Собака осмелела. Опасливо обходя яму, подползла она к лежавшему на траве другу, обнюхала мальчику ноги и растянулась рядом с ним. Вскоре и она закрыла глаза и, только изредка раскрывая их, видела, как по небу плывет красное облако, озаренное заходившим солнцем. Облако это походило на золотой корабль Микутиса.

1944

МАЛЕНЬКИЙ ТОМАС

У маленького Томаса сохранились только смутные воспоминания об отце-каменщике, которого однажды несколько человек на руках внесли в дом. Из-под покрывавшего его пальто видны были испачканные грязью ботинки. Люди положили его посреди комнаты на двух скамьях. Вечером к ним в комнату набилось много народу, зажгли свечи, и Томасу кто-то подарил глиняную уточку.

Мальчик помнит, как потом в погожее утро его везли в телеге, переполненной людьми. Ехали через большую реку. Томас видел пароход, с которого на них лаяла рыжая собака. Это были его единственные воспоминания о раннем детстве, о навеки покинутом домашнем очаге.

Мальчик никогда не знал материнской ласки: мать умерла, прежде чем он научился называть ее по имени.

Сироту приютила тетка, жившая чуть ли не в самом поле, за городом. Дом, под кровом которого прошли первые годы детства Томаса, был сооружен из старого вагона и был такой маленький, что даже вблизи казался похожим на улей.

Бо́льшую часть помещения занимала кровать. На ней спали дядя и тетя, а у них в ногах — трое детей. На полу постилали еще сенник для дедушки, а с дедушкой укладывался и Томас.

Летними ночами даже и при открытой двери семья задыхалась. От накалявшихся в полуденный зной железных стен вагона несло нестерпимым жаром, дети стонали во сне и просили воды. Взрослые же ворочались на своем ложе, бормотали:

— Ох, боже мой, боже мой!..

Зимой отовсюду дуло, в щели наметало снегу. В морозные дни малыши так и не поднимались с постели. А ночью у них было в обычае класть в ноги нагретые кирпичи. Завернутые в тряпье кирпичи наполняли комнату одуряющим чадом.

Если деду удавалось собрать хвороста, огонь в печи поддерживался беспрерывно. Когда в доме тепло, даже голод не так мучает людей.

Глава семьи, дядя Каспарас, долгое уже время был без работы. В поисках работы он и проводил месяц за месяцем, с каждым днем становясь все угрюмее и угрюмее. Это был высокий мужчина с рыжей, пламенеющей бородой, с беспокойным, бегающим по сторонам взглядом. Говорил он мало, но если принимался рассказывать, то всегда что-нибудь самое необыкновенное; при этом он постоянно шарил у себя за пазухой, точно именно за пазухой и отыскивал все эти необычайные происшествия.

Жена порой останавливала его:

— Да брось уж ты свои россказни!

— Истинную правду тебе говорю! — возражал дядя. — Не могла женщина ребенка прокормить, спеленала его и положила у дороги. А утром люди нашли его уже без глаз — глаза ему вороны выклевали.

Рассказы эти глубоко западали в душу Томаса, хотя не все в них было ему понятно. Напуганный дядей Каспарасом, ночью он часто часами лежал без сна, уставясь в темноту.

Дядя Каспарас рассказывал малышам о ткацкой фабрике, где он когда-то работал маляром. Томасу казалось, что именно там, на фабрике, дядя и выкрасил свою вихрастую, беспокойную, как и сам он, огненную бороду.

Тетя Уршуле, жена дяди Каспараса, сухонькая, проворная женщина, целыми днями копалась на огороде, ходила по стиркам и всегда приносила домой какую-нибудь мелочь. Никто не видел, когда она спит, когда ест. Томас слышал однажды, как она ответила дедушке:

— Я сыта слезами.

В те дни, когда женщина уходила на заработки, за детьми присматривал дедушка. Это был сгорбленный старик с морщинистым, словно измочаленным лицом; в груди у него постоянно что-то свистело, и этот свист пугал по ночам Томаса. Дедушка был однорукий, но постоянно что-нибудь строгал и пилил, согнувшись над земляным полом, и из-под его руки во все стороны разлетались стружки. Засыпанный с ног до головы опилками, насовав полный рот гвоздей и пыхтя, как самовар, старик мастерил чудесные штуки, которые на долгое время приковывали внимание малышей.

