Переводчик: Татьяна Соболь

Редактор: Татьяна Соболь

Обложка: Татьяна Соболь

Вычитка: Татьяна Соболь

Моя мать снова вышла замуж.

Обычно тут я говорю, что в отношении мужчин у нее ужасный вкус. Так и есть. Действительно ужасный.

Но в Джерри есть что-то такое… возможно, в случае с ним, она наконец сделала правильный выбор.

Или неправильный.

Иногда это трудно понять.

Видите ли, у меня не всё в порядке. В голове. В сердце. Одна мучительная, разъедающая меня тьма, от которой я гнию и разлагаюсь. Я запуталась. Я ничего не понимаю.

Или, может, наоборот, понимаю слишком много?

Проблема очевидна.

Я слышу голоса. В смысле, не в голове или типа того, я не шизофреник. По крайней мере, пока. Я слышу чужие голоса, те самые, что всю жизнь меня доставали. Говорили со мной. Убеждали меня быть хорошей девочкой, тихой, милой, не рассказывать ни о чём маме, ей не нужно знать, это секрет.

Говорили, что я никчемная, что только мешаю, что вообще не должна была появиться на свет, и, ах, как жаль, что до меня не достала та вешалка.

Твердили мне, что я мусор, и навсегда останусь мусором, и что мне следует быть благодарной за любое оказанное мне внимание, а теперь заткнись, отсоси этот член и поживее.

Но последний голос…

Иногда я задаюсь вопросом, что из этого я себе придумала. Конечно же всё, что касается любви, это очевидно. Ему не известно, что такое любовь, он не умеет любить, поэтому естественно он меня не любил. Даже в конце.

Все эти разговоры о том, что я особенная, что вместе мы можем достичь чего-то великого — это ложь. Разумеется, ложь.

Его желание, чтобы я это сделала, стремление обманом меня в это втянуть, всё игры. Всё манипуляции. Все только для себя, ничего для меня.

Мне казалось, что я всё знаю, но, возможно, всего лишь обманывала себя. Может, мне просто хотелось во что-то верить… верить так сильно, что я была готова за это умереть.

А теперь доктор Розенштейн вбил мне в голову эти новые мысли. Это его голос я теперь слышу громче всех.

Так кому же мне верить? Голосу, который нашептывает мне тёмными, холодными ночами, как мне на самом деле это нравилось? Или голосу, который открыто говорит со мной при свете дня, разрушая мою реальность и заставляя меня задумываться о таких вещах, какие мне раньше и в голову не приходили.

Доктор Розенштейн не такой уж и плохой. Он вытащил меня из больницы, убедил мою мать поместить меня в психиатрическую лечебницу. Не самое лучшее место — мне никогда особо не нравились окна с решетками — но и не самое худшее. И я делала все, что мне говорили, убеждала всех, что иду на поправку, что уже не жалкий призрак девушки. Я соблюдала все правила, рисовала картины, подружилась со своей соседкой по палате.

Я так хорошо играла свою роль, что за закрытыми дверями посовещались. Мне снизили дозировки, сделали поблажки, и после одной недели в больнице и трех долгих недель в психушке меня, наконец, выпустили. Мне все равно придется дважды в неделю ходить на групповую терапию и один раз в неделю на индивидуальные сеансы, но я хотя бы больше не буду спать за решеткой.

Не то чтобы возвращение домой что-то сильно изменило. Сейчас на моем окне нет решеток, но я по-прежнему под замком. Вы ведь не думаете, что Марго так легко сдастся? Теперь, когда я всецело у нее под каблуком, она упивается своей властью. По сути, я под домашним арестом. Она каждый день поминутно знает, где я нахожусь, и если я сделаю хоть шаг из дома Джерри, то вернусь в психушку. Если я вдруг что-нибудь натворю, то вернусь в психушку. Если я не буду заниматься домашними делами… ну, вы поняли.

И все же, думаю, мне не стоит жаловаться. По крайней мере, дом Джерри лучше, чем дурка.

По дороге домой я нервничала. Когда шла по коридору, меня слегка мутило. Этот душный кабинет, дерьмовый раскладной диван. Меня ведь не существует, так чем я заслужила отдельную комнату, верно?

Однако отдельную комнату мне все же дали. В ней красивые однотонные стены, аккуратный письменный стол и удобная двуспальная кровать, на которой почти не спали. В принципе, на ней и сейчас редко спят — большинство ночей я провожу, пялясь в потолок.

Потому что это не моя комната.

Это комната Пола.

Прищурившись, он склонился, над своей работой. Затем нахмурился.

Он был от нее не в восторге.

Руки у Чёрча росли откуда надо — в восемь лет он сам собрал себе компьютер с материнской платой и всем прочим. В старших классах он посещал занятия по труду и естественно получал хорошие оценки. И хотя он ни коим образом не был ни плотником, ни механиком, но тем не менее считал, что вполне способен соорудить и отремонтировать практически всё.

И всё же сейчас он по-прежнему был недоволен конечным результатом.

Он покрутил предмет. На его взгляд, он был слишком неустойчивым. Чёрчу нужно было как-то его закрепить, сделать практически неподвижным.

«Блядь».

На дворе стоял декабрь, но в комнате было жарко. Плохая вентиляция плюс четыре галогенных лампы и большая физическая нагрузка привели к тому, что с Чёрча градом лил пот. Он выпрямился и со стоном потянулся. Потом стащил через голову футболку и швырнул грязную, пропитанную потом ткань в угол комнаты.

Так немного лучше.

Он всегда был равнодушен к температуре и погоде. Конечно, его не волновала ни сильная жара, ни мороз, но он не имел ничего против жаркого дня, и ему было плевать, если шел свежий снег.

«Но Эмма».

Эмма любила холод. Ей нравилось отключать отопление и чувствовать, как холод пробирает ее до костей. Нравилось плавать в ледяной воде, пока кровь практически не застывала у нее в жилах.

Кроме того, ей нравилась высокая влажность, такая, чтобы одежда прилипала к телу, а еще она любила, когда солнце обжигало ей кожу до ярко-розового цвета.

«Эмма».

Чёрч наклонился и поднял с пола предмет, что лежал у его ноги. Ее портсигар. Чёрч открыл его и нахмурился. Осталось всего четыре сигареты. Когда она попала в больницу, он был полон.

«Ему следует поторопиться».

Он вытащил одну сигарету и зажал ее между губами. Потом бросил портсигар на свою грязную футболку и достал из заднего кармана зажигалку. Первая затяжка всегда была самой тяжелой, особенно учитывая, что у самокруток отсутствовал фильтр — Чёрч не был заядлым курильщиком и не планировал им становиться. Он вообще не видел в этом ничего привлекательного.

Но по горлу проносился терпкий запах, дым и жжение. Это было больно. Это было бескомпромиссно, и от переизбытка ощущений он тут же остро осознавал окружающую его реальность.

Это было так похоже на Эмму.

«Хватит. Возвращайся к работе».

— Надеюсь, ты там одеваешься?

Эмма не одевалась. Она лежала на кровати, в одних простых хлопчатобумажных трусиках и футболке. Смотрела в потолок. Это был обычный гипсокартон, на который густыми, размашистыми мазками была нанесена краска. Но Эмма кое-что на нем заметила — маленькие дырочки, расположенные на большом расстоянии друг от друга. Спустя какое-то время она поняла, что они, видимо, появились от кнопок. Давным-давно, к потолку что-то прикрепляли.

От одной этой мысли Эмма невольно фыркнула.

«Что у тебя там висело, Чёрч? Плакаты с «Backstreet Boys»? С «Limp Bizkit»?»