Невзирая на неизменную угрозу психологического ступора и даже кататонического паралича – в письме Шолему Беньямин говорит о «дымном мареве едва ли не постоянного приступа депрессии», – он продолжал писать и даже получал заказы от французской и немецкой эмигрантской прессы (см.: BS, 154). Многие из этих начинаний представляли собой неизбежное зло. Благодаря щедрости Доры стоимость жизни в Сан-Ремо была для него, разумеется, почти нулевой, но он знал, что не сможет оставаться там вечно, даже если бы хотел этого. В конце января Беньямин получил от института чек на щедрую сумму 700 франков, а в феврале – еще 500 франков, что позволило ему накопить скромный резерв на несколько месяцев жизни после отъезда из Сан-Ремо. И тот, и другой платеж он считал гонораром за свое эссе о социологии языка. По этой причине он по-прежнему писал маленькие тексты, не занимаясь крупными проектами, к которым мечтал вернуться. Как он сообщал Альфреду Кону (занимавшемуся бизнесом в Барселоне), «я ограничиваюсь тем, что клепаю один текст за другим, не слишком торопясь и в полукустарной манере» (C, 476). В январе Беньямин закончил свою первую пространную работу на французском – эссе о Иоганне Якобе Бахофене, которое с подачи Жана Полана писал для Nouvelle Revue Française (опубликовано в SW, 3:11–24; МВ, 293–312). Все еще не питая абсолютной уверенности в своем французском, в начале февраля он отправился в Ниццу, чтобы обсудить предпоследнюю версию этого текста с Марселем Брионом. Цель эссе заключалась в том, чтобы познакомить французскую общественность с малоизвестной в то время во Франции фигурой – ученым XIX в., чьи изыскания в сфере древней погребальной символики привели к открытию доисторического «матриархата», дионисийской гинекократии, в которой смерть служила ключом ко всякому знанию и в которой образ являлся «посланием из страны мертвых». Беньямин с давних пор интересовался Бахофеном; этот интерес проснулся в нем в его студенческие дни в Мюнхене, когда он впервые вошел в контакт с кружком Людвига Клагеса. Весной эссе в итоге было отвергнуто редакцией Nouvelle Revue Française. Хотя Жан Полан отправил его для рассмотрения в престижный журнал Mercure de France («Французский Меркурий»), при жизни Беньямина оно так и не было издано, несмотря на то что в 1940 г. дружившая с Беньямином хозяйка книжного магазина Адриенна Монье предложила напечатать его в своей Gazette des amis des livres («Вестник друзей книги»). Аналогичная участь постигла и другую заказную статью, над которой Беньямин трудился в начале 1935 г.: рецензию на «Трехгрошовый роман» Брехта. Этот роман неожиданно захватил Беньямина, писавшего всем друзьям с требованием прочесть его и просившего их сообщать ему все, что им известно о том, как этот роман был принят. Собственно говоря, Беньямин уже нашел издателя для этой рецензии, но ее публикации помешали его натянутые отношения с Клаусом Манном. После того как Беньямин написал Манну, требуя, чтобы за эту публикацию в издававшемся в Амстердаме журнале Die Sammlung ему заплатили 250 французских франков, а не 150, как предлагал Манн, тот вернул ему рукопись на 12 страницах без всяких комментариев, хотя рецензия уже пошла в набор. «Конечно же, я бы проглотил наглость Манна, если бы предвидел результат», – писал Беньямин Брехту и добавлял, видоизменив строчку из «Песни о тщете человеческих усилий» из его «Трехгрошовой оперы»: «Запас ума оказался во мне скуден» (C, 484). Узнав о неприятности, постигшей Беньямина, Вернер Крафт счел себя обязанным преподать ему урок политики в среде изгнанников: «Возможно, вам стоило бы учитывать следующее: в будущем следует всегда заранее смириться с меньшей суммой, поскольку даже более крупная так мала, что разница едва ли имеет значение, когда речь идет о выживании». Крафт разделял, специально подчеркивая это, его мнение о том, что подобные журналы держат своих авторов в рабстве, делая это «из здорового классового инстинкта» (цит. по: GB, 5:92n). Третье беллетристическое начинание, которым Беньямин занимался в то время, эссе об Андре Жиде под названием «Письмо из Парижа», заказанное только что основанным московским органом Народного фронта Das Wort («Слово»), в итоге вышло в ноябре 1936 г. Редколлегия журнала (в состав которой входил и Брехт) заказала Беньямину и следующую работу из этой серии, посвященную живописи и фотографии, но та так и не была напечатана. По иронии судьбы именно эта публикация в Das Wort впоследствии послужила основанием для официального лишения Беньямина гражданства, осуществленного в феврале 1939 г. по требованию гестапо.
Помимо работы над этими заказными статьями Беньямин пересматривал и дополнял эссе о Кафке, в декабре напечатанное в сокращенном виде в Jüdische Rundschau. Беньямин занялся очередной переделкой этого эссе с необычайным энтузиазмом, который подстегивала перспектива издать полноценную книгу о Кафке у Шокена. Свою роль здесь сыграли и другие факторы. После того как был дописан окончательный вариант «Франца Кафки», вышел первый том собрания сочинений Кафки. Кроме того, Беньямин получил обширный, очень позитивный отзыв на свое эссе от Адорно, по его прочтении поспешившего выразить «незамедлительное и, более того, громадное чувство благодарности». «Наше согласие в том, что касается философских основ, – далее писал Адорно, – никогда не представало перед моим сознанием более четко, чем здесь» (BA, 66). По сути, Адорно оказался идеальным первым читателем эссе. Он понимал попытку Беньямина извлечь из иносказаний Кафки то, что сам он называл «теологией „наизнанку“»; он понимал имманентность мифа и архаичного по отношению к структуре современности; и он лучше других (Шолема, Крафта или Брехта) понимал аллегорическую функцию «почерка» – письма, графического представления языка, текста – в эссе Беньямина. В начале 1935 г. Беньямин существенно переписал и расширил вторую часть эссе и планировал еще более серьезно переделать четвертую и последнюю части. Но договор с Шокеном так и не состоялся, и результатом этих замыслов стала лишь серия любопытнейших дополнений[396]. По предложению Вернера Крафта Беньямин послал рукопись всего эссе французскому критику Шарлю Дюбо в надежде, что он предложит ее какому-нибудь французскому издателю, но и эта попытка тоже окончилась ничем.
На протяжении месяцев, проведенных в Сан-Ремо, Беньямин продолжал работать над более короткими текстами. Почетное место среди них занимало никак не отпускавшее его «Берлинское детство на рубеже веков». Беньямин сочинил предварительный черновик главки под названием «Цвета» и дописал еще одну главку, которая называлась «Галленские ворота» и в итоге превратилась в «Зимний вечер». Кроме того, Беньямин закончил два из своих самых прелестных рассказов. В начале декабря во Frankfurter Zeitung был напечатан рассказ «До минуты». В этом полуавтобиографическом тексте описывается беспокойство, которое испытывает человек, выступающий перед студийным микрофоном и обращающийся к живой аудитории: оратор теряет всякое чувство времени, его охватывает паника при мысли, что не получится уложиться в отведенный срок, он поспешно закругляется… и выясняется, что у него осталось еще несколько минут эфирного времени, а сказать ему больше нечего. А в марте во Frankfurter Zeitung вышел (под псевдонимом, как и рассказ «До минуты») рассказ «Разговор над Корсо», представлявший собой художественное изложение некоторых переживаний Беньямина, включая отдельные моменты его пребывания на Ибице и впечатления от традиционного карнавала в Ницце, на котором Беньямин побывал в конце февраля 1935 г. (найдя его «намного более симпатичным, чем говорят снобы»; GB, 5:57–58). Все эти эпизоды, собранные в рассказе, переплетаются с размышлениями о культурных явлениях, связанных с такими «исключительными состояниями», как карнавал. Несмотря на самоуничижительные комментарии, содержащиеся в письмах Беньямина (он сравнивал «Разговор» с одним из «тех снимков борцов, застывших в живописных позах»; BA, 77), этот рассказ обращает на себя внимание тем мастерством, с которым случайные наблюдения сочетаются в нем с глубокими раздумьями, что вообще характерно для короткой прозы Беньямина[397].
