Но этот проклятый солнечный свет. Пока ее глаза привыкали к скудному свету, она посмотрела на потолок и быстро заморгала. Прищурившись, Эмма уставилась на эти маленькие дырочки. На проколы от кнопок. Почему они здесь?

— Хочешь, я их закрою?

Ей следовало испугаться — она думала, что тут, кроме нее, никого нет. И все же Эмма не пошевелилась, по-прежнему не сводя глаз с потолка.

— Не знаю, — ответила она. — Сомневаюсь, что снова засну.

Послышался шум. Скрип. Чёрч сидел в компьютерном кресле. Затем краем глаза она уловила какое-то движение у стены, и шторы закрылись. В комнате стало темно, и ей больше не было видно дырок в потолке.

— Уснёшь. Когда-нибудь.

Она фыркнула. Это обнадеживает. Затем почувствовала, как сбоку прогнулся матрас. Когда ее глаза постепенно привыкли к темноте, она поняла, что рядом с ней лег Чёрч. Не так близко, чтобы ее касаться, но кровать была небольшой. Эмма чувствовала исходящее от него тепло. Он тоже смотрел в потолок.

— Я никогда не считала тебя плохим человеком, — выдохнула она.

Он поёрзал, явно пытаясь устроиться поудобнее, но на нее не взглянул.

— Я тоже.

— За то, что хотел кого-то убить. За желание стать убийцей. Кто-то художник, кто-то механик, а ты просто… природная стихия. Я никогда тебя за это не винила.

— Эмма, — вздохнул он, и она крепко зажмурилась. Не этот голос.

Только не этот голос.

— Так почему же я испытываю угрызения совести? — спросила она.

— Не стоит. Ты была выше его, он не…, — начал было Чёрч, но Эмма не дала ему договорить, ударив рукой по матрасу.

— Не надо, — предупредила она. — Не делай этого. Не говори со мной так.

— Да как, я тебя умоляю?

«Ах, да, умоляю. Молитесь Чёрчу и получите ответы на всё. Только они неразборчивы и только еще больше сбивают столку. Это очень странная религия». (Здесь и далее игра слов. Имя «Church» — в буквальном смысле означает «Церковь» — Прим. пер.)

— Как будто ты пытаешься меня в чем-то убедить или что-то мне внушить. У меня в голове восемь миллионов гребаных голосов, и половина из них твои. Просто скажи, что ты думаешь, — отрезала она.

— Хочешь знать, о чем я думаю?

— Да.

— Хорошо, — ровным голосом сказал он. — Сейчас я думаю, что нам нужно было закопать его поглубже — весной там будет много животных. Я думаю, что ты поступила глупо, когда сегодня ночью делала все с бухты-барахты. Впав в ярость и растерявшись, как ребенок. Я думаю, что решил твою проблему и все за тобой подчистил, при этом не услышав ни слова благодарности. Я думаю, что сейчас не смог бы ни в чём тебя убедить, даже если бы попытался, потому что ты не в состоянии вести разумный диалог. А что касается твоего вопроса, думаю, ты испытываешь угрызения совести, потому что не хочешь признавать главную истину.

Эмма не могла решить, заорать ей на него или заплакать. Вместо этого она глубоко вздохнула.

— И в чем же главная истина, Чёрч?

— В том, что ты такое же чудовище, что и я, — просто ответил он. — Может быть, ты еще не готова окончательно это принять, но в сущности мы одинаковы. Тебя не волнует, что я убил того парня, и не волнует то, что ты хотела его убить — вот почему ты расстроена. Потому что тебя должно это волновать, но не волнует. Абсолютно. Ни капельки.

Что ж. Когда Чёрч Логан хотел сбить кого-нибудь с ног, то бил со всей силы и прямо по голове. Увидеть, как кому-то проломили ломом башку, затем отнести его распиленного в лес и там закопать — такое должно было вывести ее из душевного равновесия. Это должно было ее ужаснуть. Но она не чувствовала… ничего.

А ничего не чувствовать это уж точно не нормально.

— Может быть, — вздохнула она. — Но Чёрч, разница между мной и тобой в том, что я знаю, что не должна поддаваться этим темным желаниям.

Тут он издал резкий, хриплый смешок, чем здорово ее напугал.

