— Вот как ты заговорил? В тащить в койку сопливую девчонку, которая не видит ничего, кроме красивого образа, который ты перед ней строишь — это как называется? Я просила, Игнатов. Я готова была в ноги тебе броситься! И что в итоге? Ты нарушил все свои обещания!

Она говорит так громко, что от звона в ушах начинает кружиться голова. Я невнятно бормочу, что мне нехорошо, но где-то в мешанине собственных не произнесенных слов, меня снова тошнит. Только в последний моменту успеваю свеситься с кровати и мутная вода, которой меня накачивали последние суки, фонтанами выплескивается наружу, превращаясь в какое-то мерзкое хтоническое море.

Олег подскакивает быстрее, чем это успевает сделать мать. Перехватывает мои волосы одной рукой, а другой протягивает стакан воды. Мать пытается его оттолкнуть, но я отчаянно хватаюсь в полу его пиджака.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Не уходи, пожалуйста, — говорю в перерывах между приступами, потому что после пары глотков, меня снова выворачивает. — Мне все равно… правда… Я люблю тебя такого, как ты есть.

Мать бросается из палаты. Краем уха слышу, как она зовет медсестру.

— Ви, просто пей и не говори ничего.

Он буквально силой всучивает мне следующий стакан и следит, чтобы я выпила все, а потом меня снова тошнит, на этот раз — на его идеально чистые новые туфли из гладкое светлой замши, которая становится такой же безобразной, как, кажется, и все, к чему я прикасаюсь.

— Что бы ни было в прошлом — это не имеет значения. — Мне нужно это сказать. — Клянусь, я даже не буду просить тебя рассказать. Есть только мы. Я люблю тебя. Это правда. Так сильно. Олег…

Он ничего не говорит, но когда кладет ладонь мне на голову, то его поглаживание по волосам превращает мою память в машину времени, за секунду возвращая в те времена, когда я была его маленькой принцессой, которую он качал на плечах и баловал бесконечными вереницами кукол. Это, черт подери. Абсолютно те же поглаживания, как будто я до сих пор ребенок, которого нужно успокоить после страшного сна.

Я хочу отодвинуться, вырваться из этого ужасного наваждения, но вместо этого продолжаю беспомощно висеть на нем на вытянутых руках, пока кончики моих волос плещутся в луже рвоты на полу.

— Эвелина, послушай…

— Нет, пожалуйста. — Почему я так уверена, что он собирается еще раз все разрушить. — Я понимаю, почему Диана… Почему ты с ней. Но я лучше. Клянусь… Тебя никто не будет любить так же, как я. Ты предназначен мне, а не какой-то ужасной Лебо. Блин…

Только новый фонтан изо рта не дает мне окончательно унизиться.

А потом в плату влетает медсестра и мать.

Олега вырывают из моих рук почти что силой. Я лихорадочно облизываю губы, противные на вкус и омерзительно сухие.

— Я не хочу, чтобы ты еще когда-нибудь здесь появлялся! — голос матери снова вызывает у меня кратковременную контузию. — Или, клянусь памятью Павла, я превращу твою жизнь в ад!

— Олег, не уходи… — стону я, но медсестра сует мне в рот какую-то жесткую трубку.

— Я сделал предложение Диане, — слышу сухой голос Олега. — Не беспокойся ни о чем, Марина, чтобы ни было в прошлом — я теперь совсем другой человек.

Моя шея ломается как будто от удара палача, и голова падает на подушку — совершенно пустая.

Сделал предложение.

Он сделал предложение рыжей красавице Лебо.

— Это яд? — С трудом фокусируюсь на игле катетера капельницы, которую медсестра умело вталкивает мне в вену.

— Это лекарство.

— А можно… серную кислоту?

Он собирается жениться на Диане.

Мой маленький хрупкий мир разваливается по кирпичикам.

— Эвелина, солнышко. — Мать прижимается губами к моему лбу. — Тебе нельзя так нервничать. Теперь все будет хорошо.

Я хочу сказать, что ненавижу ее и весь этот мир впридачу, но голова окончательно проваливается в подушку.

Я отъезжаю от больницы буквально на пару кварталов, сворачиваю в первый же двор и торможу, что есть силы прокручивая руки на руле, потому что только что на перекрестке чуть не влетел в какого-то придурка, пока тот делал самоубийственный обгон.

