А о Клариссе, на которую Аннет местами слишком сильно походила, Виктор намеревался забыть. И любопытство, вызванное запечатлённым в изученной доктрине образом, не могло ничего изменить. Быть может, при случае третий сын почившего графа и наведёт справки о путешествиях человека, опыт которой служил основой довольно известной доктрины, но целенаправленно этим заниматься… Увольте. Всё равно он как вирфорт был не ровня Клариссе, и ровней станет совсем нескоро. Изводить себя желанием отомстить, гневом и прочими тёмными чувствами проклятый считал делом дюже бессмысленным. Особенно на фоне реально полезных вещей, которые могли, в перспективе, принести пользу. Будь то попытки попасть на изнанку или даже работа над воздействием на чужие души…

Потянув на себя тяжёлую дверь своих покоев, Виктор ступил в прихожую. Та выглядела пустой и безжизненной, чего не бывало в те дни, когда Лиса навещала своего любовника, самовольно или по приглашению.

«Значит, у меня есть час-другой для других, реально важных дел…» – подумал проклятый, устраивая верхнюю одежду на свободной вешалке. – «Изнанка? А почему бы и нет?..».

Одиночество, тишина и никаких дел. Обстановка подталкивала Виктора к очередной попытке проникнуть в измерение маны, место, в котором тайное становилось явью, а то, что маги постигали десятилетиями, раскрывалось за часы. Изнанка была соткана из маны, с отражением которой люди пытались взаимодействовать в материальном мире. И одно только это говорило о многом, полностью объясняя своего рода одержимость, требующую от Виктора раз за разом пытаться туда попасть.

И проклятый пытался, игнорируя существенные риски.

С комфортом устроившись на своей постели, парень закрыл глаза, в этот раз решив сосредоточиться не на призрачном выходе из тела, а на чём-то более реальном и осязаемом. На мане, которая струилась в его теле неудержимым потоком независимо от того, хотел он того или нет. Да-да, тренировки дали свои плоды, и теперь циркуляция маны происходила как бы сама собой, и заметно быстрее, чем можно ожидать. При попытке это осознать стабильно работающая система разваливалась, отдавая всё на ручной контроль, но аналогичный процесс человек мог воспроизвести буквально со всем тем, что делал инстинктивно. Поддержание баланса, дыхание, движение – подсознательное можно было «отстранить от руля», начав действовать куда эффективнее, но ресурсы мозга безграничными не были даже у практиков и магов.

Впрочем, ускорять циркуляцию для, например, боя, Виктору всё ещё приходилось осознанно, и он подозревал, что так будет всегда. Схватка подразумевала выход за пределы, а подсознательное само по себе на такое было не способно. Как не могло оно и ослабить подконтрольное себе, чем проклятый, немного подумав, и решил заняться. Началось постепенное снижение скорости циркуляции маны вплоть до того самого момента, когда это стало вызывать не просто неприятную, но опасную боль. Не без удивления, но Виктор почувствовал, как его тело начало… не умирать, но готовиться к этому неприятному процессу. Даже восприятие – и то ослабло, колеблясь, словно пламя свечи на ветру, а уж оно проклятого никогда ещё не подводило.

А стоило ему только «отпустить» контроль над маной, как та хлынула по проторенным дорожкам, причиняя боль куда большую, чем была от её сдерживания. Правда, Виктор оценить сюрприз уже не мог, так как взирал на окружающий, исказившийся и лишившийся красок мир не совсем с той стороны, с которой должен был. Он не покинул тело, как в прошлый раз, но частично вывалился из него, и теперь одним глазом созерцал своё внутреннее строение, – из маны и только из неё, естественно, – а другим осматривал окружающий мир. Картина получалась в высшей мере странной, и опущенные веки Виктору не только не помогли, но и помешали, ибо это простое действие позволило ему узреть всё вокруг себя. Обзор на триста шестьдесят градусов не с одной точки, и даже не с двух. Казалось, что каждая частичка тела, – или маны? – проклятого может одинаково хорошо взирать на мир. Это пугало, путало и мешало. Колоссальным молотом било по разуму, защищённому тонкой прослойкой самоконтроля и силы воли.

