* * *

Когда-то нынешняя госпожа Кан носила данное ей при рождении имя По Лянь. Кто и когда дал ей взрослое имя Наопин, в книге не уточнялось, впрочем, это было и не важно. Во всяком случае, точно не родители – когда умерла её мать, Линьсюань не знал, но это случилось ещё до того, как Хэн Ань попал в дом семьи По. А отец умер от его руки незадолго до того, как в волосы его дочери должны были торжественно воткнуть взрослую шпильку, знаменуя её переход из разряда девочек в разряд девушек на выданье. И, соответственно, подобрать дочери второе имя тоже не успел. Равно как и попросить кого-нибудь это сделать.

А значит, и Линьсюаню неоткуда было его узнать. К счастью, Чжаньцюн не задался вопросом об источнике его осведомлённости.

– Не смей меня так называть! – прошипела По Наопин, неловко поднимаясь с места. Наступила на собственный подол, резко дёрнула его, едва не оступившись, и всё это не отрывая от Линьсюаня сузившихся глаз. В них были потрясение, испуг… но, пожалуй, куда больше злости.

– Госпожа Кан, – подчёркнуто вежливым тоном поправился Линьсюань. И повернулся к служанке: – Выйди и проследи, чтобы нам не помешали.

– Тебе здесь нечего делать, убирайся! – почти выкрикнула госпожа Кан.

– А я думаю, что есть, – возразил Линьсюань. – Хотя, конечно, ты можешь поднять шум, кликнуть слуг, мужа… Он, кстати, в курсе твоей истории?

По Наопин замерла. Кажется, нет, не в курсе.

– Что тебе нужно?

– Поговорить. Клянусь – только поговорить. И после этого я тебя больше не потревожу.

С полминуты госпожа Кан молча смотрела на него. Потом перевела взгляд на служанку:

– Выйди.

Окаменевшая девушка ожила и выскользнула за дверь, плотно прикрыв её за собой. Госпожа Кан отошла от туалетного столика и с достоинством опустилась за отдельно стоящий стол с большим ларцом – судя по заправленной в пяльцы ткани рядом, видимо, для рукоделия.

– Говори, – велела она тоном, каким раздают указание слугам. Мысленно отдав должное её самообладанию, Линьсюань оглянулся, взял подушку для сиденья, положил напротив неё и тоже сел.

– Для начала, – сказал он, – я хочу извиниться.

– Извиниться?!

– Да. Я знаю, что есть вещи, которые не прощают. Но всё же я должен сказать – я сожалею о том, что сделал с тобой. Не в моей власти сделать бывшее не бывшим, но я хочу, насколько это возможно, компенсировать то зло, которое тебе причинил.

– Только мне?

– Да, только тебе.

По Наопин зло усмехнулась и покачала головой:

– Не зря говорят, что у волчонка волчье сердце. Мой брат выкупил тебя из гильдии нищих, не дав сдохнуть где-нибудь под забором, поселил на господской половине. Мой отец дал тебе учителя, что обучил тебя грамоте и манерам, так что тебя и не отличить было от молодого господина из благородной семьи. Хотел, чтобы в будущем ты стал секретарём братца Цзэ. Ты одевался в шёлк и ел с нашего стола. И ты даже не сожалеешь, что своей рукой пролил их кровь?! Это – твоя благодарность?

– А за что мне благодарить? Да, твой брат меня купил – потому что над мальчишкой-рабом можно было безнаказанно издеваться. Твой отец был добрым человеком и домашних слуг жалел. А вот раба, купленного специально для развлечения любимого сына, жалеть было вовсе не обязательно. Можно и самому ему при случае наподдать, сорвать плохое настроение, не правда ли?

– Что ты врёшь, никто над тобой не издевался!

– Да ладно, сестрица Лянь. Ты, конечно, была тогда ребёнком, но даже дети не бывают столь наивны. Ты что, никогда не видела моих синяков и ран? Да, при тебе меня не избивали. Но нельзя настолько не замечать, что происходит в доме, в котором живёшь. Разве что сознательно выбираешь держать один глаз открытым, а другой закрытым.

– Ты бы неловок, постоянно падал, ушибался…

– Ага, об кулаки твоего брата. По многу раз подряд. Впрочем, кулаками он не ограничивался, там и палка шла в ход, и кнут, бывало…

– Строптивых рабов следует учить! – выкрикнула По Наопин.