— Угадай-ка, что дедушка делает? — спрашивал кто-нибудь из них, жадными глазами следя, как из-под дедушкиных пальцев рождается деревянная птица, зверь или человек.

— А я знаю! — кричал второй. — Это лошадка!

— А вот и нет! Это будет человек, — с видом знатока заявлял третий.

Но у старика получалось всегда что-нибудь неожиданное — то петух с гребешком, то мышь на пружинке, то кивающий головой плотник. Смастерив несколько игрушек и раскрасив их, старик раз в неделю отправлялся в город. Если удавалось сбыть часть игрушек, повеселевший дед возвращался домой со связкой баранок на шее. Деньги покрупнее он немедленно отдавал тете Уршуле.

Тетка постоянно отказывалась от этой помощи, советовала старику откладывать что-нибудь «на черный день», но в конце концов все-таки брала у него деньги.

— Не дай боже! — вздыхала она.

Через неделю-другую после того, как отцветал орешник, в природе начинался великий перелом: в низинах высохших болот показывалась трава, взбиралась на кочки, и дети высыпали на солнышко. После долгого сидения взаперти, когда надоедают все самодельные игрушки, малыши рвались на свежий воздух. Здесь их ожидало так много нового, удивительного, здесь было так широко и привольно!

Большое открытое пространство, заключавшее для маленького Томаса весь внешний мир, было отведено под городские свалки. Здесь были в беспорядке навалены ржавые листы железа, кирпичи, высокие горы мусора и шлака, остовы старых автобусов. Дальше, к северу, равнина граничила с железнодорожными мастерскими, а с северо-востока до юго-запада ее опоясывали валы фортов. Из мастерских выбегали две ветки рельсовых путей; по ним изредка тащился отживший свой век паровоз или искалеченный вагон и оставался здесь уже навсегда.

С краю равнина была усеяна домишками, кое-как сколоченными из досок. Ежегодно число их все увеличивалось, все разнообразнее пестрели их стены и крыши. С высоты фортового вала можно было разглядеть на равнине дым очагов, стайки резвящихся детей, слоняющихся по дворам коз, колышущиеся на ветру лохмотья по заборам; оттуда постоянно доносились плач, крики, ругань.

Все это пространство зимою лежало под снегом, и только в тесных домах-коробочках сберегалось тепло. Стариков зимой не было видно, но весной они выползали на солнце усаживались где-нибудь за ветром и, положив на палку подбородок, застывали на целые часы, уставившись на какой-нибудь предмет выцветшими глазами.

Весной не только дворы, тропинки, но и каждая кочка начинала дышать жизнью. Осколки стекла зажигались на солнце и, ослепительно пылая, манили издали.

Маленький Томас и его двоюродные братья целые дни проводили в играх. Много интересного можно было найти в куче отбросов, которая за зиму сильно вырастала, так как сюда свозился мусор со всего города. Покопавшись в ней, можно было отыскать клочки бумаги, бутылки, изношенные калоши, гнилые яблоки. Однажды Томас нашел кожаный ремень с костяной пряжкой.

В отбросах копались не только дети. Голодные собаки собирались здесь стаями. Временами они подымали вой и драку из-за найденной кости, вспугивая со свалок огромные стаи ворон.

Изредка Томас с приятелями доходили до старого, заброшенного форта, где тянулась насыпь с длинными темными подземельями. Однажды, странствуя там, дети нашли мертвеца; он сидел, прислонившись спиной к стене.

Новость быстро облетела поселок. К насыпи сбежались любопытные, а вечером нагрянула полиция. Дядя Каспарас, ходивший смотреть на мертвеца, рассказывал, что никто не опознал этого человека. По всей вероятности, это был какой-нибудь бездомный плотник или дровосек, приходивший сюда ночевать и замерзший в зимнюю стужу. У ног его нашли топор.