— Может, и спохвачусь, а сейчас не хочу!

Обняла она мать, прильнула к ней, ласково заглядывая в глаза, и вдруг спросила:

— Мам, почему меня так зовут?

Она стеснялась своего имени и часто спрашивала у матери, откуда оно такое, недеревенское, но мать только плечами пожимала, отговаривалась: «А вот деда твоего Тарасом зовут. Лучше, чтоб тебя Тарасом звали?»

Но сегодня Дианка не отстала от нее, потребовала.

— Отец у тебя такой был — выдумщик. Наградил имечком да и скрылся с глаз долой.

Только теперь Дианка задумалась: ведь правда, должен же и у нее быть отец, хоть она его никогда и не видела, не вспоминала даже.

«Такой выдумщик», «наградил имечком»… Может, и хороший был человек. Чудак только. Как дождь среди зимы.

— Сказал: поеду учиться, — продолжала мать, — а уехал — как в воду канул. Говорят, выучился, художником стал.

— И даже писем не писал? — спросила Дианка.

— Почему не писал? Года два писал, да я не отвечала.

— Почему?

— Не знаю. Гордая была. Да и глупая, вроде тебя. Только что толку об этом теперь вспоминать? Давай забудем про него, ладно?

— Ладно, — сказала Дианка, но сердце все равно ныло: какой он был, ее отец? Она ведь на мать нисколечко не похожа. Значит, на отца? Может, и он такой же был: непутевый и некрасивый.

Мать, как услышала, даже руками всплеснула:

— Ты что это на себя наговариваешь? Да за такую девку…

— А глаза? — в упор спросила Дианка.

Глаза у нее и в самом деле были чудаковатые: косые не косые, а невидящие. Будто глядела она на человека, а видела что-то совсем-совсем другое — нездешнее.

Впрочем, такие же глаза были и у деда Тараса, только он всегда щурил их, не показывал. И только Дианка знала, что веселым был дед Тарас не от веселья, а от горя. Только прятал его от людей, не выказывал.

— Дочушка ты, дочушка, — потрепала ее по волосам мать, — не об том ты сегодня думаешь. Скоро жених с дружками заявится, что ты им ответишь? Что?

— Отвечу, что раздумала.

Но, когда к хате подкатил свадебный поезд, Дианка вышла навстречу ему в фате. Только лицо белое-белое, не отличить от фаты. На белом лице черным огнем — глаза.

Андрей даже отшатнулся, встретившись с ней взглядом, но тут дружка подскочил, подхватил обоих под руки:

— Совет да любовь! Совет да любовь!

А гости прямо из сеней запели:

Как у нашего свата,

Как у нашего свата

С лозы, с вербы хата,

С лозы, с вербы хата…

И загремела в Веселых Ключах свадьба — веселая, бесшабашная!

Лишь невеста сидела за столом, ко всему безучастная. Что пели, что пили, ничего она не слышала и не видела. Очнулась лишь, когда с другого конца стола пьяно и заливисто крикнули:

— Горька-а-ааа!

Не поднимаясь из-за стола, она глянула снизу вверх на ждущие, пьяные глаза Андрея и заплакала.

— Ты что меня перед людьми позоришь? — шепнул ей на ухо Андрей и поцеловал куда-то в нос.

— Да это я так, — всхлипнула Дианка, — деда Тараса вспомнила.

Потом она с отчаянья выпила вина и захмелела. Все расплылось у нее перед глазами, как в тумане. Где жених, где подженишники — ничего не разобрать. Зато на душе так тепло стало, бездумно. И все же сквозь туман, сквозь бездумье, сквозь дым, поднявшийся над столом, она увидела, как мать вдруг зевнула, положила на стол голову и заснула. Средь гама и шума заснула как в воду нырнула — умаялась. Дианка глядела на нее и видела каждую морщинку на ее лице, даже ямочка на щеке и та как морщинка.

Гости между тем вышли из-за стола и тянули Дианку на круг: поглядеть, не хрома ли невеста. Это ее вконец расстроило. «Что они, меня не знают, что ли? Глупый обычай!» Она хотела попросить защиты у Андрея, но тот тоже потребовал:

— Выходи, товар лицом показывай!

Дианка — делать нечего — прошлась разок-другой по кругу, потом сняла фату, накинула пальто и вышла на улицу.

Под крыльцом шевелилась лужа — капало со стрехи.

«Значит, скоро весна, — подумала Дианка. — Зашумят по оврагам ручьи, скворцы прилетят. Весело будет. Не так, как сегодня».