– Вот и научили – жестокости и ненависти. И как тебе результат их науки?

Несколько мгновений они прожигали друг друга взглядами через стол. Линьсюань отвёл глаза первым, вздохнул и покачал головой:

– Я не хочу с тобой ругаться, сестрица. Я не для этого сюда пришёл.

– А для чего же? – одновременно с сарказмом и горечью спросила женщина. – Ты высоко вознёсся, Сяо Ань. Ты заклинатель могущественного ордена, любимец главы. Кто станет слушать простую горожанку, даже если она захочет кому-то сказать правду про тебя? Зачем тебе тратить время на эту ничтожную?

– Я уже сказал, зачем. О том, что я сделал с тобой, я сожалею.

Они снова замолчали.

– Тогда зачем ты это сделал? – неожиданно тихо спросила По Наопин. – Да, я была глуха и слепа, пусть… Но ведь я сама тебя ничем не обижала! За что ты со мной так?

– За что… Отчасти из ненависти. Да, я ненавидел и тебя тоже, ведь ты ни разу не попыталась заступиться за меня, хотя была, возможно, единственным человеком, к которому твой отец и брат бы прислушались. Это сейчас я понимаю, что поступил несправедливо, но тогда мне было пятнадцать лет! Чувства сильны, а ума ещё мало. А отчасти – из вожделения. Ведь я давно тебя вожделел, неужели ты и этого не замечала?

По Наопин облизнула губы. Сейчас Линьсюань двигался почти наугад, основываясь на единственной фразе, которую его оригинал из романа бросил своей обвинительнице во время финального разбирательства. Но, судя по реакции собеседницы, его догадки были верны.

– Тебе было весело дразнить мальчишку, будучи уверенной, что он никогда не посмеет переступить черту, верно? Оттачивать на нём свои женские чары. И само по себе это не грех. Но в тот день, когда я разрешил себе всё… Я сорвался.

Он сделал паузу, но госпожа Кан молчала, опустив голову и теребя пояс.

– Прошлого не вернуть, мёртвых не воскресить. Ты и сама только что сказала, как трудно тебе будет добиться правосудия, вернее, того, что наши законы таковым называют. Ты можешь разбить себе голову, тараня каменную стену. А можешь оставить её в покое. Взять выкуп за кровь. У твоего мужа неплохие карьерные перспективы, я могу сделать их ещё лучше. Ты можешь вместе с ним достичь такого богатства и положения, какого только смертные могут достичь в нашем мире. Твои дети, если будет на то ваше с мужем желание, смогут учиться в ордене – что они станут заклинателям, не обещаю, это зависит от их таланта, но всё, что Линшань может им предложить, они получат. Если тебе нужно что-то самой, то всё, что смогу тебе дать, я дам. И, сестрица Лянь, – Линьсюань наклонился к ней через стол, – если ты или кто-то из твоих близких попадёт в беду и некому окажется вам помочь – приходи ко мне, я помогу. Всем, что только будет в моих силах.

Он ещё какое-то время подождал ответа, но По Наопин продолжала молчать, сжимая губы. Что ещё сказать, Линьсюань придумать не смог, и потому поднялся.

– В общем, решать тебе, – подытожил он, накинул капюшон и вышел.

На следующее утро Линьсюань бодро отрапортовал Чжаньцюну, что они с госпожой Кан достигли соглашения, и пытаться ему вредить бывшая хозяйка не станет. Убеждённым Чжаньцюн не выглядел, однако всё же согласился в ближайшее время продвинуть господина Кана по службе и в дальнейшем также давать тому возможность проявить себя.

– Но лучше бы госпоже Кан не забывать данное тебе обещание, – добавил он таким тоном, что Линьсюань тут же вознёс судьбе краткую молитву: пусть По Лянь внемлет вчерашним увещеваниям и не наделает глупостей. Но тут уж он никак не мог на неё повлиять.

Город Сан располагался совсем рядом с Гаотаем. Если лететь на мечах – всего-то и надо, что пересечь долину, обогнуть отрог горы Яхудянь, и вот он, совсем рядом с неширокой в этих местах полоской реки Цзиншуй. Сверху было видно, что размерами Сан превосходит Гаотай, что, впрочем, было не удивительно: здесь начинались равнины, и ничто, кроме пары холмов и реки, не мешало городу расти, в то время как Гаотай был стеснён размерами долины.