– Ваш выбор, – пожал широкими плечами Львов.

«Мой…» – сейчас она наконец его рассмотрела.

Львов, как и предполагалось, оказался хорошо сложен, сухощав, мускулист. И у него была чертова прорва шрамов на теле.

«Эк тебя, Львов! Без всякой жалости… Но и ты хорош! Такое тело надо любить, холить и лелеять…»

– Меня зовут Кира, – отбросив вместе со стыдом последние сомнения, сказала она вслух.

– А меня Яков, – он встал и шагнул к ней.

– У тебя железная воля! – оценила она мгновенные перемены, произошедшие с его организмом после ее слов, и тоже встала.

– Я истребитель, – пожал он плечами. – И у меня отменная выдержка и быстрая реакция.

– Не хвастайся! – потребовала она, позволяя ему себя обнять. – Я тоже истребитель!

«Истребитель… Ох, ты ж!»

Его кожа, казалось, была раскалена, словно противень в хлебной печи. Прикосновение обожгло, но это была правильная боль. Ее можно было снести. Ее стоило испытать…

«Ну, к этому все и шло, не так ли?» – подумала она лениво, нежась в объятиях заснувшего поручика.

Впрочем, слово «нежиться» не вполне подходило к тому положению, в котором Кира проснулась мгновение назад. В смысле лежать под мужчиной ей было не так чтобы удобно, но и размыкать крепкие объятия Львова категорически не хотелось.

«Однова живем!» – утешилась Кира, гася последние сомнения, если таковые все еще проживали в ее душе. В конце концов, все эти «сомнения и сожаления» – не более чем привычка. Дань воспитанию, никак не больше.

«Львов…» – но она уже знала, разумеется, что никакой он не Львов, хотя и не знала пока его настоящего имени.

«Ну да! Ведь он обещал мне все рассказать!»

Так и сказал давеча, мол, все узнаете, Кира Дмитриевна, но в свой черед. Однако с ним и так все понятно. Без уточнений и примечаний, так сказать.

«Граф какой-нибудь или князь… или еще кто… В общем, литерный, так их, кажется, называют…»

Мог, к слову, оказаться и герцогом или даже «бери выше». В войсках ходили упорные слухи, что и кто-то из великих князей находится в первой линии, но воюет, конечно, инкогнито, чтобы враг не слишком ликовал в случае его гибели. Сказать откровенно, в большую часть этих историй, рассказываемых обычно в часы затишья и под известным градусом, Кира не верила. Но достоверно знала, что кроме обычных аристократов, каких, к слову сказать, было совсем немало и в армии, и на флоте, имелась также некая неизвестного состава группа офицеров, имена которых никогда командованием официально не озвучивались, а служба – по невнятным, но наверняка основательным причинам – императорским двором не приветствовалась. Так и выходило, что какой-нибудь остзейский барон – знала Кира пару таких пилотов из прибалтийских провинций – ходит в двадцать восемь лет в полковниках и как рождественская елка игрушками увешан орденами и знаками отличия, а другой – да вот хотя бы тот же Яков Иванович Львов – сколько ни воюй, все равно поручик, и только.

«Да и бог с ними, с наградами! Разве они красят мужчину?!»

Главное, Кире было сейчас удивительно хорошо. Вернее, ей было замечательно хорошо, и это совсем не удивительно после того, что произошло между нею и поручиком. Волна страсти накрыла их еще в бане, но, видно, оба слишком долго ждали этого мгновения, и первым приступом дело не ограничилось, хотя, видит бог, все получилось, как надо, и даже лучше того. То есть там и так, как и где ей хотелось. В другой ситуации и с другим мужчиной этим вполне можно было бы и ограничиться. С другим, но не со Львовым, вот в чем дело. Безумие налетело мгновенно, обдав жаром, словно из печи дохнуло, и в то же время захватив дыхание – как при прыжке в прорубь, и уже не отпускало их – ее и его – ни в бане, ни на холодных лестницах замка, ни в хорошо протопленной спальне, в растерзанной постели – везде.

