Ахимас вошел в уютный дворик. На его краю, у большого каменного балкона, словно на сцене, стоял бар «Звезда хромого». Старое одноэтажное здание. Стены его потрескались от силы жара сковороды небесной. Слева здания была терраса под навесом. Где на выкрашенном чёрной морилкой полу, стояли массивные столы и длинные скамьи. На каждом столе высился натюрморт из пустых бутылок, скелетов рыб, огрызков яблок.

Еще дальше, в глубине террасы, подперев задами ограждение, стояло три «фрукта» особо нетрезвого сорта. Один обгладывал куриную ножку, другой, выпучив глаз, изучал мутное дно пивной бутылки. Третий же просто ковырял перстом указательным в нюхательном отверстии. Хоть каждый, казалось, был занят своим делом, но вместе, все трое мычали какую-то старую матросскую песню. Негромко, но раздражающе.

Ахимасу очень хотелось подойти и посмотреть с балкона на порт, оценить обстановку. Но все же, он решил не привлекать к себе внимание террасных пьяниц.

«Еще затянут в свою гнилую компашку. Вот один из них, настырно, но так, чисто по-дружески, оплетет тебя своим бледным побегом за плечо. «Выпей!» — скажет он, — «За брата нашего ловца. Вчера мы убили вот текущую рыбу смерха!» Говоря это, он широко разведет побегами в стороны, наивно думая, что показывает тот самый размер. Вид у них сильно увядший. Похоже, что и весь запал уже вышел. Но вот хмельной дух остался».

Ахимас подошёл к массивной двери мореного дуба. На ней висела резная табличка с гербом пивнушки — семиконечной белой звездой на гребне большой, золотой волны, и надпись: «Добро пожаловать в бар Звезда хромого. Здесь вам рады всегда» Ниже висела записка, написанная крупным почерком: «Ульхрюль! Свинья! Верни бочонок падла! Это брюходер, а не ром, сын ты каракатицы!»

Ахимас взялся рукой за большое чугунное кольцо двери. Оно было довольно необычным и изображало червя в пасти рыбы. Рыба приторно улыбалась, как будто червь был не мясным, а шоколадным. Глядя на нее, невольно хотелось улыбнуться в ответ. Но Ахимас просто потянул за червь — кольцо, как бы пытаясь вырвать его из пасти рыбы. Звякнуло. Тяжелая дверь, издав мерзкий скрип, неохотно поддалась.

Свет, проникший в темные недра бара, вызвал недоброе движение. Несколько смазанных фигур мелькнуло во тьме, а несколько взглядов на мгновение уловили появление чужака. Он поспешно закрыл дверь. Существа, лишенные солнечного света, успокоились и вновь впали в хмельной анабиоз. От смешанного запаха рома, кислой капусты, вяленой рыбы и немытых матросов, Ахимаса затошнило.

Он внимательно осмотрел большой, вытянутый зал, погруженный во мрак. Голые кирпичные стены. Все окна были закрыты ставнями. Свет был лишь от крохотных сальных свечей на столах и лампы с горючим на барной стойке. На одном столе гнила баранья нога, рядом разлагался еще живой человек, уткнувшись мордой в тарелку. На другом столе расплывалась муть пивная. Двое, ещё в состоянии сидеть, но не в состоянии понимать, допивали свое. На веревках у стены висела вяленая рыба. Углы комнаты были обильно приправлены паутиной.

За длинной барной стойкой, на удивление, чистой и опрятной для подобного места стояло двое людей:

Первый, тучный помощник бармена в засаленном фартуке, был лыс до неприличности, зато борода его была так густа и пышна, будто на нее-то, и мигрировали все волосы с головы. Он довольно бойко вёл разговор с подвыпившим.

Его лицо, казалось, еще довольнее, чем морда дверной рыбы. Под фартуком просматривались контуры идеально круглого как глобус, пуза. За спиной лысого, но бородатого стояло несколько внушительных кегов и небольших бочонков. Ахимас и прислушался. Пьяный посетитель рассказывал:

— Ну я ему и говорю: «Положи падла бочку!» А он вместо этого выдернул пробку пальцами! Пальцами! Без штопора! Вот эдак! И приложился к боченку, словно улить к листу!

— Стаж! — с усмешкой проговорил лысый. Голос у него был глуховатый и как будто пыльный.

