Детство у лошадей короткое. Неподалеку от своей усадьбы хозяин Сивки прикупил участок земли и начал готовиться к севу.

Пришло время надевать на жеребенка сбрую и запрягать его в телегу.

Сивке, который, очевидно, надеялся всю свою жизнь прорезвиться на лугу, пощипывая траву и разглядывая окружающий его прекрасный мир да вдобавок ежедневно получая от пастухов хлеб, все эти новшества очень не понравились.

Для начала хозяин решил посадить на спину Сивке своего малыша и прокатить его верхом. Затея кончилась тем, что жеребец, не выказывая ни малейшей охоты покориться воле человека, немедленно сбросил с себя непривычное бремя.

Сивка кинулся было искать защиты у матери, но чем она могла ему помочь, когда у человека были такие сильные руки и такие крепкие путы! Она сама почти не знала детства и очень рано познакомилась с упряжью. Такая же судьба ждала и ее дитя.

Пришла весна. Земля разбухла. Голосистые птицы возвестили о приближении туч, несущих грозы и освежающие ливни. Как лошадь, которая сбрасывает прошлогоднюю шерсть, человек скинул зимнюю одежду и стал готовиться к полевым работам.

Ростом Сивка уже догнал мать. Грудь его и бока казались достаточно выносливыми, Сивку уже не могли удержать и двое мужчин. Жеребцу была куплена упряжь. Он долго брыкался, пока удалось его впрячь — сначала в телегу, потом в плуг.

Первый рабочий день показался новичку длинным-длинным, он уж думал, что это мученье никогда и не кончится. Ему и раньше приходилось тащить с матерью воз и сидящего на возу человека, но для Сивки это было нетрудно, — ведь колеса из рытвин вытягивала старая кобыла, с неизменным упорством и терпением перенося удары кнута. Мать Сивки тянула плуг терпеливо, задыхаясь, пригнувшись к земле. Она давно привыкла не противиться хозяину, и кнут был ее ежедневным спутником.

Когда солнце поднялось выше, влажные борозды пашни засветились каждой росинкой, пылая и переливаясь, как волны на Вере.

Чем дальше, тем все больше уставал Сивка. Куда девалась его прыть! У него уже не было ни желания, ни силы двигаться. Повесив голову, терпеливо брел он по большому топкому полю вперед-назад, вперед-назад. Когда ему приходилось шагать против солнца, глаза его обжигали жаркие лучи, слепни и оводы тучей садились ему на спину, липли к бокам, обжигали кожу. Маленькие блестящие синие мушки, как горячие угольки, залетали ему в глаза, выжимая едкие слезы. А за каждый неудачный шаг, за каждую остановку человек сзади нахлестывал его кнутом.

Но сейчас даже эти безжалостные удары кнута были для жеребца единственным спасением от оводов и мошкары.

Еще час, еще — и Сивке уже кажется, что больше он не выдержит.

Отдых пришел не скоро, но он принес животному истинную радость. Какое это было счастье, когда вспотевший человек повесил свою рубаху на дерево, выпряг Сивку с матерью из плуга и повел к озеру!

До сих пор Сивку водили туда только на водопой, а сейчас хозяин погнал его далеко-далеко в воду, и когда, впервые оторвавшись от дна, Сивка поплыл, он понял всю благодать купанья.

Холодная, свежая вода струилась между ногами, под животом, омывала искусанную, окровавленную кожу, прогоняла усталость.

Старая кобыла, сделав несколько кругов по озеру, уже вышла на берег и каталась в песке.

Сивка плавал долго, до тех пор, пока не отдохнул каждый его мускул и не ожило его сердце. Тогда только, понукаемый хозяином, он нехотя выбрался на берег.

На его светлой шерсти, на хвосте, на щеках дрожали прозрачные капельки воды. Сивка весь казался серебряным. Словно памятник силе и юности, стоял он на берегу, радостно любуясь своим отражением в гладком зеркале озера.

Вокруг после вчерашнего дождя свежей, яркой зеленью вспыхнули поля.

И жизнь снова показалась Сивке прекрасной и достойной его тяжелого, упорного труда.

…Постепенно Сивка привык ко всякой работе, от нее он только мужал и вдвое крепли его кости.

