Так сочтут ли возможные судьи достаточной вину господина Шэна для вынесения законного приговора? Ведь орден Линшань гордился тем, что у него все дела вершились по закону, в отличие от многих других кланов и орденов.

А потому гнев Линьсюаня был сейчас гневом бессилия.

Резко отвернувшись, он молча зашагал в сторону кухни. Рану нужно было промыть и перевязать, а там должна найтись чистая вода.

У порога кухни Линьсюаня догнала мать девочки. Она молча и довольно ловко помогла ему снять наруч, обработать пострадавшую руку и даже сбегала за какой-то мазью, которой смазала края раны. Линьсюань не стал отказываться, хотя лекарства у него с собой были, и тихо поблагодарил, а женщина так же молча поклонилась ему в пол.

Когда он уходил, никто за ним не вышел, лишь проводили долгими, словно бы даже испуганными взглядами. Поместье вовсе не выглядело избавленным от беды, наоборот, притихшим, словно перед грозой, и Линьсюань подумал, что это ещё одна причина попытаться всё-таки прижать господина Шэна к ногтю. Как бы не начал отыгрываться на домашних за потерю источника дохода, и самая очевидная мишень – непокорная невестка, вопреки воле свёкра зазвавшая заклинателя.

Обратный путь занял даже больше времени, чем дорога до поместья Шэнов, несмотря на то что на этот раз Линьсюань не плутал. Но он всё же потерял много крови, а потому не решился лететь быстро. Не будь поместье так далеко от города, он бы вообще предпочёл идти пешком, не тратя духовные силы на полёт. Пожалуй, в Шуанчжоу придётся задержаться не на ночь, как он планировал, а по меньше мере на две, чтобы хоть как-то восстановиться.

Что ж, будет впредь урок, решил Линьсюань, когда на постоялом дворе с помощью слуги обрабатывал рану уже по всем правилам. Во-первых, больше тренироваться, не пропуская ни дня. Во-вторых – не пренебрегать подготовкой: лисе пришлось бы куда труднее, если бы он не полез за талисманами, когда всё уже фактически закончилось, а разместил их в комнате и во всём доме ещё до начала схватки. Доу Сюй был прав, противник не станет давать тебе передышку, зато с удовольствием воспользуется твоими ошибками. И, в-третьих – никогда, мать его, не относиться к врагу несерьёзно! Будь то хоть лиса, хоть домовая мышь.

Слуга глядел с любопытством, но от вопросов, хвала Небу, воздержался. Линьсюань опять заказал супа, опасаясь, что что-то более основательное сейчас в глотку не полезет и задумался, написать ли, что задерживается, или не тратить деньги либо духовные силы на поиски почтовых голубей или заклинания посланцев. В конце концов, тут большая точность и не в ходу, всегда делают скидки на непредвиденные задержки. Тревожиться начнут, если он пропадёт на неделю или больше сверх запланированного.

Задержаться пришлось не на две ночи, а на четыре: на следующий день Линьсюаня начало лихорадить, рана воспалилась, несмотря на промывание и лечение. Заклинатели – народ живучий и способны справиться почти с любой раной, но заклинать и управлять ци, выгоняя заразу из тела, когда у тебя температура и к тому же бьёт озноб, оказалось нелёгким делом. Заражение удалось подавить, но оставшаяся слабость заставили растянуть обратный путь ещё на два дня, так что только на шестой день после полудня Линьсюань приземлился на окраине Гаотая, решив перевести дух и перекусить, и только после этого решить, штурмовать ли гору сегодня, хотя бы и на мече, или отложить это до завтра, а ночь провести на одном из местных постоялых дворов.

Рынок Гаотая, пусть и уступал размерами и разнообразием почти легендарным рынкам Линьаня, ныне хиреющей столицы прошлой империи, всё же производил впечатление. От прилавка, где были выставлены музыкальные инструменты, доносился перебор струн – торговец показывал товар лицом. Рядом жонглёр подбрасывал горящие факелы, и вороной конь, которого вели из скотного ряда, косился на огонь и фыркал. Линьсюань посторонился, чтобы не мешать работникам катить наполненные чем-то тяжёлым бочки. По правую руку от него тянулся ряд торговцев бумагой и всевозможными принадлежностями для письма. Тут же сидел писец, готовый за малую плату помочь тем, кто не преуспел в грамоте, написать письмо или составить документ. Слева расположились лотки и прилавки, где продавали различные ткани, от грубой мешковины до тончайшего шёлка. Дальше торговали верёвками, хворостом, свечами и ламповым маслом. Ветерок донёс аппетитные запахи, подсказывая, что и лавки готовой снеди тоже находятся где-то недалеко.

