Где-то месяца через три после того как флот убыл на Русь, Афанасию донесли, что молодой ирокез по имени Канассатего слишком уж пристально выспрашивает у поселенцев о жизни и взглядах русичей. Заинтересовавшись подобной настойчивостью, к нему аккуратно подвели Вавилу, одного из учеников Лукьяна, отвечавшего в поселении за внутреннюю безопасность. Вот тут-то и выяснилось, что паренёк этот вовсе не шпион какой-нибудь, а самый настоящий диссидент (пусть никто в колонии такого слова, кроме Вавилы, и не знал). Причём он даже не был ирокезом по рождению, просто старшие матери, рассматривая захваченных в очередном походе пленников, среди которых и находился он с братом, решили, что статный молодец достоин того, чтобы принять его в племя. А вот в старшем брате углядели слишком никчёмного гордеца, недостойного стать ирокезом, и которого после их решения предали мучительной смерти и ритуальному поеданию.
Что же, не он первый, не он последний. Так повелось веками, и Канассатего тоже прожил бы свою жизнь так, как сотни подобных "принятых в род", причём за прошедшие годы он сумел не только укрепиться в племени, но и сделать себе имя, но тут разом сложились два события.
Во-первых, совет мудрых женщин решил, что Канассатего не может быть военным вождём. Они считали, что чтобы получить под своё управление воинов племени, мужчине нужны храбрость, щедрость, тихий, спокойный нрав и доброта. А Канассатего храбр, спору нет, и все в деревне признавали, что он - великий воин, но вот сердце у него было гордое, а нрав вспыльчивый. И потому у Совета женщин не было к нему полного доверия. Ведь военный вождь был слишком влиятельной величиной в деревне, и с большой долей вероятности со временем мог стать и сахемом. Так что, рассудив между собой, женщины решили, что военным вождём пусть будет избран не менее хороший воин, но зато более лояльный традициям Доннакона.
А во-вторых на берегах реки появились люди из-за Большой воды, у которых всё было не так, как у ирокезов. И главное - у них женщины не выбирали вождей, да и вообще не вмешивались в мужские дела! И это было для молодого индейца главным потрясением.
Да, в душе он давно тяготился ирокезским образом жизни. А ещё его просто бесило то, что в конце года, на общем собрании племени приходилось сжигать, ломать или раздавать менее умелым соплеменникам то, что он своим трудом и умением смог создать, добыть или скопить. Ведь у истинного ирокеза нет личной собственности, за исключением оружия и простых инструментов для работы в лесу и на поле. В роду все равны и у всех всё ровно. Но так повелось веками, так заповедовали духи и другого в обозримой ойкумене просто не было. Пока не появились бородатые пришельцы.
Их образ жизни настолько отвечал тайным мыслям молодого ирокеза, что Канассатенго зачастил в поселение колонистов, пытаясь понять, как у них всё устроено. Поначалу его опасались, но потом появился новый знакомый - Вавила - угостивший его огненной водой и многое объяснивший несостоявшемуся вождю. Ну и полностью понявший, и разделивший его терзания. Ведь сколько понимает женщина в военном деле? Ровно столько, сколько мужчина во всех этих посевах. Но мужчины же не лезут в дела земли со своими советами, так отчего женщины лезут в дела войны? Воинами должен руководить лучший из лучших, а не тот, кого изберут женщины. И Вавила поддакивал Канассатенго, правда, всякий раз упирая на то, что так установили духи и завещали предки. И ломать старые традиции способен не каждый. Вот, мол, у них в старые времена был такой князь - Владимир - которому тоже не понравились старые традиции и старые боги. И тогда, увидав свет истинной веры, он отринул их, крестился, а потом огнём, мечом и словом повёл свой народ к сияющим вершинам. Но сколько погибло в той братоубийственной войне страшно вспоминать и сейчас, столетия спустя. Так что не стоит, друг Канассатенго думать о несбыточном. Такими словами Вавила почти всегда заканчивал их беседы, но у молодого воина наоборот, всё больше и больше крепла уверенность, что он способен стать для своих соплеменников истинным вождём!
