— А ты нет?

— А я как вот эта веточка… — Она сорвала ветку ивы, бросила ее в речку. — Куда несет течением, туда и плыву.

Дианка молчала. Запрокинув голову, глядела в небо. Оно потихоньку прояснялось, выглядывая синими озерками из-под темных туч.

Катя вздохнула:

— Да, красота… Учиться тебе надо, — вдруг сказала она, — учиться.

— Я и сама мечтаю об этом.

— А раз мечтаешь, значит, добьешься. Я в тебя верю!

Снова взвилась над полем ракета, на этот раз не зеленая, а голубая. Механизаторы выстроились для подведения итогов соревнования.

Дианке было стыдно стоять в одном строю с известными механизаторами, и она все время порывалась спрятаться за чью-либо спину, а ее, Наоборот, выталкивали вперед: почет и уважение женщинам! И во взглядах рядом стоящих уже не было того снисходительно-насмешливого выражения, с которым они встретили ее вначале. Неважно, какое она место займет. Дианка выдержала экзамен, и они принимали теперь ее как равную.

Объявили победителей по группе гусеничных тракторов. Первое место — Кузякин Иван Васильевич. Это был грузный, широкоплечий мужчина, и когда повязывали ему через плечо голубую ленту с надписью: «Лучший пахарь района», то никак не могли завязать — лента не сходилась. Второе место занял победитель прошлогодних соревнований — Катин отец. Дианка нашла глазами в толпе, стоящей напротив, Катю и молча поздравила ее. Катя радостно помахала ей в ответ. А тем временем уже объявляли победителей на колесных тракторах. И тут Дианка услышала свою фамилию. Оглянулась, думала, что ее кто-нибудь позвал, но никого позади себя не увидела. Рядом стоявший пожилой механизатор толкнул ее локтем в бок:

— Чего зеваешь? Иди!

— Куда? — спросила Дианка.

Вокруг засмеялись:

— Ишь, козявка, еще ломается! Второго места ей мало, видать, первого хочется.

А Дианка все не верила, хотя сердце вдруг подпрыгнуло и зашлось тихой щемящей радостью. Но она все еще не двигалась с места, пока ее не выкликнули во второй раз. Только тогда она с трудом оторвалась от земли и пошла на чужих, негнущихся ногах прямо к трибуне.

«Эх я дурочка, — пожалела она, — не переоделась сразу после пахоты…»

И нарядную голубую ленту ей повязали прямо на грязный комбинезон.

Потом стали раздавать призы. Двум механизаторам, занявшим первые места, досталось по мотоциклу, а Дианке — транзистор. Она взяла его в руки — маленький, словно игрушечный, усомнилась: да будет ли он работать? И, чтоб проверить это, включила. — Транзистор грянул такой звонкой музыкой, что заглушил туш оркестра. Дианка смутилась и спрятала транзистор за спину.

Когда с наградами было покончено и оркестр в последний раз проиграл туш, к Дианке подскочил Анатолий Иванович:

— Ну, что я тебе говорил? Все-таки наша взяла! Пусть теперь Федор Иванович поймет — на молодежь надо ставку делать! — И он смешно, как заяц, подергал своими рыжими усиками.

— Устала я, — не приняв его восторгов, сказала Дианка, — и есть хочется.

— Ну, мне не до еды. Я, пожалуй, домой поеду. Надо ж обрадовать руководство!

— Поезжайте, я следом.

Они обедали с Катей в районной столовой, а рядом с ними на столе тихо, приглушенно пел транзистор.

Мешая ложкой в тарелке, Катя мечтательно произнесла:

— Запомни этот день, Дианка: 13 сентября 1970 года. В этот день к тебе пришла твоя слава.

— Слава? — расхохоталась Дианка. — А на что она мне? На хлеб, что ли, вместо масла намазывать?

— А Юрий? — напомнила Катя.

— При чем здесь Юрий?

— Как при чем? Завтра в газетах прочитает и сразу…

— Что сразу? — нахмурилась Дианка. — Ну, говори, говори!

— Сразу полюбит тебя, — сказала Катя.

Дианка покрутила транзистор, и музыка полилась громче, тревожнее.

— Он и так меня любит, — сказала она, — только не может любить.

— Как это не может? — не поняла Катя.

— А так. У него семья. Дочка.

— Ну и что? — удивилась Катя, — Подумаешь!

