Вместе с тем в мае он наладил важные связи еще с одним изданием – журналом Die literarische Welt, который редактировался Вилли Хаасом (1891–1973) и выпускался издательством Rowohlt Verlag. Хаас вырос в еврейской общине Праги, и его литературные интересы складывались среди окружения Франца Верфеля и Франца Кафки, собиравшегося в кафе «Арко». После войны перебравшись в Берлин, он добывал средства к существованию тем, что сочинял сценарии, в том числе к таким известным фильмам, как «Безрадостный переулок», и писал кинокритику для журнала Film-Kurier. Впоследствии он издал «Письма к Милене» Кафки, а в 1934 г. Беньямин ссылался на его интерпретацию Кафки. Сейчас же Хаас поручил Беньямину написать серию очерков о новейших течениях во французской культуре, и тот с готовностью взялся за дело. Сохраняя прежний интерес к Жиду и Жироду, Беньямин вместе с тем погрузился в изучение «спорных книг сюрреалистов», имея в виду написать статью для журнала; он прочел «Манифест сюрреализма» Андре Бретона и ознакомился с «Волной грез» Луи Арагона, с чего началось его длительное увлечение этим автором. Беньямин поведал Шолему свою идею печатать в Die literarische Welt и регулярные репортажи о состоянии дел в Мури (придуманном ими университете), но из этой затеи ничего не вышло, кроме единственного сатирического отчета о последних поступлениях в университетскую библиотеку[201]. Впрочем, несмотря на первоначальный энтузиазм, отношение Беньямина к журналу Хааса вскоре стало более осторожным, а в кругу близких людей и вовсе критическим. Он признавался Гофмансталю, поддерживавшему журнал уже на ранних этапах его существования, что считает Хааса слишком нерешительным и к тому же рабом тиражей. «Первоначально я встретил появление этого журнала с большой радостью, полностью проникнувшись духом ваших замечаний, но вскоре понял, что в целом он не предназначен для серьезной критики. Я не глух к реалиям редакционного и журналистского дела, вынуждающим помещать в таком еженедельнике легкие и легчайшие материалы. Но именно по этой причине к солидным статьям должны предъявляться удвоенные требования – и не только в смысле их объема» (GB, 3:116). Эти претензии дают представление о том, как слеп был Беньямин по отношению к финансовой стороне журналистского дела. Вместе с тем сам Хаас сохранял непоколебимую лояльность Беньямину: «Из всех тех, кто почтил мой еженедельный журнал Die literarische Welt регулярным сотрудничеством с ним, я ни к кому не испытывал большего уважения, чем к Вальтеру Беньямину. Он представлял собой полную противоположность простому эрудиту – несмотря на свои обширные познания. Устно или письменно затрагивая какую-либо тему, он никогда не прибегал к аналогиям, метафорам и определениям: всякий раз казалось, что он кропотливо докапывается до самой сути вопроса, подобно гному, спрятавшему свои сокровища в шахте, вход в которую завален»[202].
Помимо того что Беньямин регулярно печатался в Frankfurter Zeitung и Die literarische Welt, он получал все больше возможностей для публикации и в других, широко известных изданиях. В Vossische Zeitung он опубликовал немного ироничную статью о применении ядовитых газов на войне[203]. Также постепенно начали появляться в печати тексты, которые впоследствии были собраны в книге «Улица с односторонним движением». В Berliner Tageblatt, самой популярной леволиберальной газете наряду с Frankfurter Zeitung, 10 июля вышли «Тринадцать тезисов против снобов». В следующем году для Беньямина открылся еще один важный канал для выступлений в печати: голландский авангардный журнал i10, основанный в 1926 г. Артуром Ленингом. Эрнст Блох познакомился с ним, отдыхая на юге Франции, и вскоре представил ему Беньямина как потенциального автора. Хотя этот журнал выходил всего лишь год, он до сих пор известен в качестве одного из важнейших «малых журналов» европейского авангарда. Ленинг имел возможность печатать работы некоторых наиболее передовых художников и писателей; одного лишь повышенного внимания к фотографии и кино ему хватило для того, чтобы сделать свой журнал непохожим на другие. Дополнительным стимулом к сотрудничеству с i10 для Беньямина служил тот факт, что редактором всех материалов о фотографии и кино там служил Мохой-Надь.
