- А я тебе говорю, Триволис, не отпустят тебя домой, - хозяин дома, Берсень-Беклемишев, поправил накинутый на плечи кафтан и отхлебнул из оловянного кубка. - Слишком многое ты узнал о Руси, грек. И хорошего, и плохого.

- Я прибыл сюда по зову государя, - покачал головой Максим Триволис, более известный на Руси, как Максим Грек. - Отчего же ему держать меня?

- А отчего же Аристотеля не отпустили домой? - вопросом на вопрос ответил Беклемишев. - Многое поменялось на Руси, как сюда прибыла Софья-гречанка.

- Не все перемены к худшему, - не согласился Грек. - А совсем без перемен государство застоится, словно старый пруд, покроется тиной и увянет.

- Зря ты так, Максим. Ведь именно вы, греки, и привезли на Русь порушение древних устоев. И оно, словно ржа, разъедает царя и его ближников. Отец Василия ещё слушал чужие советы, а вот сам он уже не хочет этого делать. Что услыхал я, давая совет тогда под Смоленском? Поди прочь, холоп, не надобен ты мне. И вот ныне он решает всё сам-третий у постели, но кто его советники? Худородный дворецкий да юный отрок! Словно они что-то верное подсказать могут. А вот убелённые сединами и большим опытом бояре не нужны Василию. Не то мы молвим, вот как!

- Однако юный Барбашин весьма учёный человек, - вновь не согласился Триволис. - Я много общался с ним, и поверь, его знания вельми обширны. Даже в университете, где я когда-то обучался, он не затерялся бы и среди самых выдающихся профессоров. А его школа? Ваша беда, что не понимаете вы её сущности.

- И чем тебе старые школы плохи? Худо-бедно, но людей грамоте учат. Да и не надо их много. Вон от многого умничания в немецких землях который год нестроение идёт. Смерды супротив дворян встали. Куда мир катится.

- Вот умный ты человек, Иван Никитич, а неумно говоришь, - вступил в разговор дьяк Жаренный. - Грамотных людей нам весьма не хватает. А княжгородские школяры неплохи. Сам с ними работал, чай Лука не абы кто, а зять княжеский, выпросил себе нескольких в службу.

- Так что с того? - раздражённо бросил Берсень. - Или вот в них правда есть? Так нету. Ни в ком ныне правды нет, все искалились на Руси. Да и не только на Руси. У вас, в Цареграде, и вовсе басурмане сидят. Правда, по твоим, Максим, словам, они в дела церкви не лезут.

- То правда, османы патриарху не указывают.

- Вот, значит, есть ещё бог у вас. А наши же от патриаршего рукоположения по великокняжескому велению отказались, оттого государь в землеустройство монастырское руки пустил, а митрополит ему в том потакает, да за опальных людей нынче не вступается. Шемячича, почитай, по навету удела лишили, а ему хоть бы что!

- Но ведь и в узилище не бросили, - попробовал заступиться за митрополита Жаренный. - А могли! Да и вотчины неплохие князю оставили.

- И что? Ты пойми, Фёдор, устои царства рушатся, и рушит их никто иной, а сам государь. Причём по своему изволению, а не по согласию думскому. Для чего тогда Дума нужна? Отец-то его людей жаловал, а сын упрям, встречи против себя не любит и тех, кто встречу ему говорит в опале держит. А ведь разумные люди недаром говорят, что та земля, что свои обычаи перестраивает, недолго стоит. И ведь как пришли сюда греки, так земля наша и замешалась. А до той-то поры в мире и тишине жила. Отцовым обычаем да дедовым словом! Нынче же в Русской земле нестроения идут, как в Цареграде ромейском. А теперь ещё и университет этот! Всё как Ромейской державе строится, но как бы нам по следам той державы не пойти.

- Не попустит того бог, - патетично воскликнул князь Холмский, до того не проронивший ни слова.

- Эх, Андрей Иванович, кабы не отвернулся бог от нас за то нестроение, - печально вздохнул подостывший Берсень. - А то кричат нынче по всем закоулкам - Москва третий Рим, Москва третий Рим! А я так думаю, надобно митрополиту с цареградским патриархом мириться. А боярам да знатным людям стеной за старину вставать, пока устои ещё не порушены до основания.

- Помириться с царьградским патриархом было бы здорово. Да сдаётся мне, что Варлаам слаб для подобного, - тихо произнёс Жареный. - Он без слова государя ничего делать не станет. Эх, вот Иосиф бы Волоцкий, - мечтательно закончил он.

