Сашка отслужил на флоте солдатом абордажного наряда и вернулся домой в звании старшего матроса. В это время и взошёл на престол Александр Федорович.

Привычный уклад в деревне стал разваливаться прямо на глазах. Прежний деревенский староста сгинул в реке, а новый, назначенный губернатором, стал поощрять единоличников и взяткодавцев. Урожай теперь делили не по степени отношения к труду, а по степени лизания задницы старосте. Кто на сколько себе налижет. В деревне произошёл раскол — десяток богатых сельчан-единоличников полностью скупили земли и теперь остальные могли трудиться только на «избранных». В деревню пришёл голод, и она стала пустеть.

Родители послали Сашку в город — прокормить семейство стало сложнее. Требовались деньги, и много, а на полях работали за копейки днём и ночью. Сашкины сёстры тоже подались в город. Им надо было найти богатых женихов — деревенские мужики стали спиваться и гибнуть, как мухи.

Сашка устроился в охрану к одному городскому барину. Тот неплохо платил, но на молодого богатыря обратила внимание жена барина. Она не давала Сашку проходу и всячески склоняла к блуду.

Сашка не понимал, что происходит. Люди превращались в животных, жаждущих пожрать, облепить себя модными шмотками, и отыметь всё, что шевелится. Высокомерие и алчность стали достоинствами, а совесть и желание помочь — отголосками дремучего прошлого.

Как-то Сашке пришлось заступиться за своих сестёр, которых один предприимчивый городской барин хотел продать в бордель. Сашка с удовольствием отбил свои кулаки об него, его охрану и любовниц. Этот барин затаил злобу и подкупил судей, которые отправили заступника на каторгу.

И там он узнал, что родители умерли от голода, а сестёр нашли в сточной канаве изнасилованными так, что невозможно было определить, чем их насиловали. Сашка чуть не сошёл с ума, благо нашлись умные люди, которые его смогли успокоить и он двадцать пять лет каторги носил в себе не упокоенную злобу.

Тут приехал к ним в лагерь какой-то армейский чин. Оказалось, что Русь находится в состоянии перманентной войны с османами, и нужны воины, готовые сражаться. За это им будет прощение и свобода от каторги.

Сашка понял, что вся эта барская братия на Руси не хочет подставлять себя и своих детей под османские пули и ядра. Пусть новый государь Николай Александрович и стал наводить порядок в умах и делах, но не быстро дела делались и умы воспитывались — ещё тяжёл был осадок после тридцатилетнего правления прежнего императора. Далеко не все хотели, чтобы Русь была независима от саксонцев и мирового господства транснациональных корпораций.

Котову же, вообще не мыслилось, что он и его будущие дети будут приверженцами саксонских ценностей. Он не привык быть индивидуалистом и хапать блага в одну свою харю. И не терпел такого же отношения к себе со стороны других, ибо видел в этом несправедливость. Ладно, если бы человек действительно был полезным и что-то делал не только для себя, но и для других, но богатеть за счёт других и при этом называть этих других быдлом, электоратом и чернью, Сашка считал недопустимым не для кого. Даже для императора.

Османы, с какого-то перепугу, начали ощущать себя хозяевами исконных земель Русичей. Стали наводить свои порядки и угрожать Руси. Мол, они союзники саксонцев, а саксонцы самый мудрый и богатый народ, а русичи должны преклоняться и принять все их ценности. Самое главное, что Сашку Котова никто не спросил — а хочет ли он быть, как осман или саксонец. Просто такое кто-то утвердил, поскольку это было выгодно утверждающему. Да ещё стали гнобить деда Котова, считая его захватчиком. Якобы галлийцы и тевтонцы не хотели поработить Русь, а всего лишь несли на неё избавление от прежнего общественного уклада. Но при этом никто не упоминал, что тевтонцы побили четверть от сотни миллионов жителей Руси. И что общественный уклад был одобрен всенародно. Ну, а кому не нравилось, тот мог уехать и не помышлять, что будет зваться Русичем.

— Ну, вот и я пойду освобождать земли Руси от османов, — сказал Сашка. — Принимайте меня.

