И все-таки, несмотря на столь многообразные силы, оберегающие порядок на улице, вуппертальский Herr Schüler умел заявить о себе и здесь. Он может отпустить политическую остроту под самым носом господ прохожих, может, будто нечаянно, ткнуть в живот или поддать сзади знатному горожанину или с вдохновением исполнить под окном господина Лита, директора женской школы, песенку «Послушай, девочка, твой мальчик…». Ученик не постесняется многозначительно подмигнуть какой-нибудь барыньке, которая, чтобы скрыть набежавшую краску, пониже опускает кружевной зонтик.

Молодой господин проходит по улицам, полный идей и кипучей энергии, готовый в любой момент испытать общественное мнение, а точнее сказать, общественное терпение. Удара носком по пустой жестяной банке, оказавшейся под ногами, или визга собаки, отлетевшей от его пинка, бывает достаточно, чтобы взвинтить нервы даже самых невозмутимых вуппертальцев. Поднимается шум, собирается рассерженная толпа, и в центре ее – ученик. Тыча в него указательными перстами и зонтиками, она кричит: «Вот он, вот он, нарушитель порядка!» На первый взгляд положение молодого человека отчаянное. Но это вовсе не значит, что он чувствует себя в западне. Наоборот, опасность вызывает у него прилив скрытой энергии. Стоя лицом к орущей толпе, он приводит в действие все свое оружие, готовый сражаться, как Ахилл под стенами Трои. Гнев толпы нарастает, когда его милость начинает одну из своих хитросплетенных защитительных речей, которая могла бы сделать честь любому королевскому прокурору нижнего течения Рейна.

– Шум, поднятый здесь, – говорит ученик, – не случаен. Я отшвырнул жестяную банку (пнул пса), возмущенный вуппертальским равнодушием. (Возгласы удивления.) Вы разгуливаете по этой глупой улице, растрясая свои телеса, а центральное правительство торгуется в это время из-за ваших душ. (Оживление.) По предложению господина министра правосудия правительство рассматривает вопрос об отмене кодекса Наполеона. Еще немного – и Пруссия взберется на спину рейнского Буцефала. (Голоса: «Это неверно!») Справка: читайте «Барменскую газету». (Брюзжание.) И еще: вы здесь возмущаетесь моими невинными развлечениями, а там – я хочу сказать, в Берлине – Гогенцоллерны играют с вами, как кошка с мышкой. (Брюзжание, перерастающее в ропот.) В эти дни союзный сейм решил навязать восточные цены в качестве обязательных для всего германского рынка. (Голоса: «Это невозможно!») Справка: только что вернувшийся оттуда профессор и директор гимназии доктор Ханчке… (Над толпой подымаются трости, несутся возгласы: «Позор!» – и непристойные слова.) Наконец, я хочу сказать вам…

Ученик умолкает, с удивлением заметив, что его уже никто не слушает. Взволнованная толпа разгоряченно заспорила, дробясь на группы и группки. Воспользовавшись моментом, молодой человек стремительно прорывается вперед и, увеличивая скорость, покидает улицу. Когда опасность уже за спиной, он останавливается и с интересом издали наблюдает за результатами своего выступления. Если вы спросите его, что там происходит, ученик, недоуменно взглянув на вас, вполне серьезно ответит:

– Неужели не видите? Чешут языки…

Подвигам вуппертальского Herr Schüler нет конца. В классе или на улице они часть его натуры, его бытия. Они придают его личности романтическую окраску, делая ее не только интересной и разнообразной, но и симпатичной. Без этих подвигов он остался бы заурядным вуппертальцем, напичканным расчетами, молитвами и сухой торгашеской фразеологией, остался бы тем самым чурбаном, который разбирается только в толщине, прочности и ценах на всем известную вуппертальскую пряжу…

Значение его подвигов возрастает еще и потому, что многие из них не чужды и главному герою этой книги. Хотя и необычайно умный для своих лет, сын Энгельса-старшего – типичный вуппертальский ученик, состоящий в родстве с тысячами таких же задиристых дьяволят. И он, как и сотни его сверстников, смех и споры любит больше учительских нравоучений, веселые школьные сборища предпочитает торжественным прогулкам и семейным визитам. Не удивляйтесь, если то там, то сям встретите Фреда восседающим на буйном коньке свободных нравов, забывшим о тяжелой руке отца. Не смущайтесь, если застанете его среди какой-нибудь озорной и шумной компании молодежи, которая шокировала бы не только заплесневевших вуппертальских моралистов, но, возможно, и кое-кого из наших современников.

