Да, уже несколько месяцев подряд молодой человек все больше убеждается в убийственной ограниченности самых видных вуппертальских буржуа, чья патриотическая добропорядочность уживается с кодексом Наполеона и ловко проскальзывает сквозь щели всех его статей (торговля превыше всего!), чья начитанность, как правило, ограничивается одной-двумя книгами Поль де Кока и Иоганна Нестроя. Он в ужасе от интеллектуальной беззаботности этих господ, которые не имеют ни малейшего представления о новых идеях века, о стремительных духовных вихрях, проносящихся над Рейном и Одером, а посему болтающих самые несусветные глупости о современной немецкой культуре и ее талантливейших представителях. Для них «Молодая Германия» – это «тайный союз демагогов», которые хотят отнять власть у бога и короля, а поэт Генрих Гейне – «кровожадный еврей», причащающийся христианской кровью. Они не способны понять, а поэтому ненавидят любую глубокую мысль, любой вдохновенный порыв человеческого сердца и возводят в культ собственное убожество, нахально заявляя, что оно не мешает им ловко щелкать на конторских счетах. Для них все – абсолютно все! – подчинено кресту и мошне, вернее, мошне и кресту, наживе и силе – этим двум стихиям, которые соединяют воедино человека и сатану, дьявола и бога. Вот почему, сидя в их шумных компаниях, Фридрих испытывает такое чувство, будто он находится среди людей далекого средневековья, когда темнота человека возводилась в достоинство, а глупость – в благодать. Он видит, что в такой компании невозможен духовный рост, нет места для тонкой игры интеллекта и сердца, что здесь каждая философская и эстетическая концепция встречаются в штыки, с враждебным ворчанием и фырканьем в кружевные платочки. Это отталкивает и подавляет нашего молодого человека, вызывает в нем тяжелые внутренние конфликты, делает его саркастичным, сердитым и даже обозленным.

Медленно, но верно в нем подымается гнев против всех этих важных, но тупых господ, против их сынков и дочек, слуг и сутенеров, шутов и услужающих. Гнев, который определяет все поведение юноши и, неожиданно прорываясь, словно гром, сотрясает все вокруг. Поначалу Фред пытался подавлять свой гнев, управлять им, но, чем ближе знакомился с «миром дворян», тем труднее становилось ему владеть своим сердцем, сдерживать свой сарказм и ненависть. Все его здесь раздражает, оскорбляет и подавляет, поэтому он никому ничего не прощает, не считаясь с тактом, заставляет дрожать сытых господ, собирающихся посплетничать за карточной игрой или незаметно подремать в семейной компании.

Его свободно высказываемые мысли, словно осы, жалят господ, заставляют их нервно вскакивать с кушеток, в бессильной ярости скрежетать зубами, угрожающе ворчать. И вскоре, вопреки своим выдающимся качествам и личному обаянию, сын старого Энгельса начинает пугать и раздражать окружающее его общество. Застоявшееся, а теперь потревоженное болото досадует, потому что ущемлено его честолюбие. Вокруг Фреда смыкается кольцо молчаливого отчуждения, учтивой, но холодной подозрительности, вылезающей из всех углов, исходящей из любого жеста и взгляда. Правда, это нарастало исподволь, крайне осторожно (кто же не знает могущества его отца!), но все же сопротивление становилось все более явным и решительным. Умному, но малопрактичному юноше, всегда готовому поднять в разговоре ту или иную «неприятную» тему, все чаще и чаще показывают спину. Поведение молодого господина (этой тонкой, но острой булавки, как называет его Бауэр) становится нетерпимым. Так конфликт с конторой неизбежно перерастает в конфликт с обществом. Контора всего лишь частица, клеточка торгового мира. Она только начало начал. И всякий, поднявший на нее руку, покушается на все сущее… Скоро Фред в этом окончательно убедится…

