— Ты же не собираешься умирать в первую брачную ночь? — вдруг усмехнулся Кирилл, подавая мне руку для того, чтобы встать. — Нет, сегодня точно нельзя! В любой другой день — пожалуйста, но сегодня… неа, нет! И вообще, не думай об этом! Лучше думай, как удивить Юльку, когда мы уедем. Понял?

Он выглядел растерянно, отчего его шутки выходили глупыми и нелепыми, но я улыбался… У меня были друзья, была любимая жена, собака, квартира, где-то был сын, и я прожил жизнь не зря. После меня останутся мои книги. Юля исполнила мое желание стать настоящим писателем, и вот так… на пике популярности я готов уйти. Я надеялся, что это будет не больно. Не хочу чувствовать боль. Не хочу пугать Юлю. Не могу оставить ее вот так.

Мы вернулись в гостиную. Я сел рядом с Юлей, обнимая ее, на что она лишь улыбнулась. Была ли она занята игрой? Нет. Просто делала вид, что все хорошо, хотя внутри неё творился настоящий ураган. Я чувствовал это, но не мог начать разговор, зная, что все закончится слезами, истерикой и душевным расстройством.

— Соберемся на выходных? — тихо спросил Кирилл, бросив на меня взгляд, затем переглянулся с Ваней и продолжил. — Я на работу выхожу с понедельника. Прикиньте, в школу охранником. В ту самую, где мы учились, прикинь?

— В пятнадцатую? — переспросил я, вновь вспоминая сколько боли принесла мне та школа.

— Ага. Месяц назад был там… Изменилось все. Раньше ж, как заходишь, налево, была раздевалка, а теперь в той стороне открыли буфет. Причем неплохой такой. Есть все, но вкус отвратный.

— Ну вот, а говоришь изменилось все. — Рассмеялся Филипп и бросил на меня взгляд. — Марин, а помнишь стенгазету, где пару раз про тебя писали?

— Про Марина писали?! — Юля взглянула на меня, но я покачал головой, на что Ваня тут же ударил себя по коленке.

— У нас каждую неделю старшие классы для младших рисовали газеты. И там была рубрика «Живой уголок», ну и каждый раз… там была картинка какого-нибудь животного, а мы… мы подписывали внизу имя Марина и… Все смеялись. Тогда мы думали, что это весело. — Тихо проговорил Петриков, на что я улыбнулся.

— Да будет тебе. Я был слишком глуп, если бы я не обижался, а посмеялся вместе с вами, возможно все было бы по-другому. Не стоит сейчас вспоминать это. — Попытался успокоить их я, и почувствовал, как во рту резко пересохло.

Попытавшись сглотнуть, я понял, что еще немного и меня вырвет, поэтому не говоря ни слова, отправился в ванную. Закрыв дверь и тяжело выдохнув, подошел в раковине, включил воду. Шум воды приводил мысли в порядок, напоминая о летних дождях, о море, и вновь о детстве. О том времени, когда в моей жизни не было ни каких проблем, не было боли. Я был беззаботным, глупым ребенком, мечтающим жить в полной семье, есть деликатесы и не знать, что такое страх и боль. И чем больше я мечтал об этом, тем сильнее чувствовал боль, тем страшнее становилось. Судьба играла со мной в жестокую игру. Она всегда крепко держала меня за руку, но в моменты, когда нужна была ее поддержка — отпускала. Когда нужно было бежать домой, чтобы с отцом не случилась беда, она тянула меня за собой, завлекая игрой. Когда нужно было встретить маму с работы, Судьба повела меня не той дорогой, и я опоздал. Судьба разлучила меня с бабушкой — человеком, который выстоял все невзгоды, который поднял меня с колен и заставил идти, смотря вперед, не оглядываться.

— И что это? — легкая морщинистая рука бабушки коснулась моей щетинистой щеки. — Сотри с лица слезы и не плачь. Не вздумай оплакивать меня, пока я жива. Я ж еще жива.

— Прости… — только и мог поговорить я, стоя на коленях у постели бабушки. — Я не смог дать вам с мамой той поддержки, которую должен был дать. Я не смог. Получается… и отцу солгал… Прости меня…

— Не за что меня тебя прощать. Я рада, что увидела твои тридцать Дней рождений. Тридцать. Ты даже не представляешь, как мне было страшно… каждый раз, открывая глаза, я молилась, чтобы этот день не стал последним… И смотри… Вымолила сколько… — она сжала мою руку, и я почувствовал насколько она легка и холодна. — Когда тебе будет больно и страшно, вспомни о том, что мы рядом… Это тело после смерти закапывают, а душа… душа она живет. Только нужно… помнить… помнить…

Она ушла, улыбаясь, держа мою руку. Не передать ту боль, которую я испытал в тот день, но теперь эту боль я передам Юле. Набрав в ладонь воды, я поднес ее к губам, сделав сначала один глоток, а потом повторив все несколько раз. Вот оно… последний глоток воды. Как же банально… До тошноты противно и… страшно.