Но, конечно, на самом деле я просто до сих пор не могу избавиться от образа Ви, который как будто отпечатался у меня на сетчатке. Ее серое от болезни лицо с впавшими щеками, из-за чего глаза на нем кажутся неестественно огромными, словно у инопланетянина. И ее запах — странный, насквозь пропитанный особенным, «неповторимым ароматом» больницы, от которого я на миг едва не потерял голову, потому что хотел схватить ее на руки и отнести в ванну, и мыть, мыть… пока она, наконец, снова не станет здоровым и улыбчивым Воробьем.

Будь оно все проклято!

Но когда я с горем пополам избавляюсь от образа Ви, ей на смену тут же приходит Марина. Но не такая, как сейчас, а та, другая, из прошлого. Так похожая и, одновременно, совсем не такая как ее уже взрослая дочь. И снова в башке воскресает старый как мир вопрос: «А что было бы, если бы…»

С моей стороны было наивно полагать, что прошлое так и останется в прошлом. Я понял, что эта история воскресла для второго акта в ту минуту, когда Ви рассказала про тест на отцовство. Уже тогда понял, что бумеранг судьбы уже развернулся и на всех парах летит обратно.

Хотя…

Я смотрю на себя в зеркало заднего вида и провожу ладонью по двухдневной щетине, потому что весь прошлый день проторчал в офисе, а утром, после звонка помощницы, на которую вышла подруга Ви, сразу помчался к ней.

О том, что прошлое меня догнало я понял тогда же, когда в ночном клубе наткнулся взглядом на тоненькую фигурку Ви. И поплыл как дурак.

От тягостных мыслей отвлекает звонок телефона. Имя входящего переключает эмоции в совершенно другое русло.

— Что, блять, это за херня?! — орет Денис.

Наверное, после блокировки карт получил «сообщение счастье» от банка и сразу вспомнил, кто оплачивает сытый банкет его жизни.

— Я просто решил, что ты уже достаточно взрослый, — сжимаю телефон так сильно, что едва не сминаю корпус. Реально, напряжение в ладони такое, что я бы сгодился в качестве самого продвинутого краш-теста.

— И? — Даже через динамики хорошо слышен скрип его судорожно сжатых зубов.

— Это называется «перерезание пуповины».

— Ты прикалываешься что ли, я не пойму? — Денис делает вдох, явно соображая, что криками и матами делу не поможет, и мгновенно, как флюгер, меняет тон. Ну хотя бы чему-то эта двухметровая сволочь научилась к двадцати пяти годам — он первоклассно держит нос по ветру. — Олег, ну серьезно. Я как раз…

Роняю телефон в держатель и намеренно приглушаю громкую связь, одновременно почти до передела выкручивая звук радио. Денис тоже повышает голос, но все равно сквозь какофонию звуков с трудом пробивается едва ли треть его слов. Ничего нового он все равно не расскажет. Разве что постарается быть убедительнее, расписывая во всех стихах и красках, как он вот-вот развернет успешный стартап, что у него уже все схвачено, все закуплено и буквально завтра он подписывает контракт.

— Ну и отлично. Значит, тебе тем более не нужны костыли в виде моих мерзких денег. Уверен, что ты каждую копейку тратил с чувством глубокого омерзения.

— Да что случилось?! — орет брат, но на этот раз я просто завершаю звонок и без зазрения совести отправляю его в блок.

О том, что я разорвал сотрудничество с фондом, Ирина тоже узнает сегодня, но она, в отличие от импульсного молокососа, не станет сразу звонить и выяснять отношения. Затихарится, подождет, надеясь, что это просто какая-то ошибка или бюрократические проволочки моих сотрудников. И только потом, когда ситуация никак не изменится, а я сам не выйду на связь с извинениями и объяснениями, начнет действовать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Блять, я почти не удивился, когда услышал имя Дениса, на счет которого у меня давно не было никаких иллюзий. Как-то раз он вышел на моего конкурента и, как долбаный Павлик Морозов, слил ему подробности сделки, которую я готовил несколько месяцев. Как я потом узнал, ради такого братец расстарался — охмурил и трахнул мою помощницу. Уже тогда нужно было послать его на хуй и смириться с тем фактом, что своего единственного родного человека я, по глупости, проебал двадцать лет назад. Но когда через пару месяцев молчанки Денис влетел в другую тачку и только чудом все остались живы, я все ему простил. И мы вроде как даже помирились и наладили относительно нормальное общение, пока он валялся в гипсе. Но стоило брату снова «вернуться в строй» своей привычной жизни — и все снова пошло по пизде.