Стычка начинается с грубого оскорбления, брошенного хитрецами. «Эй, вы там, – кричат они, – сколько еще будете каркать тут, как вороны на кладбище?..» Или: «Эй, вы там, долго еще будете перестирывать белье своих любимцев?..» Оскорбление столь неожиданно и нагло, что «самые горячие головы» из обеих спорящих сторон инстинктивно объединяются против обидчиков, готовые плечом к плечу биться против вуппертальского цинизма. Мгновенно конфликт между идеями сходит со сцены, уступив место схватке двух противоречивых этических течений. И снова сыплются реплики, перерастающие в бурный разговор, не подчиняющийся правилам и не знающий тормозов. Один из тех, что слышится сейчас:
– Эй, вы там, доколе…
– На каком основании оскорбляете? Это наш спор и наше право волноваться…
– Спор, говорите? Какой же это спор! У вас удивительная способность превращать мух в ослов, а ослов – в слонов…
– Как это остроумно! Покажите свои способности!
– Достаточно того, что мы терпим вашу болтовню.
– Пересаливаете.
– А вы не пересаливаете со своими поэтами и полицейскими?
– Оставьте нас в покое. Займитесь своими делами.
– Куда веселее заниматься вами.
– В таком случае пожалуйте в нашу компанию.
– Мы не дураки и не любим схваток.
– А что же вы любите?
– Посмеяться.
– Смех не всегда бывает почтенным занятием.
– В Вуппертале каждое занятие почтенно.
– За исключением одного.
– Например?
– За исключением того, которое именуется «смех – это здоровье».
– Вы что же, отрицаете латинскую мудрость?
– Нет, мы отрицаем ваше желание присвоить себе мудрость.
– Омерзительные болтуны…
– А вы – паяцы…
Последние реплики произносятся таким тоном, что примирение становится уже невозможным. Все мосты сожжены, и обе «армии» решительно наступают друг на друга, готовые сцепиться. Спор перерос в скандал, состязание в сарказмах – в оскорбления. Уже чья-то пятерня ухватила чей-то ворот. В воздухе сталкиваются неприличные слова, издевки, нападки. Они взрываются, как гранаты, заглушая школьный звонок. Охрипший дежурный кричит:
– По местам! По местам! Идет месье Шифлин.
Когда преподаватель переступает порог, над его головой проносится последний залп брани. Это уже слишком. Месье Шифлин поворачивается к раскрасневшемуся классу, удивленно всматривается и ледяным тоном произносит:
– Браво!
Класс-сцена остается свидетелем интересных событий и во время уроков. Правда, в такие часы он спокоен – все учтиво смотрят на кафедру. Но это вовсе не означает, что буря стихла и демоны куда-то скрылись. Буря продолжает бушевать в нижних слоях, под партами чувствуются пинки или там начинают гулять записки. Пока ученики с интересом слушают о судьбе святого Франциска или о письмах Плиния-младшего, записка перелетает из рук в руки, передавая пароль или заряд смеха. Рука жадно хватает ее, торопливо разворачивает. Записка прочитывается и посылается дальше, будто от этого зависит судьба всего класса. Иная записка содержит несколько таких слов, от которых щеки раздуваются от сдерживаемого хохота, на другой – рисунок, притягивающий взор, будто магнит. Записки разные. В одной сказано: «Вчера Людвиг и Вильгельм вдвоем целовали фрейлейн Валькенбург: один – во сне, другой – в мечтах». «Господин напротив (имеется в виду учитель) похож на господина сзади» (рисунок прославленного рейнского рыцаря с козлиной бородкой и лицом пустынника). Но записки с рисунками традиционны – Ева с гусарскими усами и в шлеме римского полководца. Пока учитель рассказывает, листки тайно путешествуют по классу, вызывая еле сдерживаемый смех, о чем можно догадаться по глазам и раскрасневшимся щекам. Это тот самый глупый смех от скуки и невоспитанности, который часто приводит к истерии, странно щекочет нервы и из-за которого с трудом дотягиваешь до перемены.
