— Вот что я тебе скажу, приятель, — Оскар по-дружески забросил руку к нему на плечо и привлёк ближе, — я сейчас его оскорбил и надеюсь, что он меня простит, потому что это не посудина, а, как говорят воспитанные люди, лайнер. Лайнер — это тебе не в носу поковыряться. Вот просто вслушайся: мы целыми днями кидаем уголь в топку, а он всё жрёт и жрёт, и ему всё мало и мало. Ему нужен пар, понимаешь ли… и вот этим самым паром он и бьёт по машине, которая заставляет эту махину плыть. И ты целый день только и делаешь, что носишься от одной топки к другой, без продыху, в жару, как сумасшедший. Дзынь, дзынь — одни дзынь у меня в голове и звучат!

Джо приподнял бровь.

— Какие ещё «дзынь»?

— Обыкновенные, — Оскар пожал плечами. — Когда слышишь «дзынь», глядишь на рабочий диск, а там цифра уже горит. Ну, значит так, беги к этой топке, на которую цифра показывает, и горбаться. А некоторые ещё говорят, что это у механиков или там у капитана работа сложная.

— Ты отличный парень, Оскар, — попытался приободрить его Джо, — и работаешь ты тоже замечательно. Я вот никогда не думал, что у тебя простой труд.

— Труд адовый, — кивнул Оскар, — но стоит он того, старина. Если бы земля мне не была противнее горькой редьки, неужели ты думаешь, что я не остался бы на ней? Играл бы в карты, как твой па, очаровывал бы девчонок, как твой па…

— И сидел бы по уши в долгах, — мрачно сказал Джо и резюмировал: — Прямо как мой па.

— Вот поэтому, — хитро хохотнул Оскар, — я и служу на «Титанике»!

Джо опять отвернулся к борту. Небо немного просветлело, и ветер улёгся. Время подбиралось к одиннадцати часам утра. «Титаник» уверенно маневрировал, вращая огромными винтами, и неторопливо, но с полным осознанием своего достоинства полз к порту. Как Джо узнал из разговоров, корабль вовсе не намеревался швартоваться в самом Квинстауне. «Титанику» предстояло бросить якорь в гавани Корка, что близ порта, поскольку Квинстаун явно не был готов к приёму таких массивных гостей.

Корабль постепенно замедлял ход. Джо понял, что они тормозят, по струе пенной воды, которая оставалась у «Титаника» за бортом: казалось, она становится тоньше с каждой минутой.

Наконец, на небо выползло мутное солнце, полускрытое тяжёлыми рваными облаками. Солнце стояло в зените, и корабль уже почти добрался до Корка. На спокойной глади моря появились первые пришельцы — два небольших вспомогательных судна. Они приближались к «Титанику» с осторожным любопытством, как будто бы не в силах устоять перед притяжением. На некотором расстоянии от пароходов покачивались на воде мелкие чёрные галочки — лодки торговцев кружевом.

— Это ирландская традиция, — высокомерно сообщила Джо гордячка Боулс, остановившись рядом. — Они всегда продают большим кораблям свои ткани, кружева… получают выгоду как могут.

Джо свирепо повернулся к Джанет Боулс. Та стояла в волоске от него с такой уверенностью, словно считала это место своим законным, и пристально смотрела на вспомогательные суда. Ветер трепал её неровно подстриженные волосы.

— Я это и без тебя знал! — буркнул Джо. — Кто здесь ирландец: я или ты?!

Джанет посмотрела на него с равнодушным презрением.

— А разве я говорила с тобой? — уронила она, и Джо поперхнулся словами. В следующее мгновение он овладел собой и гаркнул:

— Знаешь, когда кто-то останавливается рядом с тобой, чуть ли не тычет тебя локтем в лицо и что-то бурчит, поневоле начинаешь думать, что обращаются к тебе!

На этот раз Джанет на него даже не посмотрела.

— Ты мало того, что думаешь только о себе, так ещё и глупый, — сказала она с недоступным холодом презрения в голосе и отошла.

У Джо сразу отлегло от сердца. Когда зазнайки Джанет Боулс не было рядом, он чувствовал себя свободным и спокойным — настоящим человеком, который всё же должен был отыскать свою дорогу к счастью, невзирая на препятствия, с таким трудолюбивым усердием воздвигаемые отцом. Джо не сводил глаз с пароходов: те деловито выпускали пар из труб и уверенно гребли к «Титанику».

