– Дорогой! – Ашхацава полез обниматься. – Я твой должник!

– Сдал сессию?

– Да! Отстрелялся. Держи подарок!

Бутылка перекочевала мне в руку. Давид увидел Лизу. Смутился.

– Я помешал?

Ашхацава поздоровался с Шишкиной, наклонился над коробками с аппаратурой.

– Не помешал, заходи. Только приехали с шопинга…

– Откуда?

– С похода по магазину.

– И где же такой магазин, где можно купить видеодвойку «Филипс»? – Давид схватил коробку, начал вчитываться в надписи. – Пан, это же ядерный дефицит! Таких двоек – сто штук на всю Москву.

– Это ты еще радиотелефон не видел…

Все, пропал вечер. Давида теперь трактором не выдернешь из квартиры. Парень мигом распотрошил коробки. Сначала собрал видеодвойку, потом настроил телевизор, подключил штекеры видика.

– Кассета нужна. Проверить.

– Нужна, – согласился я. – Есть идеи?

– Сейчас сбегаю, позвоню друзьям. Принесут.

Поймать Давида я смог только на лестничной площадке:

– Никаких друзей тут! Сам возьмешь, сам вернешь. Ясно? И вот что еще…

Рассказал другу про Брежневу. Без имен, но с намеком на финансовый доход. Выдал сто рублей из денег Галины, чем безмерно обрадовал Ашхацаву.

– Дорогой, да за такие деньги я и сам к ним съезжу! Что там? Промыть желудок?

– Давай без самодеятельности. У тебя практики мало, а я знаешь, как натаскался в скорой?

– Ну пожалуйста! Я ради такого и приехал в Москву!

– А я думал, учиться, работать доктором, жизни спасать…

Давид опустил глаза, тяжело вздохнул:

– Старшаки рассказывали об интернатуре. Круглое носи, квадратное катай. Одно бесконечное рабство у докторов. Не хочу в больничку!

– Ты думаешь, промоешь желудок новому Высоцкому – заедешь жить в Кремль?

– Да ты не понимаешь… У меня дядя! Профессор, доктор наук, собирает по осени мандарины! И продает их заготовителям по 65 копеек за килограмм! А знаешь, сколько они стоят в Москве?

– Полтора рубля. – Я взял Ашхацаву за ворот дубленки. – Дава, ты когда фарцой-то стал?

– Отпусти!

– Не отпущу. На тебе дубленка, которая стоит больше двухсот рублей. Тебе родаки на квартиру съемную в Москве засылают. Не в Сухуми! И ты еще тут выделываешься?! Мандарины у абхазов дешево скупают? А сколько Союз в Грузию вложил? Все эти пансионаты, железные дороги, аэропорты… Ты эти деньги посчитал?

Давид покраснел, зло посмотрел на меня.

– Ты не путай нас с грузинами!

– Я-то не путаю, но и ты тоже не борзей…

Я отпустил Ашхацаву, даже поправил его воротник. Он отпихнул меня, нажал кнопку лифта.

– Гад ты.

– Я гад. А ты бери «Челюсти». И «Греческую смоковницу» на сладкое.

Давид мигом переключился на кино. Начал расспрашивать меня про голливудские фильмы, но тут пришел лифт.

– Все, беги, а то останемся без кина.

Давид убежал за кассетой, а я вернулся в квартиру. Там меня уже ждала Лиза с надутыми губками:

– Я думала, мы этот вечер проведем вместе…

– А мы и проведем!

– Как же надоел этот снег! Валит и валит.

Томилина с трудом, проваливаясь в натоптанной в сугробе дорожке, дошла до рафика. Взяла у меня укладку, поставила ее в салон.

– А ты лучше думай, что это не снег, а пушистый дождь.

Пока Лена смеялась над немудреной шуткой, я думал вовсе не о снеге. А о половине пятого курса Сеченки, что завалилась ко мне в гости без приглашения. Давид позвонил Серафиме, позвал ее смотреть «Эммануэль» – «Смоковницу» достать не удалось, – девушка мигом растрезвонила однокурсникам. И народ потянулся.

– О, Пан, с новосельем!

– Привет, мы на минутку, Дава сказал, у вас эротику показывают…

И ведь не выставишь прочь – не поймут. Тут же и довольная Лиза мигом услала Ашхацаву к такстистам за спиртным, даже сумела сделать какие-то простенькие коктейли.

