Я признаю, что все здесь сказанное сказано слишком односторонне, недостаточно основательно, совершенно без вхождения в детали, не дифференцированно, вовсе не в примирительном тоне, скорее со злостью, и возникает вопрос, какую цель я преследую этой грубо набросанной картиной, что имею в виду, когда приписываю возникновение всех этих духовных массивов, ледяных глыб, глетчеров, горных вершин и остроконечных скал, которые я тут налепил, одному-единственному геологическому сдвигу из иудаизма, или же я рассуждаю как швейцарец, точнее, как житель Берна, как один из тех, кто вырос среди крестьян, для которых еврей еще не представлял собой ничего идеологического, но был просто торговцем скота, с которым можно было выпить шнапса и сыграть в карты, не пытаюсь ли я под видом дружелюбия и доброжелательности, под видом утешения замаскировать некую тайную мысль о том, что евреи сами во всем виноваты, также и в своей собственной несчастной участи, чтобы тем самым снова поддержать столь же деликатный, сколь и изысканный антисемитизм — не должен же он оставаться все время примитивным, он тоже потихоньку крадется вперед, огибая тысячи углов. Не спорю, такую возможность можно было бы допустить, если вообще возможно было бы невинное мышление, которое стоило восславить, мышление без последствий, мышление, подобное шахматной игре или — в некоторых случаях — эстетике. Но мышление, если оно заслуживает своего имени, очень опасно, и кто приводит в движение великое, должен учитывать самые худшие последствия. Евреи также подпадают под этот закон, прежде всего именно они, всегда думавшие, потому что для них — в отличие от христиан в определенные времена — не думать было еще опаснее, чем думать. Так духовная диалектика, приведшая в движение иудаизм, должна была революционизировать мир, как один из многих факторов, которые привели к тому, что отношения в мире постоянно изменяются, хотя и невозможно предугадать, куда эти изменения еще заведут. Неотвратимость, которую мы открываем в истории, вкладывается в нее лишь задним числом. То, что принесет будущее, лежит в неизвестности уже только потому, что правильность анализа современности может быть подтверждена лишь благодаря будущему. Даже такой умудренный опытом народ, как еврейский, способный, кажется, как ни один другой, предчувствовать катастрофы заранее, оказывался лицом к лицу перед непредвиденными событиями. Слишком силен был естественный жизненный оптимизм. Но и то, что случилось с немецким народом в 1933–1945 годах, было настолько ужасно и мерзко, что этого нельзя было ни предсказать, ни предусмотреть, хотя впоследствии многие утверждали, что они это предсказывали и предусматривали. Так же непросто разобраться с понятием фашизма. Это понятие стало сегодня слишком неопределенным. То, что произошло, никак нельзя свести лишь к экономике, хотя это постоянно пытаются делать. Конечно, экономический фактор играл определенную роль, хотя и был лишь одним из многих факторов, вызвавших катастрофу. Возможно, лишь с помощью глубинной психологии удастся раскрыть некоторые причины этого массового невроза; конечно, проигранная война, мистическая имперская идея, связанная с комплексом неполноценности, — все смешалось на дьявольской кухне. И все же это чудовищное движение, которое своим главным врагом видело все точное, выверенное, понятийное, которое учуяло в иудаизме интеллектуальный катализатор европейского духа, это дело Дрейфуса[4], раздутое до невозможности, это народное эмоциональное движение, втянувшее в себя также большинство немецких интеллектуалов — включая и многих швейцарцев, — это массовое безумие, зараженное мифологией крыс, которое тут же возмечтало о царстве белокурых бестий на тысячу лет вперед, это иррациональное помешательство достигло уничтожением миллионов евреев как раз противоположности того, чего стремилось достичь с помощью окончательного решения проблемы, как это у них называлось: в результате возникло государство Израиль[5]. Как это ни парадоксально, Гитлер — это оправдание того, что есть государство Израиль, хотя всего лишь одно оправдание. Поскольку национал-социализм провозгласил еврейский народ расой — безразлично, шла ли речь об ортодоксальных, либеральных, коммунистических, христианских или атеистических евреях, — так как он представлял собой связанный с христианской верой и тем самым ставший бессознательным антисемитизм как совершенно другой, противоположный вымышленной еврейской расе принцип — независимо от того, что по своему происхождению еврейский народ, как и любой народ, представляет собой гротескное смешение рас, ведь история перемешивает и переплавляет расы и народы в своем огромном адском котле, — в то время как фюрер, несмотря ни на что, верил в расовую теорию, как он верил в теорию полой земли, в Рихарда Вагнера и в астрологию, так же этот величайший из всех шарлатанов непреднамеренно сплавил евреев в одну нацию. Лагеря уничтожения, где еврейский народ погибал беззащитно, и восстание Варшавского гетто, где еврейский народ уничтожали, когда он оборонялся, — две ужасные возможности, которые в итоге остались народу, чтобы этого больше не повторялось, потребовали создания еврейского государства. Безумие принудило к его созданию, наверняка его создали жертвы этого безумия, как завет пережившим, чтобы жертвы не были напрасными, если кто в этом сомневается. Поэтому государство Израиль живет не только на почве своей идеологии, не только на фундаменте сионизма, не только на фундаменте мыслительной конструкции, которая, сколь бы гениальной она ни была, осталась бы всего-навсего мыслительной конструкцией — так как даже самым последовательным мыслительным сооружениям далеко не всегда предоставляется шанс воплотиться, — но также на фундаменте чудовищной необходимости, более того, на фундаменте ужасной бесприютности этого мира, на фундаменте его предрасположенности к непредсказуемому: возможно, бывают более возвышенные причины для основания государства, но только не более необходимые. Непредсказуемость истории оправдывает его, а не ее предсказуемость, которой не существует. В данном случае из одной идеологии благодаря ходу истории возникла неизбежность; какой бы романтической эта идеология ни казалась вначале, в данном случае идея преобразовалась в нечто экзистенциальное. План создания государства Израиль смог воплотиться лишь потому, что не только Гитлер, но и преследования евреев в течение бесчисленных столетий подготовили его и дали ему возможность созревать до тех пор, пока оно возникло, и не только благодаря преследованиям, но также благодаря никогда не прекращавшейся диалектике, никогда не перестававшей видеть в Израиле страну истока и никогда не забывавшей эту землю, которая, опираясь на диаспору, создала предпосылку для того, чтобы спасти остатки еврейского народа на старой земле.

