Мне уже очень давно не хватает рядом кого-то искреннего, честного, без ужимок по прайсу и намеков на продолжение в неформальной обстановке.

Кого-то… вроде Ви.

Или именно ее?

Старый ты стал, Игнатов, меланхолиями балуешься.

Жаль, мои совершенно безобидные намерения в головы прессе не вложить. И от сегодняшнего нашего с Пуговицей выхода в свет наверняка у кого-то знатно бомбанет. Уж в топовых бизнес и модных изданиях — так наверняка. Но, как говорилось в одном старом фильме из моего детства: «У меня такая безупречная репутация, что меня уже давно пора скомпрометировать».

Особых причин посещать мероприятие, которое организовывает Ирина, у меня нет. Первую «финансовую дозу» ее фонду я уже дал, вторая будет немного позже, когда будут улажены некоторые обязательные формальности. Лично мне даже отчетные документы не нужны — за годы, что знаю Ирину, она ни разу не давала повод сомневаться в ее честности. Но если финансовый отдел говорит, что надо подождать и собрать минимальную базу «бумажек» — я не лезу. Раз уж нанял людей следить за тем, как и куда расходуются мои деньги, то должен доверять. Тем более, когда на меня работают одни из лучших профи в своем деле.

Но конкретно сегодня мне просто захотелось выбраться из своей берлоги. Проникнуться всем этим. Одно дело давать деньги на какое-то абстрактное, пусть и нужное дело, и совсем другое — увидеть тех, кому твои, в том числе, деньги уже помогли или помогут в ближайшее время.

Тем более, если это дети.

Тема и для меня, и для Ирины крайне болезненная.

— Что мне нужно знать? — потихоньку спрашивает Ви.

— Знать? — переспрашиваю, искренне не понимая, что имеет ввиду.

— Всякие негласные правила поведения. — Делает пространный жест рукой. — Не заговаривать первой, не отходить от тебя, не смотреть в глаза. Не дышать.

Явно пытается скрыть за шуткой неуверенность и все время ерзает, как будто сидит на горячей сковороде.

Я даже не сразу понимаю, как моя рука оказывается у нее на колене. Соображаю, что делаю, только когда чувствую под пальцами узкую девичью ладонь. Которую сжимаю. Слишком сильно, кажется, потому что Ви немного морщится, хоть смотрит не на меня, а куда-то перед собой. Даже не на мою руку.

Это просто… жест поддержки. У меня и в мыслях нет ничего предосудительного.

Это же Пуговица — я ей сказки читал, украдкой, чтобы не видела Татьяна, откармливал конфетами, когда девочку за какой-то проступок лишали сладкого.

Даже сегодня, когда собирался, чуть было не сунул в карман пиджака пару крафтовых мини-шоколадок, которые, уже и не помню кто, привез из Бразилии в качестве презента.

Быстро одергиваю руку.

Я перестал быть робким с женщинами лет в шестнадцать. После того, как обогнал в росте всех одноклассников, начал заниматься спортом и правильно питаться. Годам к двадцати уже обзавелся богатым опытом, но никогда не считал себя «кобелем» или «мачо». На что еще дана молодость, если не на эксперименты, возможности и красивых женщин?

Но сейчас как-то очень не по себе.

— Слушай, Ви, — нарочно увожу тему, чтобы это молчание между нами перестало быть таким гнетущим, — на таких мероприятиях обычно просто едят, а еще пьют.

— Есть я умею, — оживляется она. — С пить сложнее.

— Ай-ай вам, барышня, о таких вещах нужно предупреждать заранее, — тоже расслабляюсь я.

— То есть… возвращаемся? — Ви смотрит на меня таким удивленным взглядом, будто уверена, что я все это серьезно.

Уже откровенно смеюсь, потому что хоть сколько бы лет мы не виделись — она все такая же доверчивая и капризная. Даже сейчас, хоть расстроена и чуть не плачет, обижено дует губы.

— Поздно, Пуговица. Придется учить тебя пить. Бокал шампанского, думаю, осилим. На двоих.

— Я на еде отыграюсь, — немного расслабляется Ви. И, явно подражая героине какого-то фильма, декламирует: — Буду есть много и ничего, что это неприлично.

А вот я бы с удовольствием посмотрел, как она ест.