«Титаник», в свою очередь, не шевелился. Он спокойно ждал, как милостивый государь на приёме, пока два судна подойдут ближе. Джо пришлось перегнуться через борт, чтобы взглянуть на них сверху. Отсюда они казались плоскими, неправильными, как будто куб, смятый чей-то неаккуратной ногой. Дым, вырывающийся из их труб, ел Джо глаза и жаром проходился по его щекам. Ему удалось рассмотреть лишь одно название — «Ирландия», а потом оба парохода подошли слишком близко к «Титанику», и «Титаник» спустил для гостей трап.

Одиннадцатого апреля тысяча девятьсот двенадцатого года на борт «Титаника» в Квинстауне взошли новые пассажиры — в основном это были ирландцы. Сто двадцать три человека перешли по трапу и разместились в приготовленных каютах. Никто, кроме них самих, не мог сказать, сколь рады они покинуть родные берега и как искренне они надеются на то, что хотя бы в Америке удача им улыбнётся. Квинстаун, увы, уже давно был открытой раной Ирландии. Лучшая кровь утекала сквозь эту рану.

Одиннадцатого апреля тысяча девятьсот двенадцатого года к половине второго дня на борту суперлайнера «Титаник» собралось две тысячи и двести восемь человек.

Никто из них не знал, чему предстоит случиться.

Мэри долго носила это решение в себе. Она не хотела принимать его. Она не хотела показывать слабость. Она не хотела сдаваться.

Но мисс Мэйд сегодня должна была покинуть «Титаник». И у Мэри почему-то скребли кошки на душе: странное это было предчувствие, но её с самых ранних утренних часов мучила какая-то острая горечь внутри. В её сердце словно поселился злонамеренный гном, и он шептал ей всю ночь напролёт гнусавым торжествующим голосом: «Давай-давай, Мэри Джеймс, дуйся на мисс Мэйд и теряй свою единственную подругу. Давай-давай, Мэри Джеймс, позволь ей уйти уверенной, что ты злишься на неё, чтобы вы никогда больше не встретились».

Мэри устало смотрела на своё отражение в зеркале. Глупый поступок Лиззи выбил её из колеи. Мир оказался не статичным и предсказуемым образованием. Мир менялся, менялся даже сейчас, на борту «Титаника», как будто погружённого в безвременье. Вот и первые звоночки прозвучали, оповещая о переменах: мисс Мэйд должна была покинуть корабль. Она оставалась в Ирландии, а Мэри и Лиззи стремились совсем в другую страну.

«Между нами будет Атлантика, — подумала Мэри, — я убегу не только от настоящего, но и от неё — единственного человека, который помог мне и который действительно любит нас обеих. Если я сейчас потеряю её, кто останется у меня, кроме Лиззи? Лиззи отвернётся от меня, узнав о моей лжи. Неужели же я смогу выдержать остаток жизни в одиночестве? Я была одна совсем немного, и это уже кажется мне невыносимым. Я не выдержу, и работа не спасёт меня. Я не могу позволить себе потерять…

Потому что мы дружим. Потому что моё безразличие вызывает у неё боль».

Решение было принято, и Мэри торопливо покинула каюту. Прежде, чем увидеться с мисс Мэйд, она должна была сделать ещё кое-что очень важное. Она должна была отправить письмо.

В почтовой конторе на этот раз была небольшая очередь. Стоя с конвертом в руке, Мэри не прекращала сверяться с часами, что делали и все прочие пассажиры, которые ожидали, пока их обслужат. Клерк с мощной бульдожьей челюстью быстро принимал посылки, улыбался, здоровался и прощался, и его голос звучал безжизненно и искусственно, словно в этом проворном теле крылась не душа, а затейливый механизм.

— Доброе утро, мисс! — поприветствовал её клерк неестественной улыбкой и механически протянул руку. — Ваш конверт, будьте так добры!

Мэри молча подала письмо. Она не могла избавиться от тягостного ощущения, как будто кто-то стоял позади неё.

Мэри обернулась и тут же попятилась.

Она не ошиблась. Сзади стоял мистер Уайльд.

На этот раз Уайльд обратил на неё внимание. С высоты своего роста он скосил на Мэри взор и произнёс негромким звучным голосом: