С Моной и десятком эльфиек из нашего отряда мы двинулись в глубь лагеря. Под тентом между шатрами разместили походную кухню, и вокруг костра, обложенного камнями, клубился дым и тянул по поляне. Четверо полуобнажённых эльфов рубили дрова недалеко от костра. Кожа их блестела от дождя. Под навесом на поваленных стволах сидели скоя’таэли, кто-то держал на коленях миску с кашей, кто-то пил чай.

— У нас в шатре найдётся место! — весело крикнул один из них, обращаясь к эльфийкам, идущим рядом со мной.

— А есть ли у вас там воздух? — бросила в ответ одна, и остальные рассмеялись.

— Для тебя я украду весь воздух с этих гор!

Торувьель откинула вход шатра. Глаза тут же защипало от дыма. Пахло отсыревшими мехами и кожей, чем-то кислым, и в душном полумраке, как в бане, не было видно ничего.

— Полог! — крикнули из глубины шатра.

Эльфийки плотно задёрнули ткань и привалили снизу парой булыжников. По всему полу, как сваи, были вбиты в землю жерди, на которых в два яруса висели гамаки. Пол был завален вещами. В центре шатра в выемке между камней дымил костёр.

— Найдите себе место позади очага, — сказала Торувьель.

Мона выбрала пару гамаков один над другим поближе к костру. Потом мы затащили в шатёр седельные сумки, и эльфийка, которая пыталась раздуть огонь на мокрых дровах, ворчливо кричала: «Полог!», потому что пространство тут же заполнялось дымом. Вдоль стенок изнутри был выстроен вал из седельных сумок, поверх разложено оружие в перевязях, и мы пристроили свои сумки и оружие туда же. Я подошла к эльфийке у очага. Она ругалась под нос и махала полой кафтана, ещё более напуская в шатёр дым.

— Давай помогу, — сказала я на всеобщем.

Она нехотя подвинулась. Я выпустила Игни долгой узкой струёй. Передохнула и выпустила опять. Дрова на глазах подсыхали и воспламенялись.

— Твоей руке не горячо? — с интересом спросила она, тоже перейдя на всеобщий.

— Нет, — засмеялась я и повернулась к ней.

Нетипичная для эльфов тяжёлая челюсть и необычайно крупный рот выдавали в ней полукровку, хотя лицо её было по-эльфийскому красивым.

— Лина, — представилась она. — Ты из дворцовых или тех, кто с нами в Серебряные Башни?

Любопытство у неё тоже было непомерно большим.

— Все получат инструкции в своё время, — резко оборвала Торувьель, неслышно подошедшая сзади.

— Да во дворец она, это и так ясно, — беспечно махнула рукой Лина. — Ведьмаки — они же по чудовищам, а единственное чудовище в Дол Блатанна сидит во дворце.

Огонь разгорелся, и постепенно дым вытянуло в круглое отверстие в потолке. Дышать стало легче. Лина сообщила, что своё задание она выполнила и что зверски проголодалась, и ушла, позвав остальных скоя’таэлек. Мона на выходе приглашающе замахала мне. Торувьель придвинулась ближе к огню, протянула руки. Я исподтишка разглядывала её — было в ней что-то притягательное, возбуждающее интерес. Однако я не могла придумать ни малейшего повода для разговора, а сама эльфийка явно была не из тех, кто любит пустопорожние беседы ни о чём. Торувьель заговорила первой.

— Когда-то… — начала она задумчиво. — Когда-то мне было отвратительно даже смотреть на вас, людей. Вы казались человекообразными, карикатурным и жалким подобием нас. От того, как на ваших круглых лицах шевелились губы, как сменялись гримасы, меня тошнило.

— Зачем ты рассказываешь мне это? — спросила я.

— Ты не дослушала, — усмехнулась она. — Я же сижу рядом с тобой, а не блюю в костёр.

Она замолчала и подбросила в огонь пару поленьев. Я выпустила Игни, чтобы помочь огню.

— Мы думали, что стоит вывести dh’oine, как блох с собаки, и всё наладится. Но Dana Meadbh выбрала вас, и в тот день я думала, что умерла. Я не могла понять её, очень долго не могла понять…

— Ты поняла? — прервала я затянувшееся молчание.

Торувьель продолжила, будто не услышала вопроса:

— Была Девушка из леса — она стала нам сестрой. Она была красивой, хотя была человеком. Не знаю, что стало с ней.

Я промолчала, думая о Мильве и о том, что ни за что не скажу Торувьель, что с нею стало, и о том, что простить этого до сих пор не могла.

