— Твари воскресили Розалию, — дрогнувшим голосом повторил Киллиан. — Она была проклятием, которое могло убить Фортинбраса. Карстарс связал её с собой и с её помощью удерживал Фортинбраса и остальных в Башне. Но Розалия отказалась от хаоса, когда поняла, что он убивает Фортинбраса. Она пожертвовала собой и отдала ему корону великанов, чтобы та не попала к Карстарсу. Она сказала…

Голос Киллиана вновь дрогнул, и Гилберт с ужасом заметил, как заблестели его глаза. Тот дядя Киллиан, которого он помнил, никогда не плакал. Впервые Гилберт увидел его слёзы в день смерти Розалии, но больше — ни разу.

— Розалия просила Фортинбраса позаботиться о тебе, — всё же произнёс Киллиан через силу. — Она последовала за зовом, зная, что ты жив.

Гилберт не мог выдавить ни слова. «Это не могло быть правдой, — думал он, вспоминая, как держал корону великанов в руках, как вместе с Шераей прятал её за барьерами и сигилами. — Корона была у Розалии?..»

— Всё, что Фортинбрас делал, — между тем продолжил Киллиан, не отрывая от него взгляда, — он делал ради нас. Ради своей семьи. Он никогда не предавал тебя, Гил, и никогда не переставал любить.

«Это не может быть правдой», — думал Гилберт, беспомощно открывая и закрывая рот. Что ему делать? Что говорить? Он пытался разобраться во всём, узнать как можно больше информации, но даже не предполагал, что всё будет… вот так. Киллиана нельзя было назвать сентиментальным, легко поддающегося чужому влиянию. За дни, проведённые в Омаге, Гилберт лишь убедился, что никто не мог сломить Киллиана или сбить его с пути к цели, которую он поставил перед собой. Его дядя просто не мог сдаться перед ложью Фортинбраса — значит, лжи и не было.

— Он бросил меня, — несмело возразил Гилберт, уцепившись за первую мысль, которая успела сформироваться из хаоса, царящего в его голове.

— Он никогда не бросал тебя, — твёрже произнёс Киллиан. — Он не мог покинуть Дикие Земли, как и все мы, из-за проклятия Герцога. Фортинбрас искал тебя по всему миру, веря, что ты выжил, и когда Пайпер сказала, что это ты помог ей во Втором мире… Не могу даже представить, какое облегчение он испытал.

— Это не может быть правдой, — наконец сказал Гилберт, чувствуя, как глаза начинает жечь из-за слёз. — Он бы нашёл способ открыть Переход, если бы захотел. Он бы сумел остановить демонов!

— Он не всесилен! — повысил голос Киллиан, нависнув над Гилбертом, точно скала. — Но он делал всё возможное, чтобы защитить этот мир и его людей! Он пожертвовал огромным количеством магии, чтобы спасти столько сигридцев, сколько может!

Гилберта словно под дых ударили.

— Что?

— Фортинбрас превратил Дикие Земли в то, чем они являются сейчас. Он перенёс целые территории Сигрида, использовал магию, чтобы сохранить тысячи людских жизней, и поплатился за этим сотнями проклятий, которые день и ночь терзали его. Но он ни на мгновение не забывал о тебе, Гил. Он всегда искал тебя.

«Это не может быть правдой!»

Гилберт столько лет жил, веря в ложь. Когда речь заходила о Третьем, первым и единственным словом, приходившим на ум, всегда был «предатель». Все факты, все воспоминания и рассказы очевидцев говорили о том, что Фортинбрас предал миры. Но Гилберт не первый день слышал о том, что Третий сальватор не был Предателем. Шерая просила быть терпеливее, внимательнее и сильнее, потому что верила, что Гилберт способен на это. Киллиан привёл его в разрушенный тронный зал, стены которого были исписаны именами мёртвых, потому что знал, что тот увидит правду. Гилберт ведь не идиот: понимал, что ошибался, и знал, что нужно признать это. Слишком многие говорили о том, что Фортинбрас не виноват во Вторжении. Слишком часто сам Фортинбрас доказывал это.

— Это не может быть правдой, — скорее инстинктивно пробормотал Гилберт, не представляя, как быть.

