— Да, — степенно покачала головой Мэри, — пока мы жили в Лондоне, я могла себе это позволить каждый месяц. Я приезжала и наводила о ней справки, и я видела её лицом к лицу, и я пыталась говорить с ней. Только в теле нашей мамы теперь не она, — Мэри покачала головой. — Бывает, что она тиха и смотрит куда-то в пространство у меня над головой, бывает, что ей хочется поговорить, и она не перестаёт рассказывать о странных врагах, которые её мучают, которые отбирают у неё нашего отца, тебя и меня. Не раз и не два сказала я ей: «Я — Мэри! Взгляни на меня!». Но она только смеётся или, напротив, впадает в ярость и начинает шуметь. Когда она зла, её скручивают несколько санитаров, а она вырывается, и бьётся головой о стены, и скрипит зубами так, что те крошатся. — Мэри зябко обхватила себя за плечи. — Она покинула реальность. Теперь она живёт в мире своих фантазий, и она, как говорят, уже никогда оттуда не вернётся.

Лиззи смотрела в никуда широко раскрытыми глазами, распахнув рот, и с её ресниц срывались слёзы. Шея её подрагивала, но кулаки оставались совершенно недвижимыми.

— Лиззи, — Джо мягко выпустил её из объятий, — Лиззи…

— Не говори со мной! — рявкнула Лиззи, и её глаза вдруг загорелись неистовым алым пламенем.

Мэри медленно поднялась из кресла. Она по-прежнему была согбенной, маленькой и хрупкой, с просевшей грудной клеткой, и её лицо оставалось серым и тусклым. Джо совсем не понимал, как же так вышло, что раньше она казалась ему строгой, высокой и внушала ужас.

— Я не хотела, чтобы ты знала об этом, Лиззи, — тихо произнесла Мэри, — и не проходило ни дня, чтобы я не давала обещание когда-нибудь рассказать об этом… только у меня всё не хватало сил. Я ненавижу себя за это малодушие.

Взор Лиззи бурлил презрением.

— Я тоже тебя ненавижу, — тихо сказала Лиззи. — Ненавижу! — её голос гулко разнёсся по каюте.

Мэри не шелохнулась. Слёзы беззвучно катились по её впалым бесцветным щекам.

— Прости, если можешь, Лиззи, — проронила она так, словно бы её душили.

Лиззи молча повернулась и вышла из разорённой каюты. Дверь хлопнула у неё за спиной, и Мэри снова опустилась в кресло, как подкошенная, закрывая лицо руками. Поскольку в каюте никого не было, никто не догадался бы, что она рыдает вслух, хотя, казалось бы, она давно разучилась это делать.

— Она всегда мне лгала, — тихо сказала Лиззи и задумчиво провела ногтем вдоль царапины на ладони. — Она отправила нашу маму в сумасшедший дом!

— Ты же слышала, как всё было на самом деле, — возразил Джо, — тут было уже ничего не поправить.

— Она лжёт! Она лжёт! — яростно возразила Лиззи. Ветер путал и трепал её волосы. — Она лжёт!

Джо промолчал. Отзвуки горестных, усталых и тяжёлых слов Мэри похоронным боем отзывались у него в душе, и ему казалось, что это о его родных шла речь, что его мать сошла с ума, что он остался совсем один, заброшенный в незнакомый мир, где нужно было выживать.

— Ведь это сумасшедший дом… — с болью простонала Лиззи. — Моя мама не такая! Она не могла сойти с ума!

Джо по-прежнему молчал. Холодный ветер, спускавшийся с ясного голубого неба, выстужал алые краски у Лиззи на вспотевшем лбу и на щеках. На прогулочной палубе почти никого не было, если не считать двух стариков в пальто, которые неторопливо вышагивали в тени и вели светскую беседу. Лиззи взвыла и вцепилась себе в волосы.

— Моя мама не сумасшедшая. Моя мама не могла сойти с ума, да, Джо? Джо! Скажи хоть что-нибудь!

— Ты ведь хочешь, чтобы я согласился с тобой, — негромко промолвил Джо.

— Да! — в голосе Лиззи звучал сердитый надрыв. — Значит, соглашайся!

— Извини, — Джо покачал головой, — никак не могу.

— Почему?

— Потому что я так не думаю. Ты ведь слышала, что сказала Мэри. В жизни могут произойти любые беды.

Лиззи порывисто зашагала прочь от него. Она почти добралась до большого теневого прямоугольника, внутри которого прогуливались пожилые джентльмены, как вдруг передумала, повернулась и снова заспешила к Джо.