— Для тебя это «ну и что», а для него, может быть, не «ну и что». Его понять надо.

Катя и есть не стала, тарелку от себя отодвинула.

— Просто трудный у тебя характер. Невыносимый.

— А у тебя еще труднее. И если б ты выросла, как я, без отца, так бы не говорила!

Она встала из-за стола, взяла свой транзистор и вышла. Но Катя догнала ее:

— Ладно, Дианка, прости меня, не злись, я все понимаю. Просто жаль мне тебя.

— А мне тебя! — отрезала Дианка.

Возвращаясь домой, она корила себя: зачем так резко обошлась с Катей? Ведь та добра ей хотела. Но теперь уж было поздно каяться, так как ничего нельзя было изменить.

Дорога подсохла, и ее малиновый трактор бежал споро, будто радуясь тому, что все позади. И солнце выглянуло из-под туч, правда ненадолго, потому что время клонилось к закату.

«Подожди немного, — попросила его Дианка, — мне ведь домой надо успеть засветло».

А почему надо засветло, не призналась. Не солнцу — себе. Хотя где-то глубоко в душе ждала, надеялась.

И не напрасно. Сам председатель вышел ее встречать. Руку пожал и от имени правления вручил Почетную грамоту.

— А я и не догадывался, что ты у нас такая шустрая!

— Я учиться хочу, — сказала ему в ответ Дианка. — Отпустите меня учиться.

Федор Иванович глядел на нее не понимая.

— Ты ж только что выучилась.

— А теперь дальше. На агронома.

— На агронома? Ну, это дело хорошее. Значит, опять домой вернешься. А мы тебе… Знаешь что? Мы тебя зачислим колхозным стипендиатом. Согласна?

— А что это такое?

Федор Иванович засмеялся, обнял Дианку за плечи:

— Эх ты, птаха! Говоришь, что взрослая, а простых вещей не понимаешь. Будешь учиться, а стипендию от колхоза получать. Зато как закончишь курс наук, то обязательно домой возвращайся. Отрабатывать свою стипендию. Ну как, по рукам?

— По рукам! — радостно вздохнула Дианка…

…Перед отъездом она все-таки выбрала часок, чтобы сбегать к своим дубам — попрощаться. Сколько помнила себя Дианка, она всегда приходила сюда и с горем и с радостью. И всегда они утешали ее: Дон-Кихот, и Санчо Панса, и Разбойник. Кругом деревья уже стояли голыми, а дубы все еще зеленели, не хотели сдаваться злой зиме. Лишь у Дон-Кихота стала усыхать макушка и теперь грозно торчала в небе, как нацеленная на кого-то пика. А Разбойник продолжал шуметь…

«Вот уеду я, — думала Дианка, — и, может быть, никогда больше не увижу своих друзей. Но нет, вы ждите меня, мои дубы. Я вернусь. Я обязательно вернусь! Жди меня, лес, жди, поляна! Ждите меня, березы и осинки, ели и сосны! Ждите меня, Веселые Ключи!»

— Анд-юша!

Он еще ни о чем не знал и привычно дрался во дворе с Вовкой Каплиным, как вдруг прямо у них над головой раздался этот знакомый голос:

— Дети, вы не видели Анд-юшу Хохлова?

Вовку сразу будто ветром сдуло со двора, но Андрюша никогда не терялся. Вот и теперь первым делом он втянул голову в плечи, чтоб не так был виден вихор на макушке, стал на четвереньки и пополз к забору. Здесь была известная только ему лазейка. Осторожно, чтоб не скрипнуло, отодвинул одну дощечку и очутился в высокой, густой траве. Огляделся: никого — и блаженно растянулся на спине. Здесь его уже никто не найдет. Даже Мария Сидоровна.

— Анд-юша! Куда же он зап-опастился?

Даже не видя воспитательницу, Андрюша хорошо представлял, как она бегает сейчас по двору, взмахивает длинными руками и зовет его. Пусть зовет. Он лежит в высокой траве, заложив руки за голову, смотрит в небо и думает про отца. Сегодня воскресенье, и отец должен приехать.

Когда детский сад жил еще в городе, а не на даче и мама по вечерам забирала Андрюшу домой, то отец приходил каждую субботу. А иногда оставался и на воскресенье, если сын его не отпускал. Лягут с отцом на диван, Андрюша уцепится за его шею руками да так и уснет. Но даже и во сне чувствовал, что отец рядом, не ушел.