— Нет. Разница между мной и тобой в том, что мне намного, намного лучше удается не поддаваться этим желаниям. И ты это знаешь, и это тебя убивает. Ты на самом деле хочешь быть нормальной, но я это изображаю гораздо убедительнее. Тебе нужно меньше времени тратить на то, чтобы разыгрывать из себя ту, кем ты не являешься, и больше прислушиваться ко мне.

— В последний раз, когда я пыталась к тебе прислушаться, я чуть не умерла.

Последовала долгая пауза, затем Чёрч встал с кровати. Дверь открылась, и он вышел из спальни, но остановился. Высказаться на прощанье, потому что последнее слово всегда оставалось за Чёрчем Логаном.

— Ты только подтверждаешь мою точку зрения — если бы ты тогда и впрямь ко мне прислушалась, то, возможно, сделала бы это правильно.

Пару часов спустя Эмма сидела за завтраком. Она перевела взгляд с матери на Джерри. Марго делала себе маникюр, на столе был разложен ее маникюрный набор. Джерри ел пугающе большую тарелку омлета и читал газету.

«Вчера ночью я закопала несколько мусорных мешков с разрубленными останками человеческого тела, а теперь я сижу здесь и ем хлопья с мамой и отчимом».

Она взглянула на свой завтрак, от долгого пребывания в молоке маленькие колечки насквозь промокли и размякли.

Неужели они не чувствуют? Неужели они не могут просто сказать? И если не Марго, то Джерри уж наверняка что-то чувствует. Чёрт возьми, он вошел в гостиную и обнаружил на полу брезент, свернутый в форме человеческого тела. Он должен был догадаться, что они с ним сделали. В конце концов, он предложил им ручную пилу. Предупредил их о снеге.

«Он точно знал, что происходит и что с этим делать. Может, мне стоит перестать беспокоиться о себе и начать беспокоиться о Джерри?».

Эмма так долго на него таращилась, что это наконец заметила Марго.

— Дорогой, — прогнусавила она. — Если ты не поторопишься, мы опоздаем.

Не взглянув на жену, Джерри встал и, не выпуская из рук газету, отнес свою тарелку на кухню. Когда он исчез в задней части дома, Марго перевела взгляд на дочь.

— Что? — изобразив удивление, спросила Эмма.

— Мне бы не хотелось говорить доктору Розенштейну, что у тебя рецидив, — пригрозила Марго.

Эмма чуть не рассмеялась. У нее были проблемы посерьезнее доктора Розенштейна.

«Я получаю реальный шанс на свободу, и что же я делаю в первую очередь? Совершаю убийство. Мне следует настоять, чтобы меня снова упрятали в психушку».

— Что ты имеешь в виду? — спросила Эмма. — Я сижу тут и ем хлопья.

— Ты сидишь тут и странно себя ведешь, — поправила ее Марго. — Строишь глазки моему мужу.

Эмма подавилась разбухшими колечками.

— Строю глазки? Ради бога, Марго. Я таращилась в пустоту. Если там как-то оказалась голова Джерри, то прости, что у меня есть глазные яблоки, и они повернулись в его сторону.

— Да что с тобой сегодня? Ты почти… веселая, — огрызнулась мать.

Эмма на мгновение замолчала. Ее мать была права. Весь последний месяц их общение с Марго было весьма ограниченным и почти вежливым, по крайней мере, со стороны Эммы. И вот она сидит и спокойно обменивается с матерью колкостями. Как в старые добрые времена. Она чуть не поморщилась.

— Я… я плохо спала, — пробормотала она.

Марго нахмурилась.

— Ты приняла таблетки? Я сказала Джерри их тебе дать.

— Нет. Забыла.

— Забыла! Эмма, ты должна принимать лекарство, — раздраженно бросила мать. — Ты же знаешь. Больше никаких занятий в городе. Я знала, что тебя не нужно было отпускать из дома. Если бы не рекомендации доктора Дрю, я бы никогда этого не сделала.

— Да, — сказала Эмма, пытаясь контролировать дыхание. — Наверное, это была плохая идея. Сегодня на занятиях я обязательно ему об этом скажу.

Марго осторожно помахала руками, подсушивая лак на ногтях.

— Его там нет, — вздохнула она.