«Челюсти» народ смотрел в полном молчании, вздрагивая и переглядываясь. В Союзе фильмов ужасов не снимали, так что для многих это был натуральный шок. А когда Давид поставил «Эммануэль», мне уже пора было идти на смену. Идти и думать, во что превратят хату однокурсники и настучат ли соседи ментам. Классная перспектива, правда? Особенно если учесть обыкновение милиции вырубать свет в доме, чтобы кассету с эротикой нельзя было вытащить из видика. Двадцать вторая статья УК СССР. Изготовление и распространение порнографии. Три года за решеткой. И поди объясни народным заседателям, что «Эммануэль» – это эротика, а не порнография. Не поймут.

– Что ты такой нервный сегодня? – Томилина залезла в машину, обернулась ко мне.

– Да вон погода какая плохая. Низкое давление, сейчас к бабке не ходи – сердечники всякие попрут.

– Сам уже учил меня не нервничать насчет пациентов. Думай о хорошем. У тебя же завтра отпуск начинается. Может, сходим куда-нибудь? В театр, на вернисажи… В «Манеже» открылась художественная выставка.

И что отвечать Томилиной? Мол, Шишкина устроит мне обещанную персональную выставку французского нижнего белья на горнолыжной базе в Домбае?

– Лен, мне бы домой смотаться, дела всякие поделать.

– Ах, раз так… – Подруга обиделась, надула губки.

Пришел первый вызов, причем срочный. Харченко врубил люстру, вжал педаль газа в пол. Рафик крутило и мотало на заснеженной улице, да так, что Лена испугалась, попросила ехать осторожнее. И зря. Водитель опять начал «петросянить»:

– Слушайте анекдот новый. Случилось ДТП. Столкнулись на перекрестке легковушка и грузовик…

– Миша! Заткнись, ради бога… – Я попытался прекратить этот поток сортирного юмора. – Без тебя тошно.

– Ты дослушай! Гаишник спрашивает у водителя легковой: «О чем вы думали, когда ехали на желтый свет светофора?» – «Думал, что проскочу». У водилы грузовика: «А вы о чем думали, когда ехали на желтый?» – «А хрен он проскочит».

В этот момент Харченко выкрутил руль и на красный свет светофора выскочил на перпендикулярную улицу. Мы увидели фары самосвала и дружно с Леной заорали:

– Тормози!

Хорошие поезда в Советском Союзе были, качество на высоте. Как сделали купейный вагон во времена постройки Магнитки, так до сих пор и ездит. А может, от проклятого царизма еще остался. Древний, короче, транспорт достался нам. Наверное, из музея уже много раз справлялись. Но мы не жалуемся – из окна не дует, и то слава богу. Чай в стаканах, потихонечку дребезжащих в ностальгических подстаканниках, рафинад по два кусочка в упаковочке. Пачка «Юбилейного» печеньица, которую Лиза успела ополовинить в одно лицо, пока я ходил договариваться о заварке без соды. Красота, да и только. Это если на меня смотреть в профиль, чтобы левую сторону лица не замечать. А то там во всю щеку заживающая ссадина и начавший потихонечку бледнеть синяк. Памятный знак, что ни говори. Еще на плече есть. И на бедре. Но это под одеждой, там не видно. Спать, правда, пока предпочитаю на неповрежденном боку.

Сам удар у меня в памяти сохранился не очень хорошо. Помню только наш дружный совместный вопль «Тормози!» – и вот я лежу, придавленный всяким медицинским имуществом, а вокруг все какое-то весьма странное. Секунд через несколько только до меня дошло: странность в том, что рафик лежит на боку, дверцей вниз. Наверное, ручка как раз упирается мне в тыл. Где-то в кабине постанывала Лена и глухо матерился Миша. Освободившись от мешающего движению инвентаря, я попробовал пошевелить конечностями. Вроде получалось. Значит, крупных переломов нет. Пока барахтался, кто-то снаружи со скрипом приоткрыл водительскую дверцу.

– Живые есть? – с надеждой в голосе спросил какой-то мужик.

– Все живы, – ответил я.

Хуже всех было Мише. Харченко увезли в больницу с открытым переломом левой голени и сломанными ребрами. Лену тоже отправили в травмпункт с вывихом правого плеча. Ну и один я отделался ушибами мягких тканей. Я нашим даже помощь оказать не успел: пока выбирался, пока собирающиеся на месте аварии водилы совместно с гаишниками открывали двери и вытаскивали кого как, к нам приехали коллеги, которые и укололи, и перевязали, и шины наложили. Так что в травмпункт я попал, уже когда Томилину выпустили на волю с вправленным на место плечом и повязкой Дезо.