Это было 21 апреля 1142 года. 25-го я уже знала. Вестник, посланный аббатом Клюни, сообщил мне о начале моего траура. Бесконечные годы холода и пустоты начинались для меня.

Я чувствовала себя лишенной части моего существа. Не думаю, что мои дочери нашли меня более грустной после твоего исчезновения, чем до него, ибо мое положение было выше всякой печали. Оно сводилось к отсутствию — отсутствию, углублявшему во мне пустоту, которую не могли заполнить ни Бог, ни люди.

Я потеряла тебя, и что же мне оставалось?

Я просто подумала, что, как лампа, оставшаяся без масла, я угасну в свой черед. С нетерпением я ожидала тайного посетителя, который освободит меня от этого смертного тела. Он не явился. Это была последняя епитимья, наложенная на меня за мои прошлые грехи, последнее наказание.

«Всякий дурной конец есть следствие дурного начала», — написала я тебе однажды. Эта отсрочка на двадцать лет была нескончаемым концом.

Как всегда, моим единственным прибежищем стало действие. Я могла наконец заняться тобой. Получив прекраснейшее письмо от нашего друга, я ответила ему, испрашивая его помощи. Я лишь позже узнала, что тебя погребли там, где ты скончался, в Сен-Марселе. Но зато я не забыла, что ты настоятельно выражал желание покоиться в Параклете. Так что нужно было тебя туда перевезти. Я сказала об этом Пьеру Достопочтенному и стала ждать.

Действуя как истинный брат, этот преданный человек решил похитить твою бренную оболочку втайне от монахов Сен-Марселя, которые, радуясь, что обладают останками столь знаменитого человека, не допустили бы их перемещения.

На шестнадцатый день декабрьских календ он прибыл в Параклет, под снегом, чтобы возвратить мне тело, которое я так любила. Он отслужил мессу в твою честь, о мой исчезнувший Пьер! и присутствовал рядом со мной при твоем погребении, местом которого стало подножие большого престола в твоей молельне.

По иронии, в которой я усматриваю и толику милосердия, смерть исполнила наконец мое самое неизменное желание и отдала мне тебя навсегда.

Я потеряла половину своей души, но рядом со мной в моей собственности было то, что оставалось от моей любви.

Несмотря на душевную боль, я стремилась все привести в порядок. Поскольку я испытывала отныне к Пьеру Достопочтенному уважительную дружбу, я написала ему, прося оказать мне несколько последних услуг: прислать грамоту, содержащую в ясных словах прощение твоих грехов, мой возлюбленный, дабы я могла повесить ее на самой твоей могиле; письмо с печатью, подтверждающее, что в Клюни в течение тридцати лет после моей смерти будет совершаться служба за упокой моей души; и наконец, в порыве весьма запоздалой материнской заботы, я просила его помнить о нашем сыне, Пьере-Астралабе, которым я так мало занималась, и добиться для него места священника у епископа Парижа или где-нибудь еще.

Все было исполнено согласно моим пожеланиям.

Мне оставалось лишь жить без тебя дальше. Никто не знает, чего мне это стоило. Только стены моей кельи могли бы сказать, сколько слез заставило меня пролить это продление бесцельного существования. Находя прибежище в молитве, я молилась за тебя неустанно. Утром и вечером я подолгу молилась на твоей могиле, цветы на которой я меняла каждый день.

В том же духе я посвящала себя монастырю, который ты основал. Ты наметил мой путь. Погребенное в глубине моей души, мое горе никогда не мешало мне выполнять свое дело. Я к нему приспособилась, еще когда ты был жив. После твоего ухода ничего не изменилось. Я знала, что твой дух одобрял мои действия и подбадривал меня из невидимого мира.

В своем первом послании Пьер Достопочтенный написал мне: «Вы не должны лишь гореть, как уголь, но, подобно лампе, вы должны одновременно и гореть, и светить».

Всецело посвящая себя Параклету, я могла надеяться послужить светом одним, а в иных укрепить ослабевшее мужество.

Итак, я целиком отдавалась своему делу. Оно было тяжким, сложным, часто неблагодарным, но меня направляла неукротимая энергия. В ней я видела единственное возможное проявление моей посмертной любви. Она меня поддерживала.

