— Сочту за комплимент, Карак…

— Ах да, «отзолотить», конечно же, одно из важнейших для меня слов, мой лозунг. Вижу, что от наших былых бесед у тебя остались некие крупицы. Отзолотить и сохранить в себе. Создать свой мир внутри, свою память.

— Это дается мне сложнее всего. Я чувствую себя порой, как сборщик жемчуга в горах. Я, по примеру того, как они ставят свое железное решето, все пытаюсь поместить свое сознание в самую гущу проходящего тумана. Молю о том, чтоб на поверхности его металла образовались капельки воды, чтобы затем тихонько дать им стечь в мой водосточный желоб. Мне бы хотелось научиться сгущать и бережно хранить все эти моросящие мгновения, беречь их, но при этом не укрываться от новых, что прольются на меня. Мне трудно разгонять в себе кругами жизнь так, чтобы она при этом не вырывалась то из уха, то из другой дыры похуже.

— Она и не вырывается, не сбегает от тебя. Все и всегда остается при тебе. В любой момент сегодняшнего дня ты владеешь полнотой своего прошлого, все оно непрерывно скапливается и уплотняется. Иначе ты бы давно сошел с ума. Твое понимание памяти заражено здравым смыслом, трубадур. Память не из тех свойств, которыми мы можем пользоваться или забрасывать по желанию. Мы запоминаем все без исключения. Но суть заключается не в этом, а и том, что нам дано многое забывать…

— Вот именно! Я забываю все!

— Нам себя не переделать, трубадур…

— Да, но мы же можем сделать себя сами!

— Я бы скорей сказал, что мы лишь можем сами от себя сбежать. В этом и есть вся тонкость: мы создаем себя, сбегая от себя. И дар забвения позволяет нам совершать то бесконечное бегство, помогает отделаться от того, из чего нас пытается сформировать наша неумолимая память. Нам необходимо уметь от нее удирать!

π

Наконец Эрг достал свой боевой параплан: короткое крыло, позволяющее не сбиваться с курса даже при стеше, которое специально для него разработала Ороси. На подошвах он зафиксировал по горизонтальному винту и быстро оторвался от земли, повернувшись к ветру спиной и поджав в полете ноги. Ветер привел винты в движение: они служили одновременно и для коротких, резких толчков при уклонах от атак, и как щит. Силен беспрестанно перемещался, его буер, слегка задевая под собой траву, перескакивал рывками с места на место. Он продолжал обстрел из гарпунометателя, но слишком короткие тросы не долетали до цели. Затем последовал шквальный огонь, дробь, камни, вырывающиеся из одной из труб. Эрг явно не справлялся с такой скоростью. Ему не удавалось

открыть ответный огонь, он только успевал увертываться от свистящих пуль. Было очевидно, Силен намеренно взял такой немыслимый темп, чтобы толкнуть Эрга на неверный шаг.

∫

— Я хотел тебя кое о чем спросить, Лердоан. С недавних пор я все чаще и чаще думаю об этом.

— Спрашивай.

— Ты видел, как я представлял Орду. У тебя было время внимательно понаблюдать за мной со стороны.

— Да, верно.

— Как ты считаешь, я так же быстр, как и раньше, настолько же легок в движениях?

Старик раскрыл перед собой в воздухе ладонь и сжал, словно зажимая в кулак турбулу ветра (или же фильтруя ее?). Голос его звучал удивительно ясно для такого возраста:

— Это разные вопросы, если позволишь заметить. Здесь все как при нотации ветра или узлов боя: скорость может быть очень высокой в количественном отношении, но при этом она не будет отличаться особой быстротой. И наоборот, движение может быть поразительно медленным и при этом оказаться молниеносным.

— Не уверен, что я тебя понимаю.

— Я видел, как ты бросал бумеранг в человека по имени Силен. Если оценивать скорость, с которой при этом двигалась твоя рука, то броски были очень быстрыми. Но ты не вложил в них ровным счетом никакого движения. Просто забавлялся. Поэтому Силену хватило пары легких поворотов головы, чтобы увернуться от атак. Он был жив. Ты был скор.

— В чем разница?

— Это непросто объяснить. Представь себе, что у скорости есть три измерения. И что они также являются

измерительными величинами жизни. Или ветра. Первое измерение весьма банально, суть его в том, что быстрым считается то, что быстро передвигается. Это скорость транспорта, винтов, сламино. Она количественна, относительна к координатам пространства и времени и развертывается в предположительно бесконечном пространстве. Назовем эту относительную скорость быстротой. Второе измерение скорости есть движение, в том виде, в котором его можно наблюдать у мастера искусства молнии такого уровня ремесла, каким владеет Силен например. Движение — это наша непосредственная способность меняться, заложенная в нас предрасположенность к перелому, к перемене состояния, стратегии, к смене действий, стремление к Сдвигу, как они сами это называют. Она неотделима от личной внутренней подвижности, от бесконечных вариаций, происходящих на уровне сознания у бойцов, трубадуров, мыслителей. Если соотнести движение с ветровыми категориями, то его можно считать порывом. Здесь важно не количество воздуха, проходящего за определенный промежуток времени, или средняя скорость его движения, а то, что при этом искривляется сам поток, то есть важен сам изгиб, ускорение, турбулентность, все то, что влияет на поток качественно. Заметь, что между сламино и стешем, например, нет разницы в скорости, зато есть огромная разница в движении. В жизненном плане движение же можно описать как постоянную способность обновляться, становиться другим — это второе имя свободы действия и, несомненно, смелости. Понятно ли я изъясняюсь?

— Насколько это в принципе возможно в столь поздний час, Лердоан…

)

Для Эрга дела шли хуже некуда. Он уже больше четверти часа извивался в небе, как мечущаяся в безысход-

ности цапля, попавшая под прицел охотника. Внизу Силен на своем буере передвигался с такой невероятной скоростью, что у Эрга не было ни единого шанса попасть в него, он без труда оказывался в десятке метров каждый раз, когда Эргу удавался ответный выстрел в промежутке между шквалами, которые обрушивал на него Силен. В отличие от Пьетро я никогда раньше не видел в бою мастера искусства молнии, и то, что сейчас передо мной происходило, разительно отличалось от слышанных рассказов. Я впервые осознал, что Эрг мог проиграть. И чем дольше смотрел на это полиморфное неистовство военной машины под названием «Преследователь», тем больше на меня накатывало чувство ужаса. Я представлял себя на месте Эрга, я вместе с ним был весь охвачен Силеном, тонул в нескончаемых ударах, уклонах, стремительных атаках, которые не соответствовали ни одному из известных мне приемов. Силен срезал утлы прицела, делая невозможной любую попытку упредить атаку, лишая Эрга какой-либо надежды нанести ответный удар. Но в то же время я, пожалуй, никогда раньше так не восхищался Эргом, и поразила меня не его стратегия, которая была практически откровенным самоубийством, а отвага перед лицом ледяных борозд, прокладываемых лопастями винтов и невыносимой пронзительностью серпов. Только по звуку и можно было на самом деле оценить скорость бросков. Он отбивал такт ярости боя. Черт возьми, да я и сам не раз запускал винты, я прекрасно знал, как они свистят, рассекая воздух, но эти! Это была просто нечеловеческая скорость, свист заходил за крайнюю точку звуковых высот.