Глазьев не дал далеко уйти Соболеву, задав вопрос:

— Простите, капитан. А как вы узнали, что книга украдена?

Пётр медленно повернулся к старшему майору.

— Когда книга на своём месте, то Мастера войны чувствуют её на далёком расстоянии. Она связывает мастеров своим невидимым первозданным светом. Прежний император выгнал всех Мастеров войны из Руси и отдал книгу тевтонцам в знак того, что не будет с ними враждовать. Мастера перестали её чувствовать… Они слабели. Нас, Мастеров, прикоснувшихся к книге Первозданного Света, остались единицы. Как-то, проходя в тех водах, я почувствовал её силу. Я начал искать её…

— Вот уж никогда бы не подумал, что буду командовать эскадрой, — бурчал Поворов, поглядывая на Глазьева и на пиратский фрегат, идущий в кильватере.

— Привыкайте, Павел Сергеевич, — только улыбался старший майор.

Корабли шли уже два дня и вскоре, по расчётам Глазьева, должны были выйти в координаты, где затаился таинственный остров, не обозначенный на картах. Глазьева волновало то, что граф Воронцов упомянул пять кораблей охраны. Это было для экспедиции крайне нежелательно, ибо, несмотря на проведённый ремонт, фрегат «Императрица Анна» не мог идти на полной скорости. Заменённые мачты фрегата были укреплены хоть и на совесть, но всё же не смогли выдержать сильного и долгого давления ветра на паруса. На Барбанесе не было тех пород деревьев, из которых были первоначально изготовлены конструкции парусного вооружения корабля. Да и корпус от пробоин подлатали хоть и добротно, но не так основательно — у экспедиции не было времени, чтобы тратить его на долгое стояние в ремонте.

С боеприпасами дело обстояло тоже не так, как хотелось бы. Для кулеврин ещё нашли гранаты, а вот для мортир… Потому Глазьев и рассчитывал на помощь фрегата Соболева, особливо при бомбардировке. А ещё Фёдор Аркадьевич подумывал над тем, как купить коменданта острова — саксонского золота было ещё в избытке. Да потом безболезненно скрыться от преследования, если таковое случится.

На мостик с разрешения капитана поднялись Воронцов с Величинским. Гардемарин был хмур, как небо с повисшими свинцовыми тучами. Оно и понятно. Граф Воронцов с должным рвением отнесся к поручению старшего майора и не давал Величинскому беспробудно употреблять вино на протяжении последних дней. Гардемарин поначалу артачился и пытался графа отговорить от столь назойливого внимания, но Воронцов был твёрд, как скала. Мало того, устроил Величинскому утренние тренировки на палубе под насмешливыми взглядами матросов.

— Граф, поберегите молодое дарование, — хохоча, просил Глазьев. — А то мы не довезём его до места.

Величинский и Воронцов каким-то непостижимым образом сумели ужиться друг с другом, и Глазьеву показалось, что между ними даже возникла дружба. В этом была немалая заслуга молодого графа. Воронцов, имея знатное происхождение, не вёл себя заносчиво и высокомерно. А ещё он понимал, что в пропаже реликвии есть и его вина, хоть он и не знал, зачем пишет письмо отцу. Он не понимал, что это может быть связано с ущербом для Руси. Потому изо всех сил старался быть полезным, чтобы хоть как-то искупить свою вину — если было надобно, то присматривал за Величинским; если просили принести воды, то ведром черпал её с борта; если нужно было смазать ядра, то смазывал. И не роптал. И этим заслужил уважение не только матросов, но и офицеров.

Как-то ночью, выйдя на палубу, Воронцов встретился с боцманом Котовым. Боцман, напряженно вглядываясь в ночную темноту, заметил графа.

— Кабы, всё графья были такие, как вы, ваше сиятельство, то не было бы у Руси проблем…

— Вы о чём, сударь? — не понял Воронцов.

— Я о том, что не все из вашего сословия рады защищать Отчизну. Многие за границу подались — к ворогам Руси. Там у них имения, деньги в банках. Детей своих там учат. Как их после этого называть элитой?!