— Были другие люди — изувеченные калеки, но они тоже были красивыми. Когда мы подыхали, они протянули нам руку помощи, — продолжила эльфийка вполголоса. — И я поняла, что причина моего отвращения была не в dh’oine, она была во мне. Dana отвернулась от нас, потому что мы ненавидели. У нас были и есть причины для ненависти, но Дева Полей не может прийти к тому, кто ненавидит. Даже если он прав.

— Ненависть даёт силы, — сказала я.

Торувьель, помедлив, кивнула.

— А когда ненависть покидает тебя, ты опустошён. Ты больше не знаешь, где правда. Кто друг и кто враг. Кому верить. Мы идём с войной в Дол Блатанна, против своих. И я иду. Знаешь почему?

— Расскажи.

— Я иду за Иорветом, потому что верю, что он перестал ненавидеть, но почему-то у него есть силы… Он смог ужиться с вами. Мы считали его предателем, но предателем всё это время был не он.

— Ты сказала, почему идёшь в Дол Блатанна, — подумав, сказала я. — Но зачем ты туда идёшь?

Торувьель неотрывно смотрела на огонь, и даже в отблесках оранжевого пламени её лицо было бледным.

— За детством, когда всё было понятно, — наконец, ответила она.

Мы помолчали. Торувьель огляделась по сторонам — рядом никого не было — и понизила голос:

— На закате Исенгрим позовёт на встречу, будь неподалёку.

Ткань входа в шатёр откинулась, и костёр опять задымил.

— Полог! — крикнула Торувьель.

У входа рассмеялся звонкий голос, и я узнала голос Верноссиэль. Она прикрыла полог и прошла к своему гамаку недалеко от нас.

— Здесь стало слишком душно! — посмотрев на меня, объявила она на Старшей Речи и принялась отвязывать от стойки гамак.

— Куда ты собралась? — спросила Торувьель, тоже перейдя на Старшую Речь. — Не забывай, что ты под моим началом.

— Я была под твоим началом, пока не прибыл Иорвет, — ответила та, и принялась накидывать в снятый гамак вещи. — Я иду поближе к нему.

— Какая глупость, — проворчала Торувьель. — Под крышей хватило места для всех женщин. Нет смысла ночевать в лесу.

— Я же сказала — здесь воняет, — одновременно с этими словами Верноссиэль очаровательно улыбнулась мне. — А потом, сегодня последняя ночь. Через день мы все можем быть мертвы. В последнюю ночь я хочу согреваться любовью.

Торувьель мельком бросила на меня взгляд. Я же смотрела в костёр, делая вид, что я каменный истукан с острова Пасхи. К сожалению или к счастью, Эйлин была великолепным преподавателем Старшей Речи — несмотря на то, что значение некоторых слов я не знала, но прекрасно смогла достроить их смысл.

— Насколько надо не уважать себя, чтобы бегать за мужчиной! — презрительно бросила Торувьель. — Он не пошёл за тобой, когда ты ушла из Флотзама, на что ты надеешься теперь?

Верноссиэль забросила свёрнутый гамак с вещами за плечо и подошла к нам.

— А ты любишь, чтобы мужчины бегали за тобой, пока ты строишь из себя недотрогу? Тебе нравится сталкивать их лбами и наблюдать, не так ли, Торувьель? Это потому, что любви в тебе нет ни капли, одна ненависть, — едко отпарировала она. — Иорвет не таков и не пойдёт даже за тем, кого любит. Дело для него важнее всего. А я не гордячка вроде тебя, я сама приду к нему.

Она фыркнула, вздёрнула нос и, откинув сапогом в сторону чью-то сумку, направилась к выходу.

— Если бы он тебя любил, он бы пошёл, — тихо произнесла вслед Торувьель.

***

Мона заняла мне место на бревне около костра и всучила в руки миску с остывшей присыпанной пеплом ячневой кашей. Было шумно, эльфы смеялись, перебрасываясь задорными колкостями, и отчаянно флиртовали. Кто-то бренчал на лютне. Первый порыв ярости на Верноссиэль прошёл, второй порыв — срочно найти Иорвета — я переждала, ковыряя ложкой кашу. Не то разговор с Торувьель настроил на философский лад, не то настроение эльфов, радующихся последнему вечеру отдыха, передалось мне, но я приняла то, что не могла изменить, и не собиралась бегать за Иорветом, чтобы оборонять его от бывших возлюбленных. Он справится сам, если захочет, и в этом случае моё вмешательство лишь оскорбит его. А если не захочет, то я унижу себя глупой сценой ревности, но не изменю ничего.