Помнишь ли ты, Пьер, наши первые шаги в Параклете? Когда мы прибыли туда, по мягкой сентябрьской погоде, мы были твердо настроены довольствоваться малым, быть всем довольными. Богатство Аржантейя плохо подготовило нас, по правде говоря, к требованиям жизни в бедности. Мы осознавали этот недостаток и считали даже, что прошлая беззаботность таила в себе куда больше опасностей, чем суровая жизнь, к которой мы готовились тут. Но самые пессимистичные догадки были тут же превзойдены. Мы оказались вынужденными бороться с такой нищетой, что у некоторых энтузиазм мог бы смениться унынием, если бы я не была начеку.

Там, где ты основал Параклет, не было ничего, кроме травы и тростника, когда ты пришел искать там пристанища. Благодаря твоим ученикам крепкая, высокая молельня сменила хрупкий кров, возведенный твоими руками. Примитивные кельи, построенные вокруг священного места, довершали благоустройство. Такое помещение показалось достаточным студентам и философу, отрешенным от низменных нужд. Затем ты уехал в Сен-Гильдас, и время продолжило свое разрушительное дело.

В благословенный 1129 год, когда мы, в свою очередь, оказались на земле, которую ты подарил нам, одна лишь молельня оставалась еще в хорошем состоянии. Кельи, заросшие колючками и крапивой, казались пригодными лишь для защиты от дождя и ветра. Сырость, поднимавшаяся от близкой реки, покрыла стены и потолки узором плесени. Вовсе не было помещений для выпечки хлеба, приготовления пищи, ухода за больными, хранения провизии. Ни пекарни, ни трапезной, ни погреба, ни кухни, ни мельницы, ни сада. Все надлежало создать, а зима приближалась!

Эта жестокая необходимость стала для меня спасительной. Я отдавалась многочисленным трудам, которые нам следовало осуществить, с жаром, в котором было много от моей всегдашней любви к действию и от желания заставить процветать переданное тобой нам владение, но также и потребность прогнать наваждение и горечь, заглушить внутренний конфликт, терзавший меня со времени моего поступления в монастырь.

Пустые годы в Аржантейе меня уничтожили. Битва против голода, холода, нищеты и неудобств, которую мне пришлось развязать при нашем вступлении во владение Параклетом, меня укрепила и закалила.

В то время я научилась забывать о себе перед лицом насущных задач. На ветру, в грязи и в лишениях я возводила, камень за камнем, с помощью нескольких крестьян и своих духовных дочерей, начатки того, что станет позже нашей общиной. Став аббатисой этой убогой обители, я решила привести ее к процветанию, чего бы мне это ни стоило.

Мне недоставало дела: создание, а затем расцвет нашего аббатства и стали делом моей зрелости. Не имея другой цели, кроме развития учрежденной тобой обители, я впрягалась в работу с упорством, выносливостью и суровостью, не знавшими себе равных.

Сам же ты, моя дорогая любовь, вновь отбыл в Бретань, как только мы начали устраиваться. Успокоенный насчет судьбы твоей молельни, ты доверил мне управление ею, прежде чем уехать. В течение нескольких — слишком кратких — дней, что ты оставался среди нас, я не смогла ни мгновения пробыть с тобой наедине. Хотя меня не оставляла мысль об этом, ты всегда устраивал так, чтобы с нами был кто-то третий — священник из часовни либо одна из монахинь.

Твоя манера держаться со мной, внимательная, но отчужденная, осталась такой же, как в день нашего приезда. Ночами, которые я проводила в раздумьях о тебе, я понапрасну изводила себя, изобретая средство против твоей сдержанности. Так значит, в твоем сердце уже ничто не отзывалось на мое приближение? Я, впадавшая в транс в твоем присутствии, видела твое спокойствие и чувствовала себя погибшей.

Прежде чем меня покинуть, однако, ты позаботился обо мне, познакомив с благородным и могущественным сеньором Тибо Шампанским и его супругой, графиней Матильдой, которые были твоими друзьями и впоследствии проявили доброту и ко мне. Назначая их мне в покровители, ты доказал тем самым великое здравомыслие и предусмотрительность. Из этого я заключила, что если ты и отказывался засвидетельствовать мне свою нежность, которой я так страстно желала, ты старался, тем не менее, засвидетельствовать мне свою привязанность косвенным образом и почти отечески.