- Да, Иосиф свою линию гнул до конца. Он бы и государя уговорил. Но нет его более, а лучших его учеников Варлаам в чёрном теле держит.

- Но не ты ли, Иван Никитович, завсегда нестяжателей поддерживал? - удивился Холмский.

- Во всём хороша середина, - ответил за Беклемишева Триволис. - И я идеям Нила Сорского приверженец был и есть. Негоже монастырским трудникам православных в крепи держать. Вот только нынче же, одержав победу, отходят церковные иерархи от заветов нестяжательских. И вот это-то и плохо...

- С другой стороны, - добавил Беклемишев, - опять не по-старине получается. Вот забрали земли у монастырей и что? Монаси, вместо того, чтобы бога за Русь молить, работают в поте лица своего. А кое-где и вовсе святые обители закрываться стали. И где нынче знатным старцам презрение искать, коли обители обидели?

- Да ладно тебе, Иван Никитич, - усмехнулся Триволис, - многие обители живут не хуже былых времён. Земли пашут, мёд да воск собирают, ткани ткут, артели нанимают.

- То суета земная, - отмахнулся бывший постельничий. - Монаси же должны о горнем думать.

- То забота святых старцев, - не согласился Триволис. - Вот преподобный Сергий, братию верно держал. К тому нынче и митрополит призывает.

- И всё одно, не по-старине деется, - продолжил гнуть своё Беклемишев. - Ох, как бы нам не наплакаться с этими изменениями.

- Так делать-то что? - воскликнул Холмский

- Встать всем заедино, да потребовать от государя вернуть дедовы обычаи.

- Встать то можно, вот только нельзя войти в одну воду дважды, - покачал головой Триволис.

- Ты, Максим, совсем запутался, - надулся Беклемишев. - Нам надобно, чтоб как при дедах наших тишина да благодать на Русской земле стояла. Монаси бы бога за Русь молили, а смерды бы землю пахали. Дворяне ратной славы искали, а знатные же люди думу думали, да государю советовали. А тот бы не сам-третий у постели дела решал, а по приговору боярскому. Вот тогда бы, как писал древний книжник, зацвела бы земля Русская, светло светлая и украсно украшенная!

- А если не так? - возмутился Холмский. - Что, ежели возвращение старых порядков приведёт не к процветанию, а, наоборот, к краху? Вот при дедах ведь ни пушек, ни пищалей не было. Так что теперь, отказаться ото всего? Так вон, князь-то Барбашин пушками да пищалями рыцарей, в броню одетых, одною пехотой как кутят побил.

- А князь Олександр тех же рыцарей и без пушек как кутят в озере потопил, - тут же привёл свой пример Беклемишев. - Но то справа ратная, а почто мужика-смерда аль купчишек к управлению княжеством тянуть? То не их дело! То дело людей знатных, кому право сие предками дадено, либо дворян, что опорой трону служат. Зачем все эти разговоры о земстве и прочем? Или суд в Новограде, где купец дворян судит. А далее что? Боярина к ответу поволокут?

- Ну, пред царём и законом все равны, - покачал головой Триволис. - Как говорили ромейцы ещё первого Рима: закон строг, но это закон.

- Первый и второй Рим пали по грехам их, - съязвил Беклемишев.

- Но третий Рим стоит, и стоять будет! А уж с его помощью ещё воссияет православный крест над Святой Софией, - убеждённо ответил монах.

- Вот вечно вы греки на кого-то надеетесь, - недовольно буркнул Жареный.

Наступило несколько минут молчания. Дьяк, видимо, колебался, хотел о чем-то спросить, и не решался. Наконец собрался с духом:

- А что, - и его голос почти спустился до шепота, - и вправду государь желает с женою развестись? Это же срам-то какой!

- Развод собором церковным нынче разрешён для православных, - не согласился князь Холмский.

- Что собор? Что собор? - возмутился опять Беклемишев. - Митрополиты без рукоположения патриаршего ставятся, а потом и сами епископов рукоположат неправедно, оттого нет на них благодати. Оттого и в одну дуду со светской властью играют. Разве ж Вселенский собор то разрешал? А может об том истинные патриархи что говаривали? Нет, то Василий своё естество тешит. Не даёт ему бог детей, так он в гордости своей супротив господа пойти восхотел!