Как признать свои ошибки? Как жить, зная, что он потратил двести лет на ненависть, которая лишь разрушила его? Как смотреть в глаза Фортинбрасу, зная, что Гилберт виноват перед ним? Как быть его ракатаном?

В чём смысл всего, что Гилберт делал, чтобы исправить ошибки Фортинбраса, если ошибок-то и не было?

Гилберт был уверен, что теперь, когда не осталось ни Ребнезара, ни великанов, когда многовековое наследие его народа было уничтожено, единственное, что он может делать — это помогать тем, кто пострадал не меньше, чем он. Исправлять ошибки Фортинбраса. Объединять людей. Вдохновлять их. В конце концов, именно король служил народу, а не народ — королю, а Гилберт привык считать себя королём, пусть даже мнимым. В Омаге же едва не каждый напоминал, что он лишь принц, у которого нет прав на корону. Киллиан занял трон согласно всем законам их народа, и это не должно было злить Гилберта, но злило.

Неужели он настолько бесполезный?

— Я не… — начал было Гилберт, но, поняв, что совершенно не понимает, за какую мысль ухватиться, сдался: — Я не знаю.

— Тебе не обязательно всё и всегда знать, — чересчур мягко ответил Киллиан.

Гилберт бы насторожился, — помнил, что его дядя никогда не бывает настолько мягким, — но был слишком растерян и разбит, чтобы тратить оставшиеся силы на какие-либо подозрения. Если Киллиан столько лет управлял Омагой, неудивительно, что он хотя бы немного, но изменился — и это при том, что он терпеть не мог управление и высокие должности при ребнезарском дворе.

За все эти дни Гилберт узнал о Киллиане и его методе управления Омагой больше, чем ожидал, из-за чего его начали терзать сомнения: если бы корона великанов была у них в руках, кого бы она выбрала? Гилберта с кровью Лайне, но не прошедшего Матагар и всё ещё считавшегося лишь принцем, или Киллиана, который, согласно их законам, имел полное право занять трон?

Ответ был очевидным, и Гилберту он не нравился. Выходило так, что он и впрямь был бесполезным.

— Я ничего не понимаю, — признался он, ощущая лишь пустоту внутри, которая с каждой секундой захватывала всё больше. — Какой смысл мне быть здесь, если никто не принимает меня как своего короля? Я — законный наследник, но никто…

— Никто и не примет тебя, пока ты не докажешь, что готов сражаться за Омагу и все Дикие Земли, — жёстко подвёл Киллиан, вновь став самим собой. Ни следа мягкости и понимания, которые Гилберт видел секундами ранее. — Я не хотел править, но великаны выбрали меня, потому что я доказал, что буду сражаться за них до последнего вздоха. И поверь мне, я бы с радостью отказался от этой власти, но Омага не примет того, кто двести лет скрывался в другом мире и ничего не сделал для того, чтобы помочь нам здесь.

— Но я понятия не имел, что кто-то выжил!

— Вот именно, Гил. Ты не знал, что выжили мы, и мы не знали, что выжил ты. Пойми, для всех ты лишь принц, буквально восставший из мёртвых. Неважно, что ты изменился. Великаны видят в тебе тринадцатилетнего принца, который не прошёл Матагар и не доказал, что достоин владеть короной. Они не знают, чего ты добился во Втором мире, и просто не верят, что ты можешь помочь кому-то здесь.

Гилберт сжал челюсти, подавляя желание начать оправдываться. Правда была в том, что он понимал, о чём говорил Киллиан, и не собирался с ним спорить. Гилберт пришёл к таким же выводам едва не сразу же, как они оказались в Омаге, а он сам лично встретился с несколькими советниками и представителями древних и новых родов. Они хоть и были вежливы, ни разу даже не намекнули, что считают его действительно сильным великаном, которого они примут как своего короля.

Киллиан был прав во всём. Гилберт — лишь ненужный принц, трус и беглец, не имеющий ни единого шанса завладеть тем, что принадлежало ему по праву крови. Пока священные олени Инглинг не вернутся в Омагу, Гилберт не сможет пройти Матагар и доказать, что он достоин короны великанов.

— Тебе не нужно лезть из кожи вон, чтобы доказать всей Омаге, кто ты на самом деле, — сказал Киллиан, вновь привлекая его внимание. — Не нужно подставляться под удар, чтобы доказать, что ты лучше меня или Фортинбраса.