— К Верхнему Пределу.

— А ты знаешь, зачем мы туда идем?

— Чтобы найти источник ветра.

Караколь прыснул со смеху, но быстро успокоился и снова стал слушать, не спуская своих живых глаз с Кориолис, которая вся незаметно ежилась под его взглядом. Зефирин ласкал лицо, трава под ногами была свежа, игрива. Я и сам не знал, почему был так строг и резок.

— Что, с твоей точки зрения, важнее: отыскать происхождение ветра или понять все девять форм?

— Не знаю.

— Для тебя, скажи, что важнее для тебя.

— Найти происхождение. Тогда все наши желания будут исполнены. Мы окажемся в раю, повсюду деревья будут полны фруктов, вокруг станут ходить милые и ласковые звери, и мы сможем спасти нашу землю, может, даже остановить ветер, разложить по сумкам и бурдюкам, приручить его!

Кориолис, конечно, специально несла чепуху. Но в то же время в глубине души она в это верила. Да я и сам

немного верил. Хотя бывали вечера, когда мне больше ни во что не верилось.

— Это Караколь тебе таких глупостей наговорил?

— Ничего подобного я ей не говорил, ваше высочество! Эта бесстыдница насмехается и городит бог весть что! Подобный вздор, мой господин, вовеки не сорвался бы с уст Караколя!

— А я хотел бы узнать девятую форму ветра, конечную. И умереть с этим знанием. Происхождение ветра — все равно что исток реки: когда наконец находишь его, всегда разочаровываешься. Ветер вырывается из земли, как лава из вулкана. И каков будет наш мир, когда мы замуруем его проход, если таковое вообще возможно? Мир без ветра? Мертвенная, удушающая безмятежность.

— Мы оставим небольшое отверстие для зефирина. Деревенщики будут счастливы, они смогут выращивать урожай без застенков и котлованов, в чистом поле, на равнинах! Можно будет строить дома любой формы, какой захотим, с окнами со всех сторон, и больше никаких крепостей! Пффюит!

— Дитя дитем!

Она снова была прекрасна, наивна. Она, конечно, прикидывалась маленькой девочкой, но это ей было так к лицу. Невинность. Я вдруг понял, что мне бы не хотелось ее отпускать, из Орды, я имею в виду. Что-то в ней было для нас жизненно необходимое, я не знал, что именно, но это несомненно было очень важно, я это чувствовал. Что-то связующее, свежее, искреннее, оно дополняло ни с чем не сравнимую нежность Аои, тепло Каллирои, поддержку Альмы, изящность Ороси. Ее женская сила, прорывавшаяся во всех жестах, в каждом брошенном слове, заключалась не только во влечении, которое она заставляла к себе

испытывать, это было нечто большее, может любовь, да, нет? Пылкость?

Ω

И тут придурок нашелся, посреди равнины. «Пжалста, говорит, ну пжалста!» Помощи хотел. Лет двенадцать, ну десять с мелочью, морда гладкая, откормленная, типичный крытень. «Папа под бревном, поднять не могу, поможите», — замямлил мне тут, за руку меня тянет. Я не стал сморить с откормышем. Снял нагрудник и влепил его носом прям в плечо, в свою шкуру горса с наколкой «Голгот» и цифрой 9. Тот обалдел. Не от герба, от моих ран. Сплошные куски тухлятины, шея гноится, дерьмо вонючее. Он снова за свое взялся. Сопли распустил. Ноет как девчонка, сосунок застеночный. Жопой к ветру стоит, одежонку свою боится запачкать. Я ему подкосил опорную. «Вали отсюда, харчок! Пшел!» Но нет, снова заскулил про папашу своего: «Быстро надо, живой еще». Я бы даже сходил, в конце концов. Серьезно. Клянусь. Чтоб посмотреть, как он там подыхает. Как я хотел бы своего собственного отца увидать. Как он сдохнет.

)

— Предлагаю напоследок немного почитать. Я вам дам прочесть несколько транспозиций, и вы по каждой скажете, о какой форме ветра идет речь.

Я достал контржурнал из сумки и положил на колени. Загнул тонкие листики до вчерашней страницы и открыл. Я чувствовал, как кожа Кориолис касалась моего обнаженного плеча.

— Это ярветер!

— Правильно, со всеми этими восклицательными знаками трудно не понять… Можете запомнить заодно, что волна обозначается « ! - ! », за ней контрволна «?» и воронка «О». Так, давайте теперь посложнее:

— Легкотня! Но пусть наша муза поищет…

— Кориолис, мы тебя слушаем… Что ты здесь видишь, в общих чертах?

— Э-э-э… Достаточно мягко, равномерно. Это должен быть ветер не очень мощный…

— По чему ты это видишь?

— Нет циркумфлекса, значит, не должно волочить пыль; и шлейфа за шквалом тоже нет…

— Что еще бросается в глаза? Что скажешь о ритме?

— Мало турбуленций. Тройная структура, если не ошибаюсь, сначала залп, потом небольшой спад и затем шквал. И так три раза.

— Отличный анализ. Так что?

— Думаю, что сламино.

— Бравиисссссимооооо!!!

— Не глупа наша фаркопщица… Ладно, последний. Небольшая ловушка:

— Мерзкая штуковина… Шквал со шлейфом, дважды… потом эффект Лассини, вихрь, снова эффект Лассини… и дождевой поток? Что это? Конец ярветра?

— Нет, сосредоточьтесь на потоке.

— Шун?

— Точно. Шун, проходящий через перевал. Две недели назад такой был, помните?

— Нет. Терпеть не могу шун, от него вся одежда плесневеет.

— Ладно, думаю, с вас на сегодня хватит. Пойдем. Пора догонять остальных, они нас там заждались.

∫

Когда небо развиднелось, их по-прежнему не было видно на горизонте, ни одного из них. Я понимал, что они наверняка были вместе, втроем: Кориолис с Караколем и Сов с ними. (Вывели тебя из игры, а, Ларко?) Тем лучше, я предпочитал не видеть их вместе, не слышать, как она смеется, едва он откроет рот, чтоб рассказать очередную небылицу, изобразит какой-то фокус или затеет одну из своих игр (порой без малого дуэль). Я на него не злился, если уж честно говорить, то и на нее тоже. Пусть себе жеманничает, как только он показывается рядом, задевает его грудью, будто случайно. Этот парень, в своем арлекинском наряде, с вечно подвижным лицом, всегда таким осмысленным, был самой жизнью. А как не втюриться в саму жизнь? Я восхищался им (до одури), как и все остальные. Его ловкость меня поражала. Но еще более того, коль скоро я сам был рассказчиком и развлекателем толпы, до тех пор пока (пять лет назад) он не явился и не затмил меня в мгновенье ока, еще более меня восхищала его способность никогда не размусоливать один и тот же соус. Бесконечно выдумывать что-то новое. Караколь (я это признаю) был для меня моделью, маревом в человеческом обличье, которым я и сам хотел бы стать, хоть чуточку. Постыдно, я подбирал за ним все его каламбуры, крохи явленного из ниоткуда хлеба. Изо дня в день я получал урок, как получал пощечину. И всегда, стоило мне только у него спросить, он на лету давал мне объяснения,

показывал, раскладывал сюжет, выдавал без ужимок свои монтажи, свою простецкую или королевскую кухню, все свои секреты, короче говоря. Это мне очень помогало (но и отнюдь не помогало).