Многие великодушные сердца помогли мне в моем предприятии. Дочь Денизы, наша Агнесса, присоединилась ко мне вместе со своей сестрой Агатой, ныне покойной. Это пламенная и тонкая монахиня. Я назначила ее приоршей, чтобы она наследовала мне, когда настанет время. Ее душевная ясность и твердость часто поддерживали меня. Госпожа Аделаида, не зная уже, чем еще меня одарить, доверила мне свою сестру Эрмелину, и обе остались моими лучшими подругами.

При том что владения нашего аббатства не переставали увеличиваться, а число моих дочерей умножаться по мере распространения нашей доброй славы, мне пришлось однажды подумать и об основании ответвлений и филиалов нашего дома. С течением времени я создала еще шесть монастырей. Их совокупность образует орден Параклета, авторитет которого огромен.

Все тщательно соблюдают правила, которые ты дал нам, Пьер, и, чтобы быть уверенной, что никто в нем никогда ничего не изменит, я кодифицировала твой устав. С большой неохотой и лишь потому, что этого требовали иногда обстоятельства, я должна была в некоторых деталях внести небольшие изменения. Это не имело значения. Я никогда не переставала действовать по твоим заветам и во всем следовать твоим заповедям.

В настоящее время мой труд завершен. Параклет пользуется репутацией, не имеющей себе равных, и твое творение вызывает во всех восхищение.

Я могу уходить. Но куда я приду? Примешь ли Ты меня, Господи? Разве не ад ожидает меня? Не буду ли я навеки лишена Тебя, лишена Пьера?

Боже, смилуйся надо мной!

Я обвиняю себя в совершении самого непростительного из грехов: я предпочла создание Создателю! Я знаю об этом. И вот вдруг, Боже! Я в этом раскаиваюсь.

Господи, помилуй меня!

Пьер сказал мне однажды, что всякая молитва должна завершаться словами «да будет воля Твоя». Так да пребудет же, Господи, Твоя воля, а не моя.

Свое сердце, слабеющее с каждой минутой, я возвращаю Тебе, Господи. Хотя оно и билось так долго ради другого, его последние удары будут посвящены Тебе. Я склоняю наконец свою мятежную главу и вручаю в Твои руки свою покорность.

Удали мою душу от врат ада, Господи милосердный.

Пьер, ты, должно быть, молишься за меня с тех пор, как меня оставил; присоедини же, умоляю тебя, свой голос к моему! Вступись за меня перед Богом. Нужно, чтобы мы соединились в вечности, как были соединены здесь. Нужно, чтобы мы обрели друг друга навсегда.

Разве друг наш, Пьер Достопочтенный, не писал мне: «Дражайшая сестра моя в Господе, тот, с кем ты была вначале соединена во плоти, а затем связана узами более крепкими, ибо более совершенными, узами Божественного милосердия, тот, с кем и под началом кого ты послужила Богу, сам Христос принимает его теперь в своей обители, вместо тебя и как тебя саму; и Он сохранит его для тебя, чтобы по пришествии Господа, спускающегося с небес в гласе архангельском и звуке трубном, благодатью Его он был тебе возвращен».

Да будешь ты мне возвращен, да буду я тебе дана, и да простит нас Бог!

В золотистом свете пьяные от пыльцы пчелы вились вокруг зарослей жасмина. Колокол третьего часа не нарушил их жужжания и не потревожил молитв монахинь. И те и другие, сознавая насущность и важность своего дела, не прерываясь трудились.

После третьего часа должна будет состояться ежедневная месса. Каждая монахиня причастится, чтобы почтеннейшая матушка была в назначенный час принята Господом в Его рай. И они с усердием молили Господа отпустить грехи этой великой душе и быть к ней милосердным.

Почитаемая и превозносимая всеми, их аббатиса не может быть обойдена небесным блаженством. А иначе, кто из них самих будет к нему допущен?

В Откровении святого Иоанна сказано: «Блаженны мертвые, умирающие в Господе. Они успокоятся от трудов своих, и дела их вдут вслед за ними».