Но пока отец и мать мечтают и строят планы, Фридрих живет… просто живет…

В «холодной войне» с обществом молодой Энгельс встречает самых разных противников. Одни сражаются грубо и бесцеремонно, как настоящие хищники, уверенные в своей силе и праве. Это крупные собственники, хозяева, представители «солидных семейств». Другие нападают подло, из-за угла, стараются укусить незаметно, они трусливы и ненасытны подобно стервятникам. Это представители служилой публики, мелкие чиновники и малоудачливые посредники. А третьи стоят в стороне, притворно пожимают плечами, а при удобном случае подставляют ножку, влияя тем самым на исход битвы. Это наследники господ, те, которые боятся огрызаться – берегут зубы для пережевывания пищи. Фред самоотверженно сражается со всеми противниками, нанося точные удары то направо, то налево, выбивая зубы, ломая когти. Салоны шипят от возмущения и стонут от боли. В этом сражении молодой еретик не признает ни милосердия, ни снисхождения, принуждая противную сторону отступать, припирая ее к стенке, требуя извинения или, будто шутки ради, поднять руки и посмеяться над собой. Это особенно касается «третьих», недорослей, сверстников Фреда, которые со страхом подкарауливают его, чтобы подставить ножку. Он с охотой разделывается с этими мальчишками, топчущимися возле накрытых столов или бильярда, обладателями хилых мышц и потных рук. Обычно они жмутся поближе к своим папашам, обмякшие и смешные, едва втиснутые в свои фраки и узкие брюки, с толстыми задами и открытыми ртами, неловкие, тупые и к тому же ленивые. Стоят и слушают разговор или зевают, глазея по сторонам, оживляясь лишь тогда, когда какая-нибудь мадам Соварж или фрау Найдорф начнут во всеуслышание распространяться о своих приключениях. От всякого обращенного к ним взгляда или задушевной улыбки сыночки втягивают головы и смущенно хлопают глазами, заливаясь предательской краской. И эта краска, и напускная важность, и темные пробивающиеся усики, дающие им право рассуждать на фривольные темы, – все это делает их ужасно смешными.

В схватках с этими полуюнцами-полумужчинами Фридрих дает волю своему остроумию и мастерству, чтобы в споре поставить своего противника в смешное и неловкое положение, окончательно повергнуть его. Он никогда не нападает первым, так как знает, что это вызовет ярость хищников (то есть отцов) и осложнит положение, направит его удары не в ту сторону. Как правило, инициативу он предоставляет им, дает возможность покуражиться, как бы почувствовать свою силу и безопасность. Фред знает, что, прежде чем подойти к нему, сынки были настропалены отцами, незаметно для окружающих получили немало тычков в ребра и спины, чтобы выглядеть повоинственней, напутствованы громкими фразами и ядовитыми намеками, научены самоуверенности и коварству. Вот почему Фред спокойно ожидает их первой атаки, давая им возможность выговориться, исчерпать все свои запасы аргументов, доводов и обвинений, и лишь тогда начинает дубасить их по мозгам и нервам. Иногда он даже притворится повергнутым, чтобы затем неожиданно «нокаутировать» противника. Конечно, Фридрих строит тактику в зависимости от направления и содержания спора. Если сынки поддели своими рогами какой-то политический или литературный вопрос, то наш герой встречает их с распростертыми объятиями, готовый играть с ними, пока ему не надоест. Это царство принадлежит ему, и все зависит от его собственного настроения и активности. Другое дело, если на рогах развевается какая-либо религиозная догма или торгово-экономический трактат. Тогда Фред предельно осторожен и воздвигает крепкую баррикаду, так как знает, что все собравшееся общество следит за каждым его словом, готовое обрушить на него свое проклятие. В первом случае разговор идет шутя, он перемежается веселыми каламбурами, скрашивается изящной иронией Фреда. Во втором, наоборот, разговор напоминает сражение, в котором страсти и ожесточение пытаются взять верх над разумом. Жизнь молодого Энгельса полна таких «легких» и «трудных» разговоров, которые заставляют сынков (это самое паразитическое население Вупперталя) корчиться в муках от бессильной ярости.

Не ручаясь за протокольную документальность, попытаемся воспроизвести один из «трудных» разговоров. Убеждены, что он не только один из многих, но и вполне типичный в биографии нашего юного героя.