Вообще-то, почему путь был столь долог, Андрей не знал. Большого резона посещать Вену для русского посольства не было, так как империя ещё не распалась, и венский эрцгерцог считался скорее этаким удельным князем при императоре, хотя и ведал центральноевропейскими вопросами, но всё одно политика Империи творилась на Пиренеях. Возможно, это было нужно имперскому послу, однако де Конти, когда продумывался маршрут, только пожал плечами, мол, ему всё равно. Главное - добраться до императора. А раз так, то решено было в этот раз идти сразу в Испанию, а Вену посетить уже на обратном пути, имея на руках грамоты от самого Карла.

Именно поэтому эскадра стремительно пожирала милю за милей, не остановившись даже в Копенгагене, который хоть и выбросил белый флаг перед герцогом Фридрихом, но в котором всё ещё было достаточно беспокойно. А провизии и воды на шхунах хватало до самого Антверпена.

Плавание проходило довольно успешно. Князь и граф, находившиеся на одном корабле, много времени проводили в кают-компании, полной солнечного света, который лился сквозь решётчатые окна, открытые настежь по случаю хорошей погоды, отчего внутрь постоянно вливался шум пенящейся в кильватерной струе воды. Аристократы коротали время либо в приятной беседе, либо за игрой в шахматы или в карты. Да-да, времена Альфонсе XI запретившего карточные игры своим указом в 1332 году давно прошли. Нынешние испанцы буквально пристрастились к ним, придумав даже свою игру - ломбер, которая уже начала завоёвывать европейские страны. Умел граф играть и в покер, правила которого в 16 веке отличались от тех, что будут известны в двадцать первом веке, что, однако, не сильно портило саму игру. И если шахматистом де Конти был не очень, то вот в покер и тем более в ломбер обыгрывал князя куда чаще.

В наиболее жаркий час они покидали кают-компанию и устраивались в креслах, установленных для них на корме, под навесом из коричневой парусины. Недосягаемые для солнечных лучей и обдуваемые ветерком, они вели беседы на самые разные темы, которые почти все (разве что за исключением женщин) сводились в конце концов к политике.

Потому что графа очень волновала вражда между французским королём Франциском I и испанским королём Карлом V, возникшая после избрания Карла императором Священной Римской империи, а также из-за нужды папы Льва X в союзе с Карлом ради борьбы с влиянием Мартина Лютера. Вражда эта вылилась в длительную войну, которая в тот момент, когда граф покидал Испанию, велась под стенами Марселя и, казалось, что последняя крепость Прованса, оставшаяся во французских руках, вот-вот падёт. Но, увы, известия, достигшие посла уже в Москве, были нерадостными. Марсель по-прежнему держался, а Франциск собирал огромную армию, противостоять которой имперским войскам будет весьма трудно.

Слушая де Конти, Андрей мысленно хмыкал и благодарил Дюма за его роман "Сальтеадор", который познакомил его с Карлом, и после которого он некоторое время даже увлекался историей Испании. Уж по крайней мере Альтамира-и-Кревеа в библиотеке он зачитал до дыр. А поскольку волны искажения реальности ещё вряд ли докатились до этого конца Европы, то кое-какими сведениями, осевшими в памяти, можно было неплохо воспользоваться в предстоящих переговорах. Ну и, главное, не забыть бы в Антверпене поставить крупную сумму на поражение Франциска. Думается - ставки на это будут высокими, ведь французский король неплохо выдержал тяжкие годы имперских побед и теперь госпожа Удача вроде как повернулась к нему ликом, а не филейной частью, как раньше. Вот и пусть толстосумы оплатят ему хоть год колонизации, которая пока что лишь высасывала деньги из вовсе не бездонного княжеского бюджета.

Разумеется, в этих беседах не обошли стороной и столь любимое князем морское дело. Граф, конечно, был человеком сухопутным, но в среде испанских аристократов хватало тех, кто делал карьеру на корабельных палубах. Так что у него было, что рассказать собеседнику.

И хоть в основном это был вольный пересказ морских баек, которые Андрей и сам потравить был горазд, но кое какую информацию он из них выжал. Так, оказалось, что испанские капитаны не очень-то любили суда португальской постройки, предпочитая им пусть и слабее вооружённые, но более ходкие и манёвренные корабли кастильских или баскских корабелов.