Вот разобравшиеся с мотивацией молодого индейца управленцы колонии и задумались над тем, что делать дальше. Они ведь не пылкая молодёжь, которая часто не желает понимать, что отрыв от старых традиций всегда приводит лишь к появлению новых, которые чаще всего просто навязаны извне. А они понимали. Ведь князь специально выискивал среди учеников тех, кто готов был принять подобное знание, а потом особо натаскивал на поиски таких вот недовольных среди аборигенов, чтобы использовать их в своих целях, особо упирая на то, что это работа долгая, на годы. И в которой спешка приведёт к тому, что против колонистов просто ополчатся все, и это поставит колонию на грань вымирания.
Думали долго, основательно. Ведь за Канассатего если и стояли индейцы, то меньшинство, и та в основном молодёжь, желающая подвигов и славы. С другой стороны, именно такое агрессивное меньшинство и способно низвергать устои общества. Так что с Канассатего решили работать и работать плотно, но не форсируя событий. Ведь впереди у Стадаконы была большая война с соседями, в которой им уже была обещана помощь, и из возможных пленных можно было бы набрать будущий костяк для новой общины. Осторожные намеки на желание получить рабочие руки уже подкидывали тому же Аххисенейдею, обещая не скупиться при выкупе пленных. А жёны Афанасия и Вавилы вели нужные беседы среди женщин племени.
Молодого же ирокеза стали по любому поводу водить в церковь, где с ним приохотился общаться сам отец Феодорит. Поднаторевший в крещении язычников, он не бросился сразу опровергать чужую веру. Нет, он плёл свои тенета искусно, медленно, но верно затягивая молодого воина, порой по нескольку раз объясняя непонятое ему.
А потом на острог колонистов напали соседи. Хотя поначалу ничего не предвещало подобного исхода. Алгонкины, или как их там, в общем, соседнее племя уже приходило торговать с белыми посланниками, так что ничего необычного колонисты в этом не увидели и с радостью высыпали на поле перед стеной, где и происходили подобные торги. Чужие индейцы пришли без оружия и с многочисленными товарами для обмена. Больше всего преобладали многочисленные шкурки бобров, лосей, волков и прочих животных, но хватало и кусков выделанной по индейским технологиям кожи, бурдюков с кленовым сиропом и тюков с продуктами.
И всё же Афанасия грыз какой-то червячок сомнений. И больше всего его волновало отсутствие женщин среди приехавших торговать. Обычно хоть несколько женщин, но при этом присутствовало.
И только у Фимки Скорохвата, углядевшего товары, аж глаза запылали, барыш подсчитывая. И более ни о чём он думать не мог.
А вот Афанасий, так и не решив, что же ему больше всего не нравится, решил действовать, исходя из худших опасений. Торг торгом, а безопасность важнее.
- Фёдор, - окликнул он стоявшего чуть поодаль ветерана, - давай-ка строй стрелков на стене, да тишком возвращай баб в селение. И у ворот кого поставь, чтобы помогли захлопнуть их, ежели что.
- Это мы мигом, - кивнул головой Фёдор, у которого чуйка тоже царапала душу, и поспешил исполнять полученные указания.
Поначалу казалось, что Афанасий слишком перебдел, однако едва индейцы углядели, что белых женщин стало как-то слишком мало, да и оставшиеся ещё на поле спешат покинуть торжище, их поведение разом изменилось. Повинуясь властному крику, они стали вскакивать со своих мест, хватая в руки всё, что могло послужить оружием, и, издав дикий вопль, принялись убивать опешивших от подобного поселенцев.
- Ах ты ж, дикари-нехристи, - в сердцах ругнулся Афанасий, который как раз в этот момент выстраивал жиденькую шеренгу стрелков. - Мужики, сами всё видите. Поспешай, покуда всех наших на поле не перебили.
Между тем часть индейцев принялись гоняться за любым белым, избивая того до смерти, а часть, собравшись в кучку, целеустремлённо побежала к распахнутым воротам поселения, возле которых суетливо возились мужички. Захлопнуть створки было не проблемой, но ведь на поле перед городком было ещё много живых поселенцев, которые сейчас в панике бежали сюда же, к воротам. Причём многие уже настолько потеряли рассудок, что, догнав индейцев, пытались чуть ли не разбросать их в стороны, спеша добежать до укрытия. Оканчивалось это обычно ударом каменного топора по не соображавшей уже ничего тыковке, с летальным исходом для колониста.