Бедняга учитель! Он даже и не подозревает, что его вдохновенные слова о святом или римлянине скользят мимо ушей милых мальчиков, что эти уши прислушиваются к бурному смеху нервов. Не всегда этот смех доставляет веселье. Случается, судьба зло подшучивает над учениками, если чья-то рука неосторожно роняет записку на пол. Дальше события развиваются в зависимости от характера учителя. Старший учитель Эвих обычно краснеет и произносит один из своих страшных монологов: «Вы не ученики, а парижские гамены, лондонские грузчики, берлинские ломовики, русские мужики, турецкие башибузуки, китайские фокусники…» А доктор Клаузен, склонив голову, тихим, уничтожающим голоском скажет: «Фамилия Фалькенбург пишется обычно с буквой „эф“…» Месье Шифлин, иронически ухмыльнувшись, со слащавым французским прононсом скажет: «Вот одна из интересных дам, которая обогащает зоологию Вупперталя…» После первой импульсивной реакции каждый учитель поступает по-своему. Старший учитель Эвих начинает настоящее криминальное следствие – бегает между партами, обшаривает карманы. Доктор Клаузен, прервав урок, устало проводит ладонью по лбу и, оскорбленный, уходит из класса. А месье Шифлин, плотно усевшись на стуле, с иронической усмешкой заставляет отвечать поголовно всех. Надо ли говорить, что последнее страшнее всего. Класс после поголовного опроса начинает напоминать сцену после Варфоломеевской ночи.
Вот какими коварными бывают иногда шутки…
Что только не происходит в строгих стенах школьных классов Вупперталя! Именно здесь можно увидеть Вупперталь без грима и маски, таким, каков он есть, отданный в руки своей молодости и энергии. Только здесь можно понять, почему Бармен предпочитает Лессинга, а Эльберфельд – Гофмана, почему симпатии здешнего «дворянства» делятся между Фрейлигратом и полицейским инспектором Францем, почему поцелуй во сне или рисунок, изображающий нагое тело, доводят духов до исступления. В этой шумной комнате, похожей и на аристократический салон, и на пивную, и на келью иезуита, исследователь может встретить характерную часть вуппертальского карнавала, сплетение чувств и взглядов. Может быть, именно поэтому побывать здесь не только интересно, но и полезно.
Последний протяжный звонок, и господин ученик покидает училище с высоко поднятой головой. Вся его внешность свидетельствует: он доволен временем, проведенным в классе. Несмотря на неприятность с оброненной запиской, его милость испытала и немало удовольствий – досыта посмеялась, участвовала в двух-трех диспутах, услышала несколько интересных сплетен и конечно же кое-что почерпнула на уроках истории или французского языка. Возможно ли получить больше за четыре тягучих часа, проведенных под крышей фабрики вуппертальских гениев!..
Мы уже достаточно занимались школой. Наш молодой герой давным-давно забыл о ней. Сейчас под его ногами мостовая вуппертальской улицы, которая приведет его домой или в контору отца. Улица с ее магазинами, пивными, коновязями и балкончиками с решетчатой оградой, с ее шумной и пестрой публикой.
Общеизвестно, что отношения между улицей и учеником не очень-то хороши. Ученик слишком своенравен, а улица – не в меру строга. На этой почве между ними и возникают конфликты, которые часто нарушают нормальное течение вуппертальского летоисчисления. Улица находит тысячи поводов и средств, чтобы ограничить свободолюбивые взрывы ученической природы, подчинить ее своим законам. В классе против нее действует одна-единственная сила – учительская указка, но здесь, на улице, имеется множество других сил, способных прижать и согнуть ученическую натуру в бараний рог. Здесь и люди инспектора Франца, и коллеги пастора Круммахера, и школьный надзиратель господин Крайслер, и читатели «Газеты для элегантного мира», строгие дамы из «Золотой ложи», королевский караул из Дюссельдорфа, извозчики из Золингена, возбужденные компании из казино и хулиганы из Рауэнталя…
На улице ученик часто встречает и своего глубокоуважаемого отца, которого называет уже по-модному «папа».
Вряд ли надо говорить, что подобные встречи угнетают буйный темперамент юноши, мешают ему до конца продемонстрировать все свои возможности. Порой и одной встречи достаточно, чтобы смущенный герой захлопнул створки своей раковины, тем более если появляется отец, встреча с которым почти всегда заканчивается нравоучением или ударом тростью по заду. «Папа», наполовину замаскированный солидным животом (этакое коварство!), всегда появляется совершенно неожиданно, задыхающийся от ожирения, с тростью наперевес, которую он держит как мушкет. Ученик даже не успевает изменить выражение своего лица. Улица ликует. Нарушитель спокойствия схвачен на месте преступления – с высунутым языком или когда он запальчиво высказывает излишне свободную мысль. Раздается звук тупого удара, раздраженное бормотание и громкое «Марш!». Арестованный собственным отцом, лев (и лисица) Вупперталя, искренне возмущенный грубым подавлением свободы личности, удаляется под хохот улицы…
