Внизу загудела машина, и Нанка увидела Сережку. Сережка тоже увидел ее и свистнул. Нанка обиделась: свистит, как собачонке, и отвернулась. Сережка опять свистнул.

— Ну, чего свистишь? — спросила Нанка. — Делать больше нечего, да?

— Позови учителку, — сказал Сережка.

— Ага, позови, — ответила Нанка. — Ее, может, наверно, дома нету.

Здесь, высоко в небе, она чувствовала себя в полной безопасности и ничуть не боялась Сережки.

— А где ж она? — спросил Сережка.

— В школу пошла.

— В школу? Зачем ей в школу? — начинал уже злиться Сережка. — Позови. Слышишь? Дома она, я знаю.

— И дома нет. Она еще спит.

— Нанка! — сказал Сережка, и голос его стал угрожающим. — А ну-ка слезай, я здесь с тобой поговорю.

— Не-е, не слезу.

И она еще удобнее устроилась на суку. Потом помолчала немного и, как бы между прочим, заявила:

— А тетя Линочка говорила, что она на одной дорожке с тобой и встречаться не хочет. Вот.

— Чего, чего? — сдвинул брови Сережка.

— Ничего. Ты вчера с Варькой Скворчихой за сараем стоял? Стоял, я видела. Вот тетя Линочка и не любит тебя. Она говорила…

Нанка сверху вниз глядела на Сережку и молчала, испытывая его терпение. Сережка тоже молчал.

— Ну, и что она говорила, твоя тетя Линочка? — наконец не выдержал Сережка.

— Она говорила, что ты, что ты… петух! Вот кто!

— Я — петух? А ну-ка скажи еще раз!

— И скажу! И скажу!

Нанка похлопала в ладоши, потом снова приняла независимый вид и отвернулась.

— Ну ладно, — миролюбиво сказал Сережка, — так матери и доложу, что ты не хочешь ехать.

— Куда не хочу? — встрепенулась Нанка.

— На луга.

— Ах, на луга? Чего ж ты мне раньше не сказал? Эх, Сережка, Сережка!

Она мигом сползла с тополя и кинулась в хату.

— Сереженька, миленький, мы сейчас.

Вскоре она появилась вместе с Линой и, не долго думая, забралась к Сережке в кабину. Лина села рядом с ней.

— Но, поехали!

Луга, знаменитые лазоревские луга начинались прямо за рекой. В хорошие годы трава здесь вставала по пояс. Нынешний год тоже выдался на славу, и травы стояли, как хлеба, ровные, стройные. Чуть подальше к лесу, сверкая на солнце ножами, шли в ряд три косилки, а ближе к реке уже стояли стога, с круглыми, словно подстриженными, макушками.

— Туда, туда! — закричала Нанка, и Сережка послушно повернул к стогам.

Лина опустила стекло и подставила лицо ветру. Над полями летел запах сена, и земля вся будто томилась в этом запахе, чуть сладковатом, настоянном на разнотравье, а звон кузнечиков в траве делал его, этот запах, еще и слышным, потому что все было неотделимо одно от другого: и запах сена, и кузнечики, и роса на траве, и дальние людские голоса, и свет неба, и жар солнца, и легкий холодящий дух земли. Лина протянула руку, ловя встречный ветер, и, когда он ударил ее в ладонь, потек между пальцами, она откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза.

«А может, это и есть счастье — выйти ранним летним утром в поле и ощутить запах сена, и ни о чем больше не думать, не знать…»

Когда она открыла глаза, машина уже стояла, но стояла почему-то посредине реки.

— Вот паразитка, заглохла! — сказал Сережка и спрыгнул в воду. Вода была мелкая и не перелилась через голенища сапог. Он взял Нанку под мышку и перенес на берег, вернулся за Линой.

— Помочь вам?

— Спасибо, я сама.

Она сняла туфли и прыгнула, но Сережка уже на лету поймал ее и быстро и больно прижал к себе. Близко встретились лица, глаза в глаза.

— Так, значит, я — петух?

— Что? — не поняла Лина.

Глаза его в упор смотрели на нее.

— Вот вам за это!

Он наклонился и так же больно и быстро поцеловал ее в губы.

— А теперь можете говорить и думать обо мне все, что вам угодно!

И отпустил руки. Лина шлепнулась прямо в воду, выронив туфли.

Она ничего не понимала: спрашивал про какого-то петуха, но при чем тут она? Стояла в воде и недоуменно моргала глазами.