В дверь постучали. Я вздрогнул, выключил воду и прошел к двери. Юля стояла, прислонившись лбом к стене. На ней не было лица. Усталость выдавала нас обоих, но я был рад, что она ничего не подозревала. Не знала, что творится у меня внутри. Не знала, как мне страшно, что все оборвется.

— Они… решили дать нам отдохнуть… — почти шепотом проговорила Юля. — Проводишь?

Я кивнул. Мне нужно было попрощаться со всеми. Наш последний раз, когда мы можем просто поговорить. Только этот раз останется в их памяти. Последний разговор… последний взгляд… последний вздох… Пройдя в гостиную, я увидел, как растерянно смотрит на меня Ваня, как прячет дрожащие руки в карманы. Близнецы тоже были словно в неком трансе. А Стас с Риммой вновь о чем-то спорили. Скажет ли мне кто-нибудь что-то или решат промолчать? Наверное, промолчат. С Петриковым мы уже поговорили, с Кириллом тоже, их с Филиппом можно считать за одного, а Стас и Римма — они будто бы случайно оказались с нами. Хотя, Римма подружилась с Юлей, а это значило, что поддержка ей обеспечена.

Пройдя в коридор, я взглянул на Боню, который вышел вместе с нами и сидел рядом со мной. Пес все чувствовал. Порой мне казалось, что он уже начинал скучать. Боня жалобно скулил и старался быть ближе ко мне. Чувствовал, что осталось совсем немного. Я сам это чувствовал, но не мог уйти вот так. Молился, желая прожить еще день, час… минуту…

— На выходных увидимся! — сказал Стас, пожимая мне руку.

— Пока, Марин. — Крикнула Римма, выходя из квартиры.

Ваня медлил, стараясь не сталкиваться со мной взглядом.

— Ты это… давай не пугай нас… Первая брачная ночь, друг. — Кирилл похлопал меня по плечу и тяжело выдохнул. — Я тоже думал, что умру, но… пронесло же. Может и тебя?.. Давай так, мы завтра увидимся, да?!

Я кивнул, чуть улыбнулся и обнял его. Друзья. Да, было много плохого, но за полгода, мы стали настоящими друзьями. Самыми настоящими. Подняв взгляд на Филиппа, я понял, что тот тоже хотел, чтобы встреча завтра состоялась, но мы все понимали, что возможно, видимся в последний раз. Возможно. Ночь все решит.

— Ты сильный, Марин. Ты пережил нападки безмозглых пацанов, а это по сравнению с твоей «болячкой» — настоящий ураган. Держись. — Подбадривал Фил, но в его глазах я видел нечто схожее с паникой.

Они вышли, и мы с Ваней остались один на один. Он не выглядел спокойным. Взбудораженный — это слово характеризовало его. Проведя рукой по лицу, он нервно откашлялся, настраивая голос на разговор, но потом все также молча протянул мне руку. Я пожал ее, и почувствовал дрожь. Ваня дрожал, но не показывал этого.

— Я рад, что нам удалось подружиться. Пусть ненадолго, пусть… до конца своих дней буду винить себя за прошлое. Мне никто не говорил о том, что издеваться над тобой — это плохо. Если бы я только знал…

— Мы оба вели себя неправильно. — Улыбнулся я, разведя руки в стороны. — И я уверен, что тебе не нужно винить себя. Мы друзья! И я хочу тебя, как друга попросить… поддержать Юлю. Она еще слишком… не готова.

— Я обещаю! Я буду рядом. Все будет… — Он запнулся, приложил руку к лицу, сжал переносицу и кивнул. — Не могу сказать, что после твоего ухода все будет хорошо, но я поддержу ее.

— Спасибо.

Мы обнялись, и он ушел. Боня лежал у двери в спальню, в то время как Юля стояла в дверях ванной, растерянно глядя в стену. На ее лице было, до этого момента, непонятное выражение лица. Что-то мне подсказывало, что она все слышала… знала, что я прощался со всеми не «до завтра», а навсегда. Что мне оставалось? Оставалось лишь принять ситуацию. Всего лишь принять.