– Прошу к доске… Прошу… – перелистывая школьный журнал, бубнит про себя учитель, – номер… номер… одиннадцатый… – и громко произносит:

– Энгельс Фридрих-младший!..

Класс облегченно вздыхает. Фред, как обычно, будет отвечать весь урок. Он столько знает, что порой забивает учителей.

«Номер одиннадцатый» выходит к доске, готовый «поговорить» с учителем.

– Уверен ли молодой человек в своих знаниях?

– Об этом будете судить вы, господин учитель.

– В таком случае расскажите о битве при Иссе!

Ученик повернулся к большой карте, висевшей на школьной доске.

– После победы при Гранине битва при Иссе явилась новым подтверждением военного гения Александра Македонского…

В классе воцарилась редкостная тишина. «Номер одиннадцатый» говорит легко, уверенно, свободно, словно читает книгу. Он рассказывает о вавилонском сне Дария, о болезни Александра, когда тот был в Тарсе, о тактике персов, об атаке хеттов, о героизме старого Пармениона, о ранении самого Александра, прозванного македонским Цезарем, разгроме греческих наемников и паническом бегстве Дария. Фред волнуется так, будто сам участвует в грандиозном сражении. Он на память цитирует некоторые приказы, показывает на карте передвижения войск, называет имена богов и воинов, стремясь воспроизвести картину кипевшей когда-то битвы. Ученики захвачены живописным рассказом, а учитель просто ошеломлен буйной эрудицией Фреда, который извергает все новые и новые имена, факты, предания, легенды. Он даже обескуражен смелостью мысли своего воспитанника, который, не колеблясь, дает собственные оценки битве при Иссе и ее последствиям.

– Подождите, подождите, господин Энгельс! Вы слишком отходите от учебника…

Строгий голос учителя возвращает «одиннадцатого» в класс. Карта снова становится картой, а только что ржавший Буцефал будто проваливается сквозь землю.

– В учебнике слишком много неточностей, господин учитель.

– Уж не собираетесь ли вы поставить под сомнение лекции самого генерала Клаузевица, на основе которых составлен учебник?

– Генерал заслуживает всяческого уважения, но истина…

– А на чем, позвольте вас спросить, основывается ваша истина?

Фред вызывающе смотрит в насупленное лицо учителя.

– На оригинальных произведениях Арриана, Демосфена, Плутарха, Диодора, Каллисфена, Птолемея…

– И вы читали все, что они написали о походах Александра Македонского?

– Да!

Учитель недоверчиво уставился на ученика.

– Хорошо! Проверим… Сколько, по Арриану, было убитых при Иссе?

– Сто тысяч персов и четыреста пятьдесят македонцев…

– А каковы, согласно хроникам Каллисфена, были силы Дария при Гавгамелах?

– Миллион пеших, сорок тысяч всадников, двести боевых колесниц и пятнадцать закованных в броню слонов.

– Гм…

– Если позволите, могу наизусть повторить любую речь Александра Македонского…

Учитель смущенно протирает очки. Класс гудит, будто потревоженный улей. Слышатся нетерпеливые голоса:

– Разрешите ему…

– Пусть повторит…

Просьбы так настойчивы, что учитель не решается отказать.

– Хорошо, господин Энгельс… Мы вас слушаем…

Кивнув головой, Фред повернулся лицом к взволнованному классу. Ему ободряюще подмигнули десятки дружеских глаз. Голос ученика снова зазвучал на весь класс:

«…Я пришел в Азию не для того, чтобы истреблять народы, а полмира превратить в пустыню, и не для того, чтобы угнетать побежденных. Не прочно то владение, которое приобретено мечом, вечна только признательность за совершенное благодеяние… Меня обвиняют в том, что я переношу в Македонию персидские обычаи и нравы. У многих народов я нахожу такое, чему не стыдно подражать. Невозможно управлять огромной державой без взаимообмена всеми имеющимися благами…»