И в этой западне я не одинок.

Албыс выскочила неожиданно, будто из-под земли. В том образе, что я видел тогда, во время битвы в Академическом саду. Непропорциональное сгорбленное тело с серой кожей, вздувшимся брюхом и обвисшими грудями, с серповидными медными когтями до самой земли, со спутанной гривой ярко-рыжих волос, наполовину скрывающей лицо. При этом ей, похоже, тоже здорово досталось от огня — по всему телу расползаются уродливые пятна и волдыри.

После всей этой бесконечной пытки огнём и болью остаткам моего рассудка всё же хватило сил удивиться. Откуда ожоги? Мы ведь не в реальности. Всё это мне лишь мерещится. Это кошмар, бред, навеянный измученным болью мозгом…

Тварь налетела, как вихрь. Металлические когти ярко полыхнули в воздухе, оставляя после себя заметные росчерки, рыжие патлы разметались в сторону, окутывая фигуру причудливым шлейфом…

И отлетела назад, столкнувшись с выставленным щитом из эдры. От её удара он взорвался, отбросив её на несколько шагов. Однако албыс набросилась снова — с неистовой яростью, будто пыталась разорвать меня на мелкие клочки. В этот раз я не защищался, а ударил навстречу — щедро приправив удар порцией сжатой эдры. Ведьму снова отшвырнуло, но она, закувыркавшись в воздухе, приземлилась на все четыре лапы, как кошка.

И опять отчаянно бросилась на меня.

Воздух вокруг нас уже гудел от приближающегося огня так, что я не слышал собственного тяжелого дыхания. Да и дышать становилось всё труднее. Но мы продолжали эту безумную, самоубийственную схватку, выжигая последние силы.

— Сдохни! Сдохни! — верещала албыс, оборачиваясь то рыжеволосой женщиной в домотканной рубахе на голое тело, то уродливой старухой, то оскалившейся лисицей с длиннющим хвостом.

— Да сдохни уже сама! — не выдержав, рявкнул я.

— Тебе меня не убить, Пересмешник!

— Да ты уже мертва! Я убил тебя! Поглотил! Ты лишь призрак!

Выкрикнув это, я словно и сам впервые осознал это в полной мере.

Я ведь давно победил её — ещё там, в парке. Все эти кошмары, весь этот горящий лес, вся эта схватка — это лишь насылаемый ей морок. Она не может причинить мне реального вреда, но пытается свести с ума. Это всё — не по правде. Это сон. Наваждение. И если я отрину его — оно, наконец, рассеется.

Наверное.

Нет! Нет, нужно отбросить все сомнения. Сомнения подтачивают разум, как черви. Они порождают хаос и ведут к гибели.

Я выпрямился и опустил кулаки, оглядываясь вокруг так, будто оказался на этой пылающей арене только что. Боль и жар постепенно отступили. Огонь по-прежнему бушевал вокруг, свободная площадка уже сократилась до двадцати шагов в поперечнике, но я уже наблюдал за этим зрелищем отстранённо, будто на огромном экране.

Албыс, кажется, что-то почуяла. Насторожилась, сгорбилась, касаясь руками земли. А потом прыгнула на меня, вытянув когти.

Я видел её совершенно отчётливо, во всех подробностях, будто в сильно замедленном повторе. В прыжке она приняла облик молодой рыжеволосой ведьмы, в котором являлась мне во снах, но кисти рук были тёмными, морщинистыми, с длиннющими серпами медных когтей, а лицо перекошено гримасой отчаянной ярости. В этом затянувшемся, замедлившемся прыжке она будто бы плыла по воздуху, длинные рыжие волосы и рваные полы рубахи трепетали, как флаги.

Она ударила мне в грудь, но я остался стоять на месте — даже не шелохнулся. Будто на моём месте выросла статуя из петрова камня. Медные когти разбились, разлетевшись на осколки, будто были сделаны из тонкого прозрачного льда. Я же, вытянув руку, ухватил ведьму за глотку, так что она повисла в воздухе, не касаясь ступнями земли.

Всего-то и нужно было — осознать и поверить. И эта реальность окончательно мне подчинилась — я это увидел по ужасу в глазах ведьмы. Она вдруг обмякла, повисла на моей вытянутой руке, как тряпка — я даже не чувствовал её веса, хотя под пальцами ощущал вполне осязаемую плоть.

