими силами было не справиться. Необходима была помощь завода. Но завод уже горел и куда подевались все его специалисты, никто не знал. Хотелось надеяться, что они на каком-нибудь из транспортов.

Как и все новейшие эсминцы типа 7-У, введённые в строй в конце 40-го и первой половине 41-го года, «Суровый» был таким же «неотработанным» кораблём, то есть не прошедшим положенного цикла сдаточных испытаний и необходимого объёма боевой подготовки.

Уже три таких эсминца: «Статный», «Смелый» и «Сердитый» погибли, а два: «Сторожевой» и «Страшный» получили такие тяжёлые повреждения, что было сомнительно их дальнейшее боевое использование по меньшей мере в течение этой войны.

Экипажам этих эсминцев постоянно приходилось бороться с морем, врагом и материальной частью. Особенно много нареканий вызывали машинные установки и вспомогательные механизмы, а также котельное оборудование. В нормальных условиях нужно было бы сразу вернуться на завод-изготовитель, постоять там ещё месяца три-четыре и всё потихоньку исправить согласно дефектной ведомости. Но о нормальных условиях все забыли, да и не могло быть нормальных условий у эсминца, чей приёмный акт был подписан представителями флота 31 мая 1941 года.

Командование хорошо знало о состоянии «семерок- У» вообще и «Сурового» в частности. Капитан 2-го ранга Андреев доложил о выходе из строя турбины и получил приказ следовать в Кронштадт в составе кораблей арьергарда контр-адмирала Ралля, то есть в составе отряда, почему-то считавшегося наиболее безопасным. Недаром все партийно-политические бонзы Эстонской ССР и московская номенклатура решила спасаться на «новиках».

Капитан 2-го ранга Андреев съездил к адмиралу Раллю на «Калинин», представился новому командиру (капитан 2-го ранга Солоухин уже съехал к этому времени на «Сметливый») и обсудил с ним некоторые вопросы совместного плавания, включая и возможность взятия «Сурового» на буксир в случае необходимости. В свою очередь «Суровый», также в случае необходимости, должен был прикрыть огнём действия сторожевиков дивизиона «плохой погоды», которому завтра с рассвета предстояло ставить мины во внутренних гаванях Таллинна.

Вернувшись на «Суровый», капитан 2-го ранга Андреев, к своему большому удивлению, обнаружил там своего старого знакомого ещё с училищных времён капитана 2-го ранга Богданова.

— Какими судьбами, Николай Григорьевич? — спросил командир «Сурового», когда они спустились в его каюту.

— Назначен командиром 1-го конвоя, — сообщил Богданов. — Приказано поднять вымпел на «Суровом».

Доковылять до Кронштадта под одной машиной в составе арьергарда Антонов ещё надеялся, но быть флагманом конвоя на повреждённом эсминце ему совсем не хотелось.

Но выполняется, как известно, всегда последнее приказание.

Капитан Голофастов был назначен на пароход «Ярвамаа» два дня назад, когда куда-то исчезла почти половина эстонского экипажа парохода.

«Ярвамаа» был очень старым пароходом грузоподъёмностью 1363 тонны, построенном в Англии в 1894 году и названным «Харилад». Судно имело старую паровую машину тройного расширения и могло развивать скорость при наличии опытных кочегаров до 8,5 узлов.

Никто из вновь назначенных на транспорт моряков совершенно его не знал, а потому больше 4-х узлов из старого парохода выжать не могли.

По документам он числился военным транспортом номер 547 (ВТ-547), но был покрашен не в шаровый цвет, а камуфлирован в чёрные, белые и коричневые полосы.

Подойдя к стенке Каботажной гавани, судно успело принять на борт около 800 человек — военных и штатских — и было быстро выведено на рейд в связи с необходимостью затопления у входа в гавань старого минзага «Амур».

На рейде с катеров, шлюпок и понтонов на борт было принято ещё около 200 человек.

Пароход был переполнен. Обстановка осложнялась ещё и тем обстоятельством, что на «Ярвамаа» практически не было продовольствия и пресной воды, которую не успели забункеровать. Поговаривали, что единственный водолей выбросило где-то на мель. Даже команда парохода давно сидела на уполовиненном рационе. Хорошо еще, что у некоторых пассажиров сохранились с собой остатки сухого пайка.

Капитан Голофастов пытался доложить о сложившейся на борту ситуации. Ему никто не ответил, но через некоторое время к борту «Ярвамаа» подскочил спасатель «Сатурн», передав на пароход два мешка картошки и мешок с крупой. Это, конечно, было каплей в море, но немного повысило настроение. До Кронштадта можно и потерпеть.

Немцы возобновили артобстрел как раз в тот момент, когда долгожданный буксир наконец подошел к «Виронии».

Военные корреспонденты Михайловский, Тарасенков и Цехновицер, перегнувшись через фальшборт, наблюдали, как с буксира на лайнер заводят буксировочные концы. Были отданы швартовы и грузная «Вирония», отойдя от стенки, стала медленно разворачиваться.

И в этот момент посыпались снаряды. Уже стемнело и немцы скорее всего не видели отхода «Виронии», продолжая вслепую, по площадям обстреливать рейд и гавани. Несколько снарядов упало совсем близко от борта, водяные столбы обрушило на палубу, ударной волной резануло по ушам. Следующим снарядом, как всегда случается в таких случаях, перебило буксирный трос. Семибалльный ветер понёс «Виронию» на стенку.

Видимо, на буксире в какой-то момент не заметили обрыва троса, поскольку капитан 3-го ранга Ростик с нотками истерики в голосе закричал в мегафон: «На буксире! Заводите новые концы! Новые, говорю!» Голос командира тонул в шуме и грохоте.

Михайловский увидел вздымающуюся на волне корму буксира, откуда ловко бросили на полубак «Виронии» бросательный конец, а вслед за ним к носу «Виронии» потянулся, как удав, толстенный буксирный конец.

Обстрел прекратился также внезапно, как и начался. Грузно покачиваясь, «Вирония» выходила на рейд, оставляя слева по борту остров Найссаар, черневший своими берегами, поросшими густым лесом. На острове слышались взрывы. В небо вздымались языки пламени.

За кормой оставался Таллинн, окутанный дымом пожаров. Языки пламени в наступающей темноте стали видны ещё более отчётливо. Темными силуэтами проектировались вдали башни и шпили, то открывающиеся, то вновь затягиваемые темной пеленой дыма.

В памяти Михайловского навсегда остался неповторимый силуэт Таллинна...

«Вирония» встала на якорь под защитой берега, ожидая дальнейших распоряжений.

Попрощавшись с капитаном 2-го ранга Антоновым, командир канонерской лодки «Амгунь» капитан-лейтенант Вальдман перешел на свой корабль и спустился в каюту. На его столе лежал листок бумаги, на котором Вальдман сделал карандашный рисунок затопленного «Амура». Профессиональному художнику хорошо удалось передать трагедию и боль принесённого в жертву корабля-ветерана, с которым у него было связано столько воспоминаний. На «Амуре» он начинал свою службу вахтенным офицером и командиром роты после производства в мичмана.