— Сережа, что с вами? -

Сережка даже опешил: неужели Нанка сама про петуха придумала? Он виновато помог Лине выбраться на берег и обернулся в надежде увидеть Нанку.

— Ну, погоди у меня! Я с тобой сейчас расправлюсь!

Но Нанка была уже далеко, у самого стога, на котором, упершись руками в бока, стояла Васильевна и дразнила Нанку:

— А ну-ка, залезь, залезь.

Нанка бегала вокруг стога и слезно просила:

— Мам, ну кинь веревку. Что тебе — жалко?

Васильевна смеялась и подзадоривала:

— Нет, нет, ты ж ловкая, залезь сама.

Вдоволь насмеявшись, она наконец сбросила вниз веревку, и Нанка, обвив ее ногами, быстро и цепко вскарабкалась на стог.

Вскоре подошла Лина, и Сережка помог ей тоже взобраться на стог.

— Будете мне помогать, — сказала Васильевна и крикнула вниз Сережке: — Эй, подавай!

Лина подошла к краю стога и глянула вниз. Отсюда, с высоты, земля показалась ей и в самом деле выпуклой, а далекий сосновый лес был совсем рядом — вот он, рукой достать, и только река уходила все дальше и дальше, чтобы там, вдали, слиться с небом.

К стогу подвезли сено и стали быстро подавать, Лина и Нанка едва успевали подхватывать его и оттаскивать на середину, Васильевна же ходила по самому краешку стога и ловко, споро укладывала сено.

— Эй, агроном, смотри не скособочь! — крикнул ей снизу Сережка. — Это тебе не в навозе копаться!

Было жарко. От солнца ли, которое палило голову, от сухого трескучего сена, что лезло в волосы, забиралось под платье, от толкотни Лина быстро устала и двигалась уже вяло. Васильевна подбодряла ее:

— С непривычки это. А ты пересиль себя. Знаешь, как у спортсменов — второе дыхание.

Кружилась голова, пот застилал глаза, но под ногами все время вертелась Нанка и кричала:

— Давай, давай, веселей!

Не могла же она отстать от Нанки?

Сколько времени прошло, Лина уже не соображала, одна мысль билась у нее в мозгу: только бы не упасть, только бы не упасть. И когда почувствовала, что вот уже падает, Васильевна подала ей фляжку с водой:

— Хлебни-ка.

Лина поднесла кружку ко рту, глотнула и вдруг почувствовала, ощутила всем своим телом, как с этим первым глотком воды начала таять усталость.

«Так вот оно, второе дыхание».

И сразу стало так легко, как будто она только что проснулась.

— Ну вот, — засмеялась Васильевна и, налив в ладонь воды, брызнула ею на Лину, — я ж говорила. А теперь и работа пойдет дружней.

Работа действительно пошла дружней, и к вечеру стог был закончен. Так же, на веревках, спустились со стога, и Нанка потянула всех на речку — купаться.

РЕЧКА. БЫСТРЯНКА. Кто придумал ей такое название? Тихая, скромница, течет меж тенистых берегов медленно, плавно, наверно, потому, что торопиться-то ведь ей некуда: до моря вон какая даль. Кусты нависли над ней, купают свои ветки в воде, а подчас и совсем скроют ее, будто и не речка это вовсе, а ручеек малый. Возле же пасеки, там, где, по словам Силыча, было раньше озеро, разливается она широко-широко. Сюда, на песчаный плес, и бегает деревенская детвора купаться. Правда, сегодня здесь было почему-то тихо. Нанка с разбегу плюхнулась в воду.

— Тетя Линочка, прыгай!

— Я не могу. Мне нельзя, — сказала Лина.

Она только умылась и села на берегу, а Васильевна, Нанка и Сережка плескались в воде, брызгались и хохотали.

Солнце уже спускалось, и река сама купалась в тихих закатных лучах, как в серебре. Лине так захотелось забыть все и броситься с головой в воду, но тут же она вспомнила доктора Лидию Ивановну и как та предупреждала ее против малейшей простуды. А вода текла, струилась, манила. Лина встала и пошла берегом в деревню. Правда, пройдя немного, она остановилась, потому что услышала за кустами такие странно знакомые слова:

— Тише, дети, тише, мы начинаем сегодня историю древнего мира.

Раздвинув кусты, Лина увидела, что Нанка собрала вокруг себя ребятишек и рассаживала их на песчаном берегу.