— Мэри врёт! — бросила она Джо в лицо. — Мэри ничего не понимает!

— Тут не только Мэри так думает, — сказал Джо спокойно, — я тоже. Любые беды возможны, Лиззи, и говорить что-то вроде: «Со мной этого никогда не случится», — попросту глупо, ведь ты не можешь сказать даже, что с тобой произойдёт завтра.

— Завтра мы будем плыть, — сердито гаркнула Лиззи, — послезавтра тоже, а потом приплывём в Америку, и я… я не знаю, что я буду делать потом, но жить с Мэри я больше не хочу и не буду, я уйду с тобой вместе, на корабль, работать, куда угодно, но только не к ней и не к мисс Мэйд! Мисс Мэйд тоже обо всём знала, но она мне ничего не сказала, она даже не намекнула, а она могла бы, но она… она молчала, а всё из-за Мэри!

— Лиззи, — негромко сказал Джо, — неправильно это.

— Неужели правильно было лгать мне? — отчаянно взвизгнула Лиззи.

Джо уныло покачал головой.

— По правде говоря, нет, но я могу это понять. Мэри не хотела причинять тебе боль. Сама подумай, приятно ли тебе было бы узнать, что твоя мама лежит в сумасшедшем доме, что она вроде как живая, но всё равно что мёртвая? Что от твоей мамы одно и осталось — тело да её перековерканные бредовые воспоминания?

Лиззи закрыла глаза и обречённо повесила голову. Она долго, угрюмо молчала и водила ногтем по своему шраму, уже розовому, с белыми краями, и кусала губы. Джо стоял напротив неё и терпеливо ждал. Мимо них торопились в столовую потоки пассажиров: на кормёжку спешила вторая смена. Где-то в этой толпе Джо заметил безвкусный бантик Джанет Боулс и уже напрягся, готовый хватать Лиззи и бежать — но Джанет Боулс, если это и была она, не стала пробиваться к Джо. Казалось, Джанет его и вовсе не заметила.

— Я не могу тебе ответить, — уронила Лиззи. — Лучше бы знать хоть что-то, но наверняка, нежели мучиться в неизвестности. Я не могу сказать, смирилась ли бы я уже сейчас с тем, что моя мама жива, и в то же время её нет, однако… теперь мне нужно привыкать не только к этому, но и к тому, что моя сестра меня обманывала. Если она меня любит, почему тогда она меня обманула?

Джо беспомощно пожал плечами.

— Иногда так сильно любишь, что врёшь тому, кто тебе дорог, — сказал он, — чтобы защитить… от боли и разочарований.

— А если эта ложь откроется, разве не станет ещё хуже?! — прокричала Лиззи. — Джо, помнишь, что я тебе говорила? Я не хочу, чтобы что-то менялось, а мой мир, он… он рушится… он распадается… его разносит на кусочки; каждый новый кусочек вырывает часть меня, и я… я теряю всё, даже саму себя. Я не знаю теперь, кто я и что меня ждёт. Я ничего… я ничего не знаю! Я ещё сегодня утром была вроде бы собой — не совсем такой, как обычно, но это всё же была я, — а ближе к обеду оказалось, что это уже вовсе не я и что кругом меня — только пустота и вопросы. И в этой пустоте плавает, как зелень в супе, что-то, что раньше было Лиззи — а что оно теперь такое, я не знаю. У Лиззи сестра не лжёт, мама… с мамой всё в порядке, и Лиззи живёт в Англии. А у меня… у меня всё из этого списка не так. Всё неправильно. Может, я тогда и не Лиззи вовсе?

Джо аккуратно протянул руку и коснулся её плеча. Лиззи быстро вскинула голову; её глаза ярко разгорелись.

— Называй себя кем хочешь, — сказал он, — если тебе не нравится больше быть тем, что ты была раньше, или если ты понимаешь, что на себя прежнюю ты никак не похожа. Ты вот говоришь, что всё меняется — но я рядом, и этого уже не изменишь. Бери себе любое имя, меняй фамилию, переезжай хоть на север, но я — твой побратим, мы на крови поклялись. Значит, пока у тебя есть что-то неизменное, ты не разлетишься на кусочки, Лиззи.

Лиззи зарылась подбородком в воротник и неразборчиво буркнула:

— Спасибо.

Большего Джо от неё не просил: она и не смогла бы сказать ничего сверх этого. Он молча подошёл к Лиззи ближе, сполз по стене рядом с ней и замер так, не шевелясь и дыша лишь украдкой, чтобы не разрушать кокон, в который она сама себя заточила.