Другой твой друг, Мило Ножанский, который подарил тебе земли на берегу Ардюзона — три возделанных поля и участок ближайшего леса для вырубки, — также проявил доброту к нам благодаря твоим рекомендациям. Вскоре после нашего приезда он пожаловал нам исключительное право рыбной ловли в реке между деревней Сент-Обен и Кенсэй, нашим приходом.

Мы весьма нуждались в таких щедротах! Наше тогдашнее существование было сплошным голодом и нуждой. Не имея иных припасов, кроме тех, что получали с наших трех полей и реки, мы постились куда чаще, чем предписано. Не имея возможности купить недостававшие нам необходимые вещи, мы были вынуждены все изготавливать сами. В первое время там я открыла для себя суровость и благодатность ручного труда. Для такой слишком головной эрудитки, как я, суровая школа нужды была бесконечно полезна и богата уроками, которых не найдешь в книгах. С мастерком или мотыгой в руках мне пришлось пересмотреть многие воззрения и смиренно принять уроки, которые мне часто преподавали природные стихии.

Нам пришлось поочередно становиться то каменщиками, чтобы привести в порядок наши кельи и объединить многие из них, дабы располагать строениями первой необходимости; то садовниками, чтобы распахать и засеять наш участок; то столярами, чтобы изготовлять столы, скамьи, кровати; то фермерами, чтобы разводить кур и кроликов; и овладеть еще многими другими ремеслами, чтобы изготовлять матрасы и одеяла, одежду, посуду, обувь и свечи.

Подчиняя свои тела строжайшей дисциплине, мы также заботились о своих душах и со всей строгостью следовали своим религиозным обязанностям.

Изнуренная усталостью, с разбитой спиной и руками, я внутренне испытывала удовлетворение от работы без передышки с утра до вечера. Именно с тех героических времен за мной идет слава стойкого и мудрого организатора. То, что в моей душе непрерывно вопияли демоны, касалось только меня. Никто об этом не знал. Пытаясь обуздать этих проклятых, я открыла для себя опьянение тяжким трудом, усталость от которого действовала на мою чувственность как умиротворяющее снадобье. Я доходила до последнего предела своих сил, чтобы затем обрести в оцепенении, которое охватывало меня в постели, хоть подобие отдыха.

С приходом зимы наши трудности возросли. Нас мучил холод, от которого мы были так плохо защищены. Бледные, изнуренные работой, с опухшими, потрескавшимися руками и ногами, мы жили в сердце ледяной равнины как в дурмане, откуда выходили лишь молить Бога прийти к нам на помощь.

Догадываясь о наших несчастьях, ты приехал в январе навестить нас. Была сухая погода, секущая, как лезвие. Земля была так тверда, что в нее нельзя было вонзить лопату, а вода в источнике замерзла. Я как раз выходила из свинарника, где помогала двум моим духовным дочерям раздавать свиньям их ежедневную порцию желудей, и увидела тебя, верхом на лошади, посреди двора.

Непреодолимый порыв толкнул меня к тебе.

— Пьер! Ты вернулся!

В твоем присутствии я забывала о нашем положении, о нашей ответственности, обо всем, что нас разделяло. Я была только твоей женой, счастливой, такой счастливой от твоего возвращения.

Машинальным жестом хорошей хозяйки, прежде чем поднять к тебе глаза, я вытерла руки о полотняный фартук, который носила над черной накидкой. Затем я взглянула на тебя. На склоненном ко мне лице я прочла грусть, печаль и какое-то мягкое неодобрение, причинившее мне боль.

— Я рассудил, что аббатиса Параклета, несомненно, будет нуждаться в помощи этой суровой зимой, — сказал ты безличным тоном. — Должно быть, вы и ваши монахини страдаете от того, что устроились еще так ненадежно.

Поставленная на место, я опустила голову, чтобы скрыть от тебя слезы, замерзавшие от холода на моих щеках. Так значит, ты отказываешься от всякой фамильярности, от всякого напоминания о прошлом, преследующем меня, но забытым тобой. Как всегда, я решила подчинить свое поведение твоим указаниям.