Сто лет не был в компании женщины, которая просто наслаждается блинчиком с медом, а не пытается произвести впечатление своим эффектным владением вилкой и ножом.

Сегодняшний вечер проходит в не особенно крутом, зато уютном и приятном ресторане. Здесь достаточно просторно, много воздуха и рассеянного света. На стенах развешены детские рисунки в рамах, иногда собранные в целые тематические экспозиции, и все это — под выгодно направленными лучами точечных миниатюрных прожекторов.

Эти рисунки не несут никакой художественной ценности, нов них есть душа и искренность, и желание жить.

Мы еще только вошли, а Ви уже «нарушает протокол» — сразу идет к стене, разглядывает очень неаккуратный рисунок, больше похожий на первую попытку взять в руки карандаши и краски. Ничего такого: семья, дом на природе, домашнее животное больше похожее на инопланетное существо, чем на овчарку (догадываюсь, что это собака по характерному отпечатку лап, ведущих в сторону дома).

— Этот вечер — чтобы собрать деньги для детей? — Ви очерчивает в воздухе контур дома с покосившейся от отсутствия мастерства «художника» крышей. — Это ведь не какая-нибудь афера?

— Все очень серьезно и все на хорошее дело, Пуговица.

Хотя немного царапает, что и она тоже, как многие в нашей стране — да и за ее пределами тоже — считает, что в мире больших денег все только ради выгоды, для отмывки и на самом деле просто еще один способ увести капитал «в тень».

Эвелина идет вдоль стены, и снова останавливается, на этот раз возле рисунка, на котором изображена маленькая девочка в инвалидной коляске. Ребенок на рисунке гладит лежащую на коленях кошку.

Если бы я уже не перевел Ирине средства, то обязательно бы сделал это сейчас. Потому что все это задевает слишком глубоко. Думал, уже переболело, зарубцевалось. А хрен там.

Мы с Аней так долго хотели детей, прошли десятки врачей, лечились — и в итоге ничего не получилось. Поначалу мне даже казалось, что несмотря на страшный диагноз жены — «полное бесплодие», у нас все получится. Потому что я хорошо зарабатывал, она очень хотела стать матерью. Мы могли выбрать любого врача, любую клинику. У нас было все. Но жизнь доказала, что очень многое невозможно купить не потому, что недостаточно зарабатываешь или хочешь, а потому что это просто не продается.

— Я тоже хочу чем-то помочь им, — тихо и как-то отчаянно твердо говорит Ви. Смотрит мне в глаза: уверенно, но с немым вопросом, как будто боится, что говорит какую-то глупость. — Чем угодно.

— Мы здесь именно для этого, Пуговица. Но давай сначала поприветствуем хозяйку вечера. Она должна быть где-то здесь.

— Хозяйку? — одними губами повторяет она.

— Ну, не сами же по себе здесь собрались эти люди. Идем, — придерживаю ее за спину, очень надеясь, что хотя бы в этом жесте нет ничего предосудительного. — И вообще, кто у нас смелая принцесса, в узел завязывающая драконов?

Хмурюсь, как будто собираюсь разозлиться, если даст неправильный ответ. И Ви вновь оттаивает. Потому что именно она — мелкая принцесса Озерного края, одной левой побеждала драконов со Скалистых гор. Разумеется, не без помощи верного коня — меня.

Мы под руку идем по залу. Некоторых собравшихся я знаю, потому киваю им или подхожу, чтобы поздороваться за руку. Они тоже узнают меня — и именно поэтому смотрят исключительно на Эвелину. Наблюдать за их удивлением со стороны наблюдать — одно удовольствие.

Ограниченные люди, неспособные оперировать простыми фактами.

Хоть вслух ничего не говорят — и на том спасибо. Но за спиной наверняка кости перетрут в муку экстра-мелкого помола.

Меня это веселит. А я уже очень давно не веселился «выходам в свет». Хотя бы сегодня получу удовольствие от рутины, которая, можно сказать, тоже давно стала частью работы.

Ирины нигде не видно, так что веду Ви к длинному столу, сплошь уставленному блюдами французской кухни. В памяти всплывает, что Ирина что-то говорила о подающем большие надежды поваре, с которым познакомилась как раз в медицинском центре, для которого мы собираем деньги. Насколько помню, у этого повара там лечилась дочь. Не знаю, насколько успешно.