Линьсюань невольно приостановился у прилавка торговца тушью, привлечённый видом палочек, украшенных резьбой, красками и даже позолотой. Такие палочки туши становились настоящими произведениями искусства, так что даже жаль становилось растирать их для письма. Кое-кто и не растирал: тот же Ли Баовэнь коллекционировал разнообразную тушь, и не предполагая использовать экземпляры из коллекции по назначению. А у него, между прочим, скоро день рождения…

– Рекомендую господину бессмертному вот эту, из сосновой сажи, – отреагировал на очевидный интерес торговец. – С добавлением сандала и мускуса. Лучшее, что есть у этого недостойного!

– А нет ли у вас на примете чего-нибудь, что можно было б подарить тому, кто собирает сокровища учёного кабинета? Просто лучшее тут не подойдёт, нужно что-нибудь особенное.

Торговец глубоко задумался, пощипывая подбородок. Линьсюань отвернулся в ожидании, и его взгляд скользнул по двум женщинам, стоящим у прилавка с нитками и декоративными шнурками. Похоже, служанка и госпожа: одна одета побогаче, другая поскромней, и у той, что поскромней, на сгибе локтя висит внушительная корзина. На обеих были широкополые шляпы, с которых по кругу чуть не до колен свисали густые вуали. Скромно, даже нарочито скромно – обычно женщины предпочитали вуали до плеч. Но несмотря на вуаль, даже раньше, чем женщины успели обернуться, Линьсюань был готов поклясться, что узнал одну из них – Сун Жулань, жена Е Цзиньчэна. Видимо, она уже купила всё, что хотела, так как обе двинулись дальше вдоль тканого ряда.

– Если что-то вспомните, – торопливо бросил Линьсюань торговцу, – то скажите кому-нибудь из учеников ордена, чтобы передал мастеру Хэну.

Сун Жулань не торопилась, так что догнать её удалось буквально в два шага.

– Госпожа Е! – Линьсюань и сам несколько удивился, насколько обрадовался встрече. Женщины резко обернулись, и Сун Жулань сделала странное движение, словно собиралась броситься прочь, но в последний момент передумала и вежливо поклонилась. Линьсюань, спохватившись, поклонился в ответ.

– Я смотрю, вы делаете покупки? Возможно, я могу вам что-нибудь подсказать? – не зря же он, в конце концов, проходил ряды с тканями и украшениями из конца в конец в компании Шуйсянь, искавшей обновки для себя и подружек.

– Благодарю мастера Хэна, но мы уже уходим, – отозвалась Сун Жулань. Её голос звучал ниже, чем обычные, довольно писклявые голоса местных девушек, и ему это тоже нравилось.

– О, ну, в таком случае не смею задерживать. Передайте мой поклон господину Е.

– Для нас это честь, – вежливо кивнула Жулань и вдруг спросила: – Бессмертный мастер, можно задать вам один вопрос?

– Разумеется.

Явно удивлённая служанка подёргала госпожу за край вуали, однако та, не обращая на неё внимания, шагнула вперёд, приблизившись к Линьсюаню.

– Мастер Хэн, эта недостойная слышала, будто под Фэнчэном было нападение лютых мертвецов. Вы не знаете, это правда?

Оставалось только подивиться, с какой скоростью распространяются слухи. Линьсюань всмотрелся в обращённое к нему лицо, скрытое дымкой вуали, и… что это? Показалось – или действительно у глаза Сун Жулань красуется тёмное пятно, подозрительно напоминающее синяк?

Линьсюань глубоко вдохнул и выдохнул, давя в себе неожиданно сильное и острое желание нависнуть над женщиной, задрать эту чёртову тряпку и грозно потребовать ответа – кто это её так, муж?! А потом помчаться к Е Цзиньчэну и навесить на его физиономию аналогичное украшение. А между тем у него не было никакого права лезть в чужую личную жизнь, не говоря уж о том, что это будет просто неприлично. Даже в его прежнем мире неприлично, а уж здесь семейные отношения и вовсе касаются только двоих, и никто, включая саму Сун Жулань, порыва Линьсюаня не поймёт.