— Ты правильно поступила с Карли, — сказала она. — Мне потребовалось несколько часов — несколько тяжелых часов — чтобы это обдумать. Но это был выбор, который тебе пришлось сделать, и ты его сделала.

— Сделала.

— Я этому рада. У меня такое ощущение, Элиза, что ты принимаешь много трудных решений.

Я поняла, что мы больше не говорим о Карли.

— Не хочешь мне об этом рассказать? Я понимаю, что предлагала это раньше, и ты отказалась, и то, что происходило потом, может не слишком располагать ко мне. Я не очень хорошо тебя знаю, — произнесла она. — Но ты спасла Карли, и это много значит. — Она слегка улыбнулась. — И я вижу многое от тебя в его глазах, в том, как он на тебя смотрит.

Я долго смотрела на нее, мою грудь сдавливало от эмоций.

Может, это была слабость, которую мне не следовало показывать. Может, это был долг, который мне скоро предстоит выплатить. Может, это было сочетание истощения и слабости. Может, я устала бояться.

Или, может, потому что она оборотень, и в ее семье хватает своих проблем, было не так сложно сказать правду.

— Я зову его «монстром».

* * *

Мы остались за кухонным столом, я ей все рассказала. Поведала ей о драконе, о связующей магии Мэллори. О чувстве, что во мне живет нечто чужое, нечто другое. Что он ожесточенный, озлобленный, могущественный и сильный. Что он хочет выбраться наружу.

И что сдерживать его становится все труднее и труднее.

— Почему ты его ото всех скрываешь?

— Потому что тогда все будут знать, кто я такая — о существующем риске, что я слечу с катушек и буду вредить кому-нибудь при каждой драке. И все узнают, что в большом плане моих родителей был весьма существенный недостаток, и этот недостаток вредит мне.

— Почему ты говоришь, что он тебе вредит?

— Он сводит меня с ума. Он заставляет меня сражаться, подобно берсерку.

— Он заставляет тебя сражаться, подобно хищнику.

— Он делает меня монстром.

— Он делает тебя вампиром.

Это начинало неприятно напоминать поход в кабинет психотерапевта, а не обычную беседу с тетей моего бойфренда. Мне не нравилось смешивать эти потоки. Я подошла к окнам, скрестила руки на груди и выглянула наружу.

— Даже если план твоих родителей провалился, — тихо сказала она, — ты думаешь, они хотят, чтобы ты страдала? Несли вину за то, что никто из вас не может контролировать?

— Я думаю, что у меня нет причин усугублять их вину, когда сама могу ее нести.

— Тогда, полагаю, тебе стоит задать себе несколько вопросов: Ты ее несешь? Или просто как-то перебиваешься?

Она замолчала, казалось, собираясь с мыслями.

— Я думаю, что Сверхъестественные, поскольку мы отдаем приоритет нашим неординарным силам, уделяют недостаточно времени обсуждению наших слабостей. Я считаю, что всем нам стоит больше разговаривать. Быть откровенными и честными в отношении того, кто мы есть и что чувствуем. Если бы так поступали в клане, если бы мы не заставляли молодых оборотней подавлять свой гнев, скрывать свои чувства и подавлять их, возможно, мы не потеряли бы людей.

— Ты мне нравишься, Элиза. И я не хочу, чтобы у тебя все закончилось так — чтобы ты подавляла свои чувства, живя ради своего гнева, пока он не поглотит тебя.

— Я не знаю, что делать. Не знаю, как этого избежать. Мне не у кого спросить. Нет таких книг, в которых можно было бы об этом прочитать. Нет экранной страницы с информацией. Я нашла несколько вещей, которые помогают — йога, офисная работа — от которых он ведет себя спокойно.

— Думаю, ты должна спросить себя, почему должна его сдерживать.

Я лишь покачала головой.

— Ты его спрашивала?

— Спрашивала его о чем?

— Кто он? Чего он хочет? Что он может для тебя сделать?

— Я знаю, что он может для меня сделать. Совершать насилие.

— Ты сама прекрасно можешь совершать насилие. Для этого тебе не нужен монстр.

Я покачала головой.

— Может, я ошибаюсь, — сказала она, откинувшись назад и скрестив руки на груди. — Но даже если раньше он был чужим, то больше не чужой. Он — часть тебя, а ты — часть его. Вы застряли вместе. Так что придумай, как вам жить вместе.

— Так и Коннор сказал.

— Иногда ему в голову приходят хорошие идеи. — Ее лицо смягчилось от доброты и сопереживания. — Я знаю, ты чувствуешь, что пошла на риск, рассказав мне об этом. Но подумай о том, что, возможно, я не единственная, кто не станет тебя осуждать. Судя по тому, что я знаю, твои родители любят тебя, и хотели бы, чтобы ты позволила им помочь. Они не хотели бы, чтобы ты несла что-то настолько тяжелое в одиночку.

Я подумала о разговоре, который у меня состоялся с отцом, о том, что он был первым, кому я рассказала о превращении Карли.

— Иногда самый сложный поступок — это быть честными с теми, кого мы любим, в отношении того, кто мы есть. Иногда это лучшее, что мы можем сделать.

— Я подумаю об этом, — ответила я. Потому что это было самое большее, что я могла пообещать прямо сейчас.

* * *

Слишком уставшая, я оставила Трэйгера с Коннором мыть посуду, пообещав им, что смогу благополучно проделать сорокаметровый путь обратно до хижины.

На курорте было тихо, как на кладбище. Ни костров, ни шумных вечеринок. Вместо этого хижины были освещены изнутри и снаружи, даже самые храбрые оборотни сидели внутри с запертыми дверями. Даже если они нам не поверили — или другим сражавшимся оборотням — насчет напавших существ, они не хотели рисковать.

Я добралась до хижины, с удивлением обнаружив на ступеньках Алексея.

— Привет, — сказала я, подойдя к крыльцу. — Ты ждешь Коннора?

— Не-а, — ответил он. — Я стою на страже.

— На страже?

Он поднял голову и бросил взгляд назад.

— Я буду приглядывать за этим местом, пока ты спишь. Из-за ставней.

Я буквально вытаращилась на него.

— Ты собираешься охранять хижину.

— Таков план.

Я подумывала войти внутрь, оставив его выполнять свою работу. Но поразмыслила над тем, чем я поделилась с Джорджией, над легкостью, которую почувствовала, сделав признание. Поэтому еще раз рискнула и села на ступеньку рядом с Алексеем.

— Я ценю, что ты заботишься о Конноре. И ценю, что ты приглядываешь за мной.

Он кивнул.

— Я выросла в Доме Кадогана. Он всегда охраняется, на окнах всегда большие ставни. В Париже была охрана, но не было ставней. Просто большие бархатные шторы. Они были прекрасны — темно-синие, того же цвета, что и полночное небо. Но это были шторы. Однажды ночью я тренировалась двенадцать часов — это была зима — и практически упала в кровать, когда наступил рассвет. Не проверив шторы.

Мгновение он молчал, тишину заполнили насекомые. Затем он почти нерешительно спросил:

— Что произошло?

— Мы думаем, что мои ноги обожгло примерно за десять минут до того, как я с криком проснулась. В Доме Дюма был охранник-человек, и она, услышав меня, прибежала. Она зашторила окна и забинтовала меня. Мне пришлось убеждать родителей не лететь в Париж. И я усвоила урок касательно проверки штор.

— Я исцелилась, — произнесла я, — ведь я вампир. Но на это ушла неделя, и в то время ничто не могло уменьшить боль. — Я посмотрела на него. — Я знаю, что твой караул касается не только меня. Но я это ценю. Я просто хотела, чтобы ты это знал. Так что, спасибо тебе.

Он кивнул.

— Не за что, Элиза.

Это был первый раз, когда он произнес мое имя.

— Мне нужно купить Алексею полкило мармеладных мишек, — сказала я после заката, когда мы собирались уходить.

Коннор фыркнул, хрустя ярко-красным яблоком.

— Флирт с ним не заставит меня полюбить тебя.

— Сахарный флирт — это не эмоциональный флирт. И на самом деле это вовсе не флирт, — поправила я, пристегивая свою катану. — Это плата за оказанные услуги.