В пятьсот восемьдесят шестом году до нашей эры Навузардан, один из генералов Навуходоносора, еще не совсем пришедший в себя после ночной попойки, развалившись на ложе, смотрел из своего шатра со спокойным и скучающим видом на объятый огнем Храм Соломона, возведенный за четыре столетия до того из ливанского кедра, старое дерево горело ярким пламенем; через четыре года полководец уничтожил последнее независимое еврейское государство. По прошествии двух тысяч пятисот тридцати лет, спустя более чем сто поколений, Израиль был основан заново — одно из самых рискованных предприятий в мировой истории, если даже не самое опасное. Такая долгая жизнь народа на нелегальном положении, его существование на грани возможного не могут пройти бесследно, он не может на протяжении всех эпох безнаказанно тащить на себе предрассудки, недоверие, а часто презрение и ненависть других народов. Нет ничего более ненадежного, чем нечистая совесть, ничего, что бы смягчалось быстрее нее. Определенная группа народов приняла Израиль, руководствуясь в минуту слабости ими же пропагандируемыми идеалами, от избытка чувств, не подозревая, что может наступить время, когда нефть станет важнее идеалов. В тот самый момент, когда возник Израиль, арабы перешли в наступление. В отношении Израиля возможна была не только антисемитская и антисионистская, то есть идеологическая, враждебность, но и неприязнь экзистенциальная. Все, что возникает, нуждается в пространстве, тот, кто расширяется, — вытесняет. Нечто подобное происходит и в космосе, в соответствии с одной из теорий там существуют не только огромные силовые поля, что вбирают в себя, то есть в ничто, все, что находится вокруг них, но и, согласно другим теориям, имеются также поля, где происходит прямо противоположное, эти космические праматери выбрасывают в пространство звезды словно из ничего. И уже с этого момента выброса в пространство вновь возникшая звезда неизбежно подчиняется тем же законам природы, что и другие звезды: однажды возникнув, Израиль стал таким же государством, как и все остальные. Исключительный случай перешел в разряд обычных. Порожденное непредсказуемостью мировой истории, еврейское государство было снова брошено в ее же непредсказуемость, и то, что возникло в силу необходимости, существует в дальнейшем уже не с той же необходимостью. Давление порождает противодействие, соседство — недоверие, сила — страх, успех — зависть, новое государство может стать жертвой случайностей и капризов истории, необоснованных стечений обстоятельств, нестабильности отношений, иррациональной импульсивности, ошибочности умозрительных заключений людей разумных и внезапных фантазий сумасшедших. Все то, что было запланировано ради спасения еврейского народа и выполнялось мужественно и изобретательно, было сопряжено с таким неописуемым количеством жертв, может привести к гибели этого народа. Угроза исходит не только от государств, его окружающих и никогда его не признававших, но и от него самого, так как только с созданием еврейского государства еврейская диалектика подверглась риску самоуничтожения. Еврейская драма не окончена, она начинается заново. И если раньше надо было спасать народ, то теперь в спасении нуждается само спасение, еще более сложное предприятие, так как связано с одним обстоятельством, обойти которое невозможно, если мы хотим добиться успеха. Любое не экзистенциональное противостояние идеологического характера бессмысленно, смысл имеет только противостояние экзистенциональное, то есть именно такое, какое существовало и еще существует между экзистенционально необходимым возникновением государства Израиль и жителями страны, в которой государство Израиль нашло свое материальное воплощение, в центре арабского мира, не менее идеологизированного и эмоционального, чем в свое время мир европейский, среди народов, относящихся даже друг к другу с недоверием. Только в этом случае естественное право выступает против естественного права, родина против родины. Государство Израиль представляет для арабского мира не только политическую проблему, с чем я соглашаюсь, не только невротическую проблему, чего я опасаюсь, так как Израиль выступает в качестве объекта ненависти, которая только и может хоть как-то объединить этот мир, но, кроме того, это еще и религиозный конфликт, вновь навязывающий еврейскому народу проблематику, уходя от которой он и основал собственное государство.