Утром проснулась – за окном солнце сияет и в душе однозначно светло и радостно. Одним словом, птицы поют, хотя кое-где и побаливает слегка. Но это хорошая боль. Правильная. Во всяком случае, жаловаться на нее Кира не станет, а похвастаться, увы, не перед кем. Не обзавелась, за занятостью, ни одной нормальной подругой.

«Вот разве что капитану Фроловой – лекарскому начальнику полка рассказать?»

– Ваше благородие![45] – голос из-за приоткрытой двери звучал осторожно, словно у постели больной.

«Благородие это я?» – Кира осмотрелась, но Якова и след простыл, зато нашлась причина рассмотреть наконец интерьер.

Что ж, в таких покоях, да на такой кровати – карельская береза, если что, да не в простоте, а резная и полированная, – в такой постели, в шелках и пуху, Кира никогда еще не просыпалась. Одним словом, картина маслом: солнечное утро, дворец князей Курбских, единственных чистокровных Рюриковичей во всей империи, немыслимых размеров и роскоши спальня, и в ней, в этой невероятной парадной опочивальне, в которой по-хорошему и не спят вовсе, потому что не для того делана, в разобранной постели среди скомканных простыней и разметанных по сторонам подушек лежит «нагая красавица» – штабс-капитан Амелина собственной персоной и тихо балдеет, не зная, как все это разом «проглотить и переварить».

– Ваше благородие!

– Я не сплю! – ответила Кира тем, что в голову пришло. – Входите! – добавила, натягивая на себя одну из простыней.

И как раз вовремя. Двери растворились, и в комнату, аккуратно отводя взгляд в сторону, ступил один из ливрейных слуг.

– Изволите подняться к завтраку, ваше благородие? – спросил он, сделав три шага в глубину спальни. – Или желаете, чтобы завтрак подали в постель?

«Вообще-то, для полноты ощущений следовало бы потребовать завтрак в постель, но без Якова даже завтракать скучно!»

– А где… гм… Где изволит пребывать князь? – ей еще предстояло научиться говорить, как следует, и называть поручика князем.

«Ах, ты ж! Опять перепутала! Он же не поручик, а целый адмирал, оказывается!»

Не Львов, а Курбский, не поручик, а контр-адмирал, ваше превосходительство или бери выше – ваше высочество[46]…

«Серьезные перемены! И кто из них мой любовник?»

– Его высочество просил передать: «на ваше усмотрение».

– Тогда я, пожалуй, встану…

Она потрудилась найти одежду: кофры с «новым платьем короля» обнаружились в уборной, или эту смежную со спальней комнату следовало называть будуаром? Во всяком случае, это вне сомнения был настоящий «дамский кабинет» с огромным раскрытым трюмо на три зеркала и многочисленными пуфиками и примыкающей к нему гардеробной. Кофры лежали на столе, о назначении которого Кира не смогла даже предположить, и оказались разобраны. Кто и когда занес их сюда, разобрал, развесив платья и пеньюары на плечиках с мягким подбивом и разложив по полкам белье и чулки, бог весть. Но все это было исполнено с невероятной тщательностью, так что даже на шелковых панталонах не нашлось ни единой складки.

Кира приняла душ, привела себя в порядок, «не углубляясь при этом в детали и не впадая в фанатизм», оделась согласно наставлениям графини Дуглас в утреннее неглиже[47] из плотного шелка и шифона и отправилась разыскивать Якова. Его, впрочем, найти было несложно, Курбский ожидал Киру в ореховой гостиной. Сидел в кресле, одетый в домашний фланелевый костюм, белоснежную сорочку и шелковый халат, читал газету, курил. За открытой двустворчатой дверью виднелся накрытый к завтраку стол, но на подлокотнике кресла слева от князя стояла кофейная чашка.

– Я опоздала? – спросила Кира, входя.

– Никак нет, сударыня, – улыбнулся, вставая из кресла, Яков. – Ты, Кира, даже если постараешься, и то не опоздаешь. Не можешь по определению. Но я позволил себе, ты уж извини, маленькую вольность: чашку кофе к первой утренней папиросе.

– Тогда за стол? – прищурилась она, зная, что ему нравится этот ее прицеливающийся взгляд. – Я голодна, как волчица.