Благо, последним Виктор был не обделён. Не сразу, но довольно быстро он справился с надвигающимся сенсорным шоком, ограничив свой взор и загнав в привычные рамки. Тогда и только тогда он смог обратить внимание на своё тело, которое на этот раз умирать не спешило. Мана текла в нём, как должно, все органы идеально работали, и лишь сердце маны, самый главный орган мага, дрожал от напряжения. Словно что-то давило на него, испытывало на прочность… и угрожало.

Лишь это удержало Виктора от того, чтобы незамедлительно приступить к столь желанным наблюдению и экспериментам.

– Речь… – Ни единого слова не вырвалось из того, что ныне было телом проклятого, но вместо этого пространство практически незаметно задрожало от разошедшегося по округе мыслеобраза. И стоило этому случиться, стоило Виктору осознать им же выпущенный мыслеобраз, как мешанина, своего рода фон вокруг него перестал ощущаться таковым. Он лишился целостности, распался на сотни кусков – и оказался не мыслями, но общими течениями таковых. И думали в сердце частично разрушенного поместья все, начиная от слуг, выполняющих свою работу в подступившей вместе с ночью тьме, и заканчивая другими носителями крови Бельвиосов. Кто-то из них читался как открытая книга: то были дети, изредка – подростки. С кем-то всё было много сложнее, ибо зрелые личности оказались защищены от такого рода «прослушки», и их волнах удавалось разобрать лишь эмоциональный настрой, предстающий перед сторонним наблюдателем в форме мазка, собравшего в себе сотни разных красок. Были в этих категориях и исключения, но слишком редкие и, скажем так, специфические. Не по годам развитый мальчишка, размышляющий о сути магии и её месте в жизни, читался хуже, чем недалёкий, простой, как топор, прямолинейный садовник, мысли которого занимала лишь красота растений и ничего больше. Сравнение весьма грубое, но хорошо отражающее картину, представшую перед Виктором в этот раз.

И с тем, что он видел тогда, нынешняя изнанка в деталях имела слишком мало общего. Контуры, сам фундамент, вроде бы остался тем же, но наполнение кардинально поменялось. Было ли это следствием искажения восприятия в те минуты, когда Виктор оказался не очень далеко от своего последнего вздоха, или же причины были иными – сказать невозможно. Слишком мало данных было у проклятого, и слишком разношёрстной оказалась впитываемая им информация. Виктор ощущал себя глухим, слепым и парализованным человеком, который неожиданно обрёл всё утраченное прямо посреди забитой людьми ярмарочной площади. Отличить одно от другого было крайне сложно, но проклятый честно пытался это сделать. Примитивно обосабливался от всё новых и новых элементов, пытаясь привести изнанку в некое подобие порядка.

Ведь в первую очередь его охочий до новых знаний ум интересовала, всё-таки, собственная безопасность. Изнанка не могла быть мирным и светлым местом, так как именно здесь, теоретически, рождались тёмные. И отсюда в материальный мир лезли демоны, с которыми так рьяно боролась церковь.

Но чем дольше Виктор смотрел, чем дольше вслушивался, чем шире взирал на изнанку, возвращая собственноручно задвинутое как можно глубже – тем чётче понимал, что работы тут не на день, не на неделю и не на месяц. На изнанке придётся провести много лет, чтобы просто разобраться, что она из себя представляет и как здесь существовать простому, – ха-ха! – человеческому разуму. Что же до чуждых форм жизни, то здесь и сейчас Виктор никого и ничего не наблюдал. Вот только «экспедиция» заканчиваться на этой ноте не торопилась, ибо проклятого вело вперёд любопытство.

То самое, что одинаково часто губило и возносило как целые цивилизации, так и отдельных их представителей…

«Входит, выходит. Замечательно выходит…».

Уже практически целый час Виктор находился на изнанке, но до сих пор многое оставалось для него непонятным. Как, например, его «тело» в этом измерении. Откуда оно взялось и что из себя представляет, видимо ли там, в материальном мире? Ведь если опираться на раннюю теорию о том, что мана в материальном измерении есть просто отражение маны здесь, то прямо сейчас по комнате третьего сына почившего графа должен бродить светящийся фантом, в то время как сам парень – лежать в постели с мизерными объёмами маны. Но восприятие, – если так можно назвать обобщение всех органов чувств на изнанке, – упрямо твердило, что как раз-таки маны в теле Виктора ван Бельвиоса ровно столько, сколько и должно быть в обычном уставшем состоянии.