Послушно разрешая себя впрягать, он тянул груженные сеном возы, носил на спине мешки и даже человека. Шерсть его оставалась такою же чистой и блестящей, как и раньше, но местами упряжью ему протерло бока до мяса, и злые осенние мухи обжигали его раны.

По праздникам, когда Сивка больше всего надеялся на отдых, его впрягали в одноконную таратайку, в которую усаживались хозяин с женой, и они отправлялись в город.

Мать Сивки уже совсем постарела, она почти валилась с ног, и хозяину больше не приходило в голову кичиться ею перед проезжими и прохожими, как это бывало в дни ее молодости. Поэтому в свободные от работы дни он запрягал только Сивку.

В пути молодой жеребец был незаменим. С ним можно было не брать кнута, понукать его не было нужды. Изогнув шею, он легко, как щепку, вез ладную, хорошо смазанную повозку. Хозяин крепко взнуздывал молодую лошадку, потому что Сивка пугался мельницы и бросался в сторону от малейшего непривычного звука. Хозяину приходилось туго натягивать вожжи, но удержать Сивку было трудно. Особенно не следовало шутить с ним ночью: испугавшись скрипящего на ветру дерева или бьющей в берег озера волны, он легко мог разбить повозку.

Сивка не подпускал к себе никого, кроме хозяина. Ни на минуту невозможно было оставлять его с чужим. Оседлать его не удавалось еще никому из посторонних — он, как одичалый, немедленно становился на дыбы или сбрасывал седока через голову.

Хозяин не раз говаривал с гордостью:

— Попробуй-ка на него сесть! Если мой Сивка не сбросит тебя через двадцать шагов, отдаю его тебе. Даром отдаю!

На его светлой шерсти… дрожали прозрачные капельки воды.

Однако шутить с жеребцом никто не решался. Скоро слава о его быстроходности, силе, красоте и горячей крови разошлась далеко. Сивка приобрел много ценителей среди знакомых своего хозяина. Одни предлагали за него отличных лошадей, другие сулили большие деньги. Даже помещик, известный коннозаводчик, приехал поглядеть на Сивку, а когда поглядел, хозяину уже трудно было от него отвязаться.

— Нет, не могу, барин! — отказывался мужик, не скрывая своей гордости. — «Коня продать — и возу не обрадуешься», — говорят у нас люди.

— И к чему нам такой шальной жеребец! Для работы он не годится… Ох, гляди, еще расшибет тебя, — уговаривала мужа хозяйка. — Да он даже собственной тени боится. Так и вздрагивает на каждом шагу. Как бы он тебя из повозки не вывалил!

Но хозяин сейчас ни за какие деньги не расстался бы со своим любимцем. Бросив рыбачий промысел, он прикупил себе участок земли и вошел в общество почтенных землевладельцев. Ему уже ничего не стоило прокормить лишнего коня. А Сивка сейчас стал его славой и гордостью.

Когда хозяину случалось выпить ради праздника, то, возвращаясь домой, он обязательно вступал в соревнование со всеми попутчиками. Достаточно было ему свистнуть или крикнуть: «Но-о, Сивка! Оп-па!» — и жеребец, выгнув шею, рвался вперед. В эту минуту пьяный хозяин не мог устоять на месте; приплясывая на возу, он кричал вцепившейся в грядки телеги жене:

— Держись, баба, губернатор едет!

— Спятил ты, что ли? И к чему так гнать лошадь? — бранилась испуганная женщина. — Вот свернет нам обоим шеи, тогда будет тебе губернатор!

Хозяин мало обращал внимания на слова жены, он всем своим существом отдавался радости состязания. С гордостью видел он, как Сивка оставляет позади себя другие упряжки, как грива жеребца мечется по ветру, а подковы выбивают искры.

Хозяин так полюбил Сивку, что ему жалко было впрягать его в плуг и заставлять выполнять черную работу. Для этого годилась и старая кобыла.

Не думала Сивая, что под старость ей выпадет горькая радость видеть, как ее дитя кормят овсом и хлебом, а самой ей достается только гнилая солома.

А когда Сивке отвели отдельное стойло в хлеву и отдельные ясли, она без подстилки лежала на грязном полу.