По правде сказать, после такой ночи, да еще с предутренним «приступом страсти и нежности», спать следовало как минимум до полудня, а лучше и вовсе до полдника. Но куда там! В замке графини Дуглас жизнь подчинялась строгому, раз и навсегда установленному распорядку, так что к завтраку подняли, что называется, ни свет ни заря. Но истребителя зоны ПВО такой малостью, как побудка по тревоге, из седла не вышибешь. Пилоты и по три раза за ночь, бывает, в небо уходят, и не сказать, чтобы все и повсеместно соблюдали накануне предписанный армейскими лекарями режим дня. Не говоря уже о безалкогольной диете и половом воздержании. Приходилось и Кире, чего уж там, летать в «остром послебанкетном состоянии». И после скоротечной случки бывало тоже. И ничего – жива пока. А в небе «после этого дела» и леталось, следует сказать, как-то с подъемом. Что называется, с огоньком.

– Доброе утро, Мария Антоновна! – поздоровалась Кира, подходя к накрытому столу.

– Доброе утро, Кира Дмитриевна! – чопорно поклонилась графиня Дуглас и с достоинством опустилась на отодвинутый лакеем стул с высокой спинкой. – Здравствуй, Яков! Выглядишь неплохо…

Последнее замечание прозвучало несколько задумчиво и как будто даже с намеком на осуждение. Но, как тут же выяснилось, графиня Дуглас жила в простом и ясном мире – без политесов и прочих куртуазностей – и до намеков никогда не опускалась.

– Простите? – чуть нахмурился Львов.

– Господа! – по давней традиции в обществе чиновников и офицеров обоего пола говорить следовало, используя обращение «господа», без какого-либо упоминания дам. И этому правилу, как заметила Кира, Мария Антоновна следовала неукоснительно.

– Господа, полагаю, вы не уронили чести русского оружия? – спросила она строго.

– Никак нет! – слова сорвались с губ даже раньше, чем Кира сообразила, что несет. Но, с другой стороны, каков вопрос, таков и ответ, не правда ли?

– Как можно! – почти в унисон Кире отрапортовал со своей половины стола поручик и для подтверждения солдатской бравады, как и требовал особый офицерский шик, выкатил глаза, поедая дурным солдафонским взглядом «старшего по званию».

– Ну, значит, ты просто крепкий мужик, Яшенька! – Как ни в чем не бывало улыбнулась графиня. – И вы, Кира Дмитриевна, тоже молодцом. А то я уж, грешным делом, сомневаться стала. В мои-то годы на утро завсегда тени под глазами… и вообще… – повела она рукой, обозначая этим свое абстрактное «вообще».

– Ах, вот вы о чем! – Улыбнулась Кира, включая «стерву». – Вы бы, Мария Антоновна, очки надели, сразу бы все и разглядели! У Якова Ивановича вона – и синяки под глазами, и нездоровая бледность лица имеет место быть. У меня, чаю, при ближайшем рассмотрении, вид ненамного лучше. Но в полумраке, да без очков…

Графиня прищурилась и словно бы языком во рту шевельнула – за крепко сжатыми зубами. Оценивала, видать, сказанное. Решала – обижаться или «ну ее, дуру молодую».

– Уела! – рассмеялась неожиданно, разом разрушая сложившийся уже было образ. – Бон аппетит, господа! Каша стынет, да и вообще!

Но это «вообще» – к завтраку относилось лишь косвенно, в том смысле, что с приемом пищи следовало поспешить, потому что дел еще немерено, а время не стоит, а бежит. И это еще хорошо, если только бежит, а ну как летит?

Не успели допить чай с коричными плюшками, а уже «труба зовет». Набежали неизвестно где прятавшиеся до времени девки, и Кира попала в маленький женский рай, не без намека, впрочем, на существование такого же специального ада. Ее мерили портновскими метрами, заставляя принимать разнообразные, иногда и весьма двусмысленные позы, и рассматривали на свет, словно банкноту или ювелирный камень, полируя Кире между делом ногти на руках и ногах и отпаивая горячим шоколадом и коньяком. Ее, словно безропотную куклу в сладких девичьих снах, наряжали в шелка и атлас, стягивали корсетами на китовом усе и втискивали в высокие сапожки на шнуровке и высоких каблуках.

– Гардероб прошлогодний, – Мария Антоновна сидела в кресле, наблюдая за процессом и даже отчасти им дирижируя, – но мы его сейчас несколько обновим по последним журналам, и будет, как надо. Хорошо еще, вы, капитан, ростом и комплекцией от Дарены не сильно отличаетесь, однако волосы коротковаты! Я права?