Огонь тоже подчинился моему мысленному приказу — стих, съежился, оставив после себя лишь чёрные обгоревшие остовы деревьев. А я впервые за долгое время вдохнул воздух полной грудью. Пусть это тоже иллюзия, сон, но как же это приятно!

Ведьма рухнула на покрытую золой землю и вскинула на меня взгляд широко расширившихся глаз. Почти человеческих, разве что слишком уж блестящих и зелёных, как у кошки. И вдруг неожиданно взмолилась:

— Пощади!

Я усмехнулся. Прищурился, давая мысленную команду, и за спиной албыс снова начала подниматься стена пламени. Она это почувствовала — вздрогнула всем телом, сжалась. Но не двинулась с места, и взгляда с меня не сводила.

— Пощади, Пересмешник!

— Зачем?

— Я… Я хочу жить! Я… буду… служить тебе. Больше не буду перечить. Ты победил! Ты сильнее меня.

Она склонилась, упираясь лбом в покрытую пеплом землю.

Ну-ну… Ишь, как запела-то. Я чувствовал себя этаким Иваном-царевичем из старинной сказки. «Отпусти меня, царевич, я тебе ещё пригожусь…».

Впрочем… Сказка — ложь, да в ней намёк?

Я постарался сосредоточиться на внутренних ощущениях. Перед взором, наконец, снова проявился рисунок тонкого тела — светящийся, пульсирующий алым светом, будто весь состоящий из раскалённых углей. На меридианах, соединяющих узлы, не осталась и намёка на сгустки тёмной эдры. И даже Сердечник очистился, а вросшая в него сущность албыс почти распалась, тлея, как сгоревшие поленья. Жизнь теплилась в едва заметной кляксе тёмной эдры, растянувшей тоненькие щупальца в попытке удержать распадающееся естество. Но скоро и эта последняя капля сгинет в огне.

Правда, как я и опасался — вместе с сердцем самой албыс я сейчас уничтожу и её Аспекты. Основу её могущества. Обидно…

Впрочем… Возможно, что-то и удалось бы уберечь, если бы сама албыс так отчаянно не цеплялась за эти остатки, а отдала их добровольно.

— Пощади! — снова взмолилась ведьма, уже почти шёпотом. В глазах её замерли подрагивающие озерца слёз, лицо застыло в испуганной гримасе.

— Зачем, я тебя спрашиваю? — жестко отозвался я. — Я же вижу, что от тебя осталась лишь тень тебя прежней. Чем ты можешь быть полезна?

— Я буду служить тебе! — уже без всякой запинки, искренне взмолилась она. — Тень? Мне довольно и этого. Буду следовать за тобой, помогать во всём. Только не губи!

— И чем ты поможешь? Твоя сила почти обернулась пеплом. То, что уцелело, я заберу сам. И что у тебя остаётся? Что ты можешь мне дать в обмен на жизнь?

Взгляд её затуманился, будто она только сейчас осознала до конца своё положение. Плечи бессильно опустились, голова поникла. Но через несколько мгновений ведьма вдруг снова встрепенулась.

— Знания! Неведомые смертным. Об эдре, о лесе, об источниках настоящей силы. О той, другой стороне…

В глазах её плескался глубинный, непередаваемый ужас и мольба, которая кого угодно бы разжалобила. Но могу ли я доверять ей? Может, всё это — искусный спектакль?

— Чем докажешь свою верность?

— Проси, чего хочешь, Пересмешник! Только не губи! — она согнулась, поклонившись так, что буквально расстелилась на земле, потянувшись пальцами к моим ступням.

Она окончательно приняла человеческий облик, и не зря — так она вызывает куда больше сочувствия. Немудрено и забыть, что она — нечистая сила.

Впрочем… Как там говорит Демьян. Все мы, нефилимы, по сути, чудовища. Весь вопрос в том, как мы используем данную нам силу.

Выдержав паузу, я решился.

— Отдай свою силу. Сама! Всю, без остатка. А потом уж я решу, оставлять ли тебе жизнь.

Она вскинула голову, снова заглядывая мне в глаза. Проблески надежды в её взгляде тонули в водовороте страха и сомнений. Тем временем огонь за её спиной подбирался всё ближе, уже почти касаясь её ног. Ведьма испуганно обернулась, оглядываясь на пламя.

— Пощади… — снова прошептала она — одними губами, еле слышно.

Я молчал, тоже глядя на приближающееся пламя. Оно снова набирало силу, обдавая меня уже вполне осязаемым жаром. Времени на разговоры уже явно не осталось.