Весной и летом 1925 г. у Беньямина появилось еще несколько скромных источников дополнительного дохода. Беньямин получил несколько заказов на редактирование и перевод. Самым сложным и отнявшим у него много времени, а в итоге самым прибыльным из этих начинаний стало для него погружение в мир Марселя Пруста. Он взялся за перевод трехтомного романа «Содом и Гоморра», входящего в цикл «В поисках утраченного времени», несмотря на то, что гонорар, по его мнению, был «очень невысок, но для меня он достаточен для того, чтобы считать, что я не мог не взяться за эту колоссальную задачу» (C, 278). В итоге он получил за эту работу 2300 марок (около 550 долларов в 1925 г.), которые, согласно договору, выплачивались ему небольшими суммами на протяжении периода до марта 1926 г. Кроме того, он получил более скромный, но не менее сложный заказ на перевод прозаической поэмы «Анабасис» французского дипломата и писателя Сен-Жона Перса (псевдоним Алексиса Леже). Беньямин считал это произведение «незначительным», но взялся за его перевод не только из-за относительно щедрого гонорара, но и из-за того, каким путем он получил этот заказ: первоначально переводчиком согласился стать Рильке, но затем он предложить написать к поэме предисловие и устроить ее публикацию в издательстве Insel Verlag, с которым он давно сотрудничал, при условии, что перевод будет выполнен Беньямином, которого снова рекомендовали Гофмансталь и издатель Танкмар фон Мюнхгаузен. Беньямин закончил перевод к концу лета и отправил его Рильке и Гофмансталю, но при его жизни перевод так и остался неопубликованным[204]. Кроме того, он начал работу над сборником текстов Вильгельма фон Гумбольдта, лингвиста-теоретика и просветителя-реформатора XIX в. Гофмансталь рекомендовал Беньямину Вилли Виганда, руководителя Bremer Presse (издательского дома, связанного с журналом Гофмансталя Neue Deutsche Beiträge). После краха надежд на научную карьеру Беньямин принял этот заказ в большей степени для того, чтобы не подводить Гофмансталя, чем из-за возможности для заработка. Книга в итоге так и не была издана, но Беньямин обобщил предварительные исследования по данному проекту в небольшом тексте «Размышления о Гумбольдте». Откровенно негативный характер его замечаний (он уличает Гумбольдта в неспособности прочувствовать «магическую сторону языка – его антропологический аспект, особенно в патологическом смысле», и в соответствующем стремлении понимать язык в гегелевском смысле, как «часть объективного духа»), возможно, объясняет его незначительный интерес к данному проекту (см.: SW, 1:424–425). Самый важный из этих заказов был окончательно получен только в августе. В тот самый день, когда Беньямин отправлялся в длительную поездку, он подписал генеральный договор с Rowohlt Verlag, предусматривавший получение им небольших фиксированных сумм на протяжении 1926 г. и гарантированное издание трех его произведений: «Происхождение немецкой барочной драмы», «Плакетки для друзей» (рабочее название текста, который будет опубликован как «Улица с односторонним движением») и «„Избирательное сродство“ Гёте».
Лихорадочная энергия, с которой Беньямин искал возможности для издания, дополнялась не менее амбициозной программой чтения. Несколько книг произвели на него глубокое впечатление, а некоторые стали сюрпризом: главным образом это касается вышедшего в 1924 г. эпического романа Томаса Манна «Волшебная гора». «Не очень даже и знаю, как сообщить тебе, – писал он 6 апреля Шолему, – что этот человек, которого я ненавидел, как немногих из публикующихся литераторов, стал очень близок мне благодаря его последнему великому роману… [Это] книга, в которой содержится что-то однозначно важное – что-то, что трогает и всегда трогало меня… раскрывалось передо мной… Вероятно, автора во время работы над книгой постигла внутренняя перемена. Собственно, я уверен, что так оно и было» (C, 265). Беньямину импонировало в романе не только широкое и дотошное изображение основных интеллектуальных течений начала XX в.; как следует из его письма, свою роль сыграло впечатление, что Томас Манн преодолел ницшеанский консерватизм своих молодых лет, придя к новому и более диалектическому, пусть все еще пессимистическому и несущему в себе мифический заряд дионисийскому гуманизму (увековеченному в рассуждениях героя романа в главе «Снег»). Беньямин в своем письме задается вопросом, попадалось ли Манну его эссе об «Избирательном сродстве» Гёте; через более чем 10 лет он напечатает отрывки из своего «Берлинского детства на рубеже веков» в журнале Maß und Wert («Мера и ценность»), который Манн издавал в изгнании, а Манн будет вспоминать Беньямина как автора «на редкость остроумной и глубокой книги о „немецкой барочной драме“, по сути целую историю и философию аллегории»[205]. Кроме того, роман Манна дает нам одну из редких возможностей увидеть жизнь обитателей виллы на Дельбрюкштрассе. В один из осенних дней в 1925 г. Хильда Ланге, подруга сестры Вальтера Доры, вернувшись с прогулки, обнаружила, что вся семья Беньяминов – и родители, и трое детей – поглощены дискуссией о «Волшебной горе». Письма Беньямина оставляют впечатление его отчужденности от родных, но из данного свидетельства видно, что даже в этот период у членов большой семьи Беньяминов все же находились точки соприкосновения[206].