— Хе-хе во-во! — язвительно поддакнул посетитель. Да только потом завопил он и бросился к бадье с водой. Нырнул башкой в нее, словно морской икун. И начал непрерывно пить, что плевак пустынный на водопое. Я сперва не сообразил в чем дело. Но потом, как вынырнул этот свин из бадьи, дошло до меня, что это не ром был, а брюходер. Я заржал что твой конь!

— Ну а он что?

— Что-что… Начал мне морду бить!

— И кто победил?

— Я само собой!

— Ну да! Кто бы сомневался! — усмехнулся бородатый.

— Не веришь? — с претензией выпалил посетитель.

— Верю, верю! Остынь — отрезвляюще проговорил бармен.

— А он оклемался-то от брюходера?

— Само собой. Да что ему брюходер то сделает? Этот хряк за жизнь чего только не пил. Хрипеть он только больше стал. Раньше, как порося, хрюкал словеса, теперь словно вепрь ревет. Хе-хе-хе!

Дослушивать захватывающий разговор Ахимас не стал. Третий человек, стоявший в гордом одиночестве на некотором отдалении, похоже, был хозяином этого заведения. И, видимо, отвечал за вина и более изысканный алкоголь. Об этом говорило множество совершенно разных бутылок и бутылочек на полках позади него. Топливная лампа, стоявшая по левую руку, давала достаточно света, чтобы детально рассмотреть его лицо и одежду.

С виду он был моложе своего лысого коллеги, на вид лет сорока. Лицо высушенное, потрескавшееся, чрезвычайно худощавое и вытянутое как у коня. Впавшие щеки и множество морщин в уголках глаз. Особенно важной чертой его лица являлась борода, точнее, бороденка, она была полной противоположностью косматой бородище лысого. Достаточно длинная, насыщенно-гнедого как у кобылы цвета, она свисала словно тряпка. Одежда была вполне типичной для человека этой профессии, если бы не странная деталь. Абсолютно вся она была чёрной. Начиная от грубой льняной рубахи, портов той же ткани, старого, кожаного фартука, болтавшегося на поясе и небольших сапог. Все было чёрным.

«Носит траур? Жутковато, — подумал Ахимас. — Но нужно что-то выпить». Он был небольшим любителем алкоголя, но иногда обстоятельства диктовали свои условия. Ахимас подошёл к бармену в чёрном.

— Вечно сиять! — проговорил он, встав напротив.

— И вам! — равнодушно ответил бармен. У него оказался довольно приятный и хорошо поставленный голос.

— Что налить?

— Что-нибудь лёгкое. Белое бернийское окотио, пожалуй.

— Окотио нет.

— Но как же? Прямо у вас за спиной, — Ахимас указал на темную бутылку.

Бармен не оборачиваясь:

— Ах это так… Чтоб глаз ласкало.

— Ну-у-у… Тогда порекомендуйте из того, что есть, — не растерялся Ахимас.

— Г-хм — хмыкнул бармен

— Или они все для ласкания глаз?

— Ага! Всё пустые стекляшки. Я их собираю. Нравится мне, вот и все…

— Ах… Хм… — Растерянно процедил Ахимас.

— Могу предложить эль бернийский. Он не крепкий, но на вкус весьма неплох, по крайней мере, так принято считать. Ну или… — бармен нагнулся и вытащил из-под стойки большую зелёную бутыль, — Вот! Не бернийское окотио, конечно, но Акатильё! Местного разлива…

Ахимас с сомнением посмотрел на бутыль.

— Ну, пожалуй, мне все же эль.

— Зря! Отменное вино. Не бойтесь! Это не отрава. Себе берег.

— Да я, собственно и не боюсь. — равнодушно проговорил Ахимас.

«Шпук!» Звук выскочившей пробки.

— Ну вот и прекрасно. Пронырливый бармен уже готов был налить вино в дешевые бокалы, возникшие на стойке как грибы после дождя, но Ахимас остановил его.

— Постойте!

Бокалы выглядели давно немытыми.

— Давайте, просто из кружек, — Ахимас указал на группу металлических кружек на полке. Они были тщательно вымыты, вычищены и надраены.

— А ну! Верно! Прекрасная мысль. Зачем усложнять? Простым людям они не нужны.

«Да уж не нужны», — мысленно усмехнулся Ахимас. Вино наполнило обыкновенные железные кружки.

— Будем знакомы! Я Леонардо. Леонардо Гронго.

— Очень приятно — ответил Ахимас. — К сожалению, я не могу назвать своего настоящего имени, а врать не люблю. Поэтому называйте меня просто господин А.