А это уже была пища для размышлений и выработки тактики противодействия. Ведь с португальцами русским придётся схлестнуться довольно скоро. Если не в Канаде, то в Персидском заливе точно. Шах не простит португальцам захват Ормуза, а опыт англичан подсказывал, что помощь в отвоевании этого порта весьма прибыльно сказывается на торговых отношениях с Персией. А шёлк Гиляна явно стоил того, чтобы слегка подпортить из-за него отношения с одной далёкой страной.

Миновав проливы и выйдя в Немецкое море, шхуны не пошли вдоль берега, как это обычно делали каботажники, а решительно направились за горизонт. И через несколько дней взору мореходов и дипломатов вместо ещё не успевшего надоесть пустынного морского простора открылась тёмная полоска берега, которая по мере приближения всё больше превращалась в обычное побережье - с холмами, лугами, лесами и перелесками, уходящими в дымчатую размытую даль. Именно такой впервые и увидели русичи Англию.

А вот сразу войти в Темзу им помешали крепкие юго-западные ветра, так что, бросив якоря на рейде, уже и без того полном кораблей, тоже ожидавших хорошую погоду, Святая эскадра принялась наводить порядок на палубах, коротая таким образом время до момента, когда предоставится возможность безопасно войти в реку. Заодно вызвали с берега местного лоцмана (устье-то Темзы изобиловало песчаными банками не хуже устья Наровы), и отправили в столицу гонца с предупреждением о прибытии высоких гостей.

Столица Туманного Альбиона встретила русских послов жаркой погодой и полным отсутствием дождей и туманов. А также Томасом Болейном, отцом юной Анны и придворным, уже имевшим заслуги на дипломатической службе. За что, кстати, недавно был принят в орден Подвязки.

Именно с ним дьяк Семён Трофимович Борисов - товарищ посла - как более опытный в посольском деле человек и вёл дела по утрясанию нестыковок в дипломатическом церемониале, дабы сам приём прошёл без ненужных эксцессов. Впрочем, Андрей тоже в стороне не прохлаждался, вникая во все нюансы, но, не мешая дьяку делать его работу.

Главной загвоздкой при утрясании мероприятий стал титул, которым именовался в своих грамотах Василий Иванович: "Великий государь, Божиею милостью царь и великий князь всея Руси, Владимирский, Московский, Новгородский, Псковский, Рязанский, Тверской, Югорский, Пермской, Вятцкой, Болгарской и иных земель".

Да, как такового венчания на царство великого князя ещё не было, но...

Но уже со времён Ивана III Васильевича в переписке с Ганзой, Ливонией и той же Данией московские великие князья величали себя царями, и их титул нисколько не умалялся адресатами, так и писавшими в ответ: "царю и великому князю". Точно такая же титулатура была применена и в недавнем договоре с Густавом Вазой, который может и не хотел бы признавать царский титул московского государя, да деваться-то по-хорошему ему было некуда. Как-никак, а Русь могла и "вспомнить" о своём "союзническом долге" перед Кристианом, или взять, да просто забрать себе южную Финляндию, разом лишив шведов всего того, за что они боролись последние лет триста. А то, что они смогут это сделать, Густав не сомневался, помня слова гостя, что посетил его в Любеке ещё до того, как он согласился возглавить восстание против Кристиана.

Так что фактически из всего ближайшего окружения Руси только крымский хан и польский король остались теми, кто не признавали за русским государем царский титул. Остальные же де-факто это уже сделали давно. А потом масло в огонь подлил император Максимилиан, признав в далёком 1514 году Василия Ивановича кайзером и равным себе. Правда, с той поры отношения между империей и Русью успели охладеть, но времена менялись, и менялись весьма стремительно. А потому, дабы не ронять "честь государеву" и в очередной раз поддеть своих западных соседей - поляков и литвинов - Дума, после долгих дебатов, постановила, что грамоты и письма ко всем иноземным государям отныне подобает писать от царского титла. Дабы привыкали в Закатных странах к новой титулатуре московских великих князей, раз уж его признал сам император Священной римской империи. Причём второй по счёту.