– Овсянка и прочие прелести классической дворцовой кухни? – усмехнулся он в ответ.

– Что, честно овсянка? – Кира к такому повороту дел оказалась не вполне готова. Овсянку она и в полку ела, а вот о каникулах в волшебной стране думалось отчего-то по-другому.

– Да ладно! – рассмеялся Яков. – Это я так глупо пошутил. Идем! Я своих орлов еще ночью предупредил, чтоб не усердствовали без надобности. Так что будет тебе и гурьевская каша по-петровски, и оладьи с икрой, и отварная осетрина с хреном. Шампанское тоже будет, хотя…

– Шампанское по утрам пьют только аристократы и дегенераты! – вспомнила Кира старую шутку.

– Значит, нам можно! – согласился Яков, предлагая даме руку. – Не изволите ли пройти со мной к столу, Кира Дмитриевна?

– После того что между нами было, можешь обращаться ко мне на «ты»! – Кира не без робости оперлась на предложенную руку и нашла, что это мило, но крайне неудобно. Не функционально, если называть вещи своими именами.

– Каковы наши планы? – спросила, чтобы не улыбаться, как дура.

– Сделаем пару обязательных визитов, пройдемся по магазинам – я слышал, кое-кто продолжает торговать, несмотря даже на войну, – пообедаем где-нибудь в городе и поедем на прием к герцогине Лихтенбергской…

– А может быть, ну ее эту рыбалку? – лукаво улыбнулась Кира, предположив, что спальня иногда предпочтительнее обеда.

– Одно другому не мешает, – ответно усмехнулся Яков. – Уверяю тебя, mon cher, день длинный – на все время найдется…

Так и случилось, хотя и с поправкой на субъективность восприятия времени. Между тем и этим нашлось время и для того, и для другого.

Визиты оказались, и в самом деле, обязательными, но зато краткими и необременительными. К тому же, во дворце у Якова нашелся, о чем, впрочем, можно было догадаться заранее, великолепный гараж, и Курбский-Львов щедрой рукой предоставил Кире выбирать, на чем они поедут, заодно разрешив ей «порулить». Кира выбрала последнюю довоенную модель «Опеля» – «Супер-9»[48] и затем почти сорок минут получала немереное удовольствие, «пилотируя» эту тяжелую и мощную машину по отличным столичным шоссе.

До Новгорода добрались быстро, потратив больше времени в ожидании своей очереди на блокпостах, чем на саму дорогу. К слову сказать, при первой же проверке документов молодой жандармский подпоручик едва умом не двинулся, заглянув в удостоверение, предъявленное авантажной дамой, сидевшей за рулем дорогущего авто. Вообще-то, момент был не из приятных. Прояви жандарм необходимое по службе рвение, дело могло закончиться гарнизонной гауптвахтой, ну или как минимум неслабым скандалом. По уставу, офицерам запрещено надевать партикулярное платье, и, следует сказать, пункт этот нарушался крайне редко. Ну, зачем, спрашивается, станет переодеваться в статское кадровый офицер? Ему обычно и в форме совсем неплохо живется, особенно если пошита в дорогом ателье. Однако на счастье Киры подпоручик слишком сильно удивился, узнав, что перед ним обер-офицер императорского воздушного флота, и даже не подумал, что правило на то и правило, что распространяется на всех офицеров – без оглядки на пол, а не только на мужчин.

В общем, слава богу и комплексам юности, проехали, но на следующем блокпосту Яков счел за лучшее предъявить свои «домашние» документы, и никому, разумеется, и в голову не пришло выяснять, кто сидит за рулем автомобиля, принадлежащего его высочеству князю Курбскому. Кира при этом только криво усмехнулась и бросила быстрый взгляд на своего спутника. В партикулярном платье – костюме-тройке и стильном плаще – Львов выглядел ничуть не хуже, чем в военной форме. Но и не лучше, если смотреть правде в лицо. А вот как он будет выглядеть в адмиральском мундире, Кире еще предстояло выяснить. Впрочем, главное она про Якова уже поняла. Или, возможно, не про него, а про себя. Ей было абсолютно все равно, как его зовут и во что он одет. Он был ей дорог сам по себе, как мужчина и как летчик-истребитель. Остальное – от лукавого, а слово «любовь» Кира боялась произносить даже про себя…