На дороге загудела машина, резко затормозила против крыльца.

— Эй, сумасшедшая! Ты что в белых туфлях по лужам шлепаешь?

Шофер был маловат ростом и еле виднелся из-за баранки. Но Дианка тотчас узнала его. Это был Коля Сизов из соседней деревни Мансурово, дружили они еще с третьего класса.

— Нравится и шлепаю, — сказала Дианка, не давая себе признаться в том, что несказанно рада встрече с Колей. — Тебе что — завидно?

— Конечно!

Коля подошел к крыльцу и носком сапога попробовал, крепок ли лед вокруг лужи. Лед был еще крепок.

— А что это у вас? — спросил он.

— Как что? Свадьба.

— Чья? — удивился он. Моя. Чья ж еще?

— Надеюсь, шутишь?

— В том-то и дело, что не шучу.

— Но ты вроде и не рада?

— А чему тут радоваться? — вздохнула Дианка. Надо выходить, вот и выхожу.

— Как это надо? — не понял Коля.

— А вдруг больше никто не возьмет?

Теперь Коля вздохнул:

— Мудруешь ты все, Дианка. Как в школе.

— А что в школе?

— Разве забыла, как физкабинет на сосне устроила?

— Да ладно тебе! — отмахнулась от него Дианка. — Заходи — выпей!

— Не могу, — сказал Коля, — телят на бойню везу.

— Завтра свезешь.

— К завтрему они подохнут, боюсь.

Дианка встала на подножку, заглянула в кузов:

— Какие хорошенькие… И на бойню?

Она гладила мягкие, теплые морды телят, они тыкались ей в ладонь, сосали пальцы.

— Ну ладно, — вдруг решила она, — не хочешь заходить ко мне на свадьбу, тогда возьми меня с собой в город.

Коля в это время затягивался папироской, а как услышал, чуть не задохнулся дымом:

— Ты что?

— Ништо! И не спрашивай ни о чем. Возьми — и все.

Он и в самом деле не стал спрашивать, распахнул дверцу кабины.

— Ну садись!

Деревню проехали молча. Когда стали сворачивать на шоссе, ветер донес от реки нестройные звуки песен.

— Может, вернешься? — спросил Коля.

— Нет!

По обочинам дороги еще лежал снег, синий, ноздреватый, хотя тянуло уже с полей запахом прошлогодней травы.

Коля, закрывая стекло, будто невзначай положил руку на Дианкино плечо.

— Ты что это? — вскинулась она. — Я ведь замужем!

— Хорошо замужество: в первый же день свадьбы от мужа сиганула!

— Ну и сиганула! Подумаешь! Тебе-то какое дело?

— Был бы я на его месте, от меня б не сиганула.

— Это еще почему?

— А потому! Залюбил бы до смерти!

Дианка удивленно поглядела на него, будто в первый раз увидела.

— Вот ты какой…

— Да не бойсь, не бойсь, — Коля убрал с ее плеча руку. — Я свое место знаю.

Оттепель наделала беды, колеса машины то и дело пробуксовывали, и Коля, чертыхаясь и кляня на чем свет стоит зоотехника, который послал его в город, дергал машину то взад, то вперед, пока на небольшом повороте она не застряла совсем. Тогда Коля заглушил мотор, положил голову на баранку и стал молча глядеть на Дианку.

— Ты чего? — спросила она.

— Ничего. Можно ж мне хоть поглядеть на тебя?

— Поглядеть можно, — сказала Дианка и вздохнула. — Только знаешь что? Внешность в человеке не самое главное? Правда?

— Правда.

— Вот, к примеру, я. Я ж не виновата, что у меня глаза вкось глядят. Я ж все равно ими вижу. Как все нормальные люди.

Коля усмехнулся. У него глаза были красивые, синие и ласковые. Но он отвел их.

— Так ты еще красивее, — отвернувшись, сказал он.

— Врешь!

— А чего мне врать? Меня ж ты все равно не полюбишь?

— Почему? — удивилась Дианка.

— Потому что я гожусь лишь для друга. Помнишь, как на переменках ты все свои тайны мне рассказывала?

— Помню.

Из грязи в конце концов они все-таки выбрались, и дальше дорога пошла веселей. Дианка открыла окно, и плотный, пахучий полевой ветер ударил в лицо. Дианка засмеялась. Впереди была дорога, неизвестность, приключения, и это настраивало на веселый лад. А Коля, наоборот, встревожился: