В таком подходе присутствовал важный смысл: мы наблюдали за пацаном, а не за представлением.

Терезин опять прислуживал. Всё так же стоял босыми ногами на каменном полу, всё так же смотрел пустым взглядом под ноги, всё так же был абсолютно безразличен к происходящему. Но делал всё, что ему приказывали святые отцы: то масло в лампы подливал, то мантии поддерживал, то вместе с коллегами уносил в храм подносы, когда они заполнялись пожертвованиями. То есть был безлик и незаметен, как все ему подобные.

Что, в определённом смысле, играло нам на руку: вряд ли кто уделит особое внимание его отсутствию. Если мыслить через надежду, что тут далеко не каждый знает, что это — сынок самого короля, вряд ли надзор будет столь суров, что его хватятся сию же минуту. С Сималионом мы надеялись, что у нас будет достаточно времени на отход. Оставалось решить самый сложный пункт плана — уговорить пацана бежать.

— Мне надо с ним встретиться, — шептал я в ухо Сималиону. — Поговорить один на один. Если он настолько набожен, как о нём говорили, у меня есть шанс. Нужна лишь приватность.

— Вроде бы, служкам не позволяют разговаривать с паломниками. Нужно сначала заслужить сан, затем, как те святые отцы, которых полно у подножия холма, уговорить несколько заблудших душ положить свои силы и здоровье на алтарь разработки золотых жил, и только потом получить относительную свободу. То есть путь Терезину предстоит долгий. А с учётом того, что он никогда не отличался особой решительностью… — Сималион развёл руками.

— Должен быть выход, — недовольно пробурчал я. — Эти служки… Они же что-то едят? Куда-то срут? Где-то спят? Я должен с ним поговорить. Пусть даже у отхожего рва.

Сималион задумчиво хмыкнул.

— Ров, говоришь?… Любопытно: а где служки обитают? Не в храме же живут… И где справляют нужду?

Я говорил образно, но Сималион ухватил самую суть. И, пораскинув мозгами, я тоже допёр, что в этом что-то есть.

Определившись, мы больше не стали терять время в ожидании. Немножко взбудоражили покаянное общество, когда полезли напролом. Но смогли порадовать строгих святых отцов: и я, и Сималион, как состоятельные примо, прибывшие искупать грехи аж из самой столицы, оставили на жертвенных сосудах по десять золотых. И хоть я изначально опасался, такое подношение понравилось доставшемуся мне святоше куда больше, чем ножны с кинжалом. Этот даже торжественно пообещал замолить перед Триединым все мои грехи. Даже ещё не совершённые.

Незамеченными мы улизнули со спиральной дороги и скрылись в зелени холма. Подобрали тихое местечко, откуда открывался вид обратную сторону храма и где нас не могли обнаружить случайные паломники.

Грандиозность сооружения и нескончаемые потоки счастливых овец угнетали нас до самых сумерек. Но мы стойко держались и не менее стойко скрывались. До вечера нас так никто и не обнаружил. Мы даже дождались, когда вверх потянулась змейка карет и телег. А потом сопровождали взглядами эти кареты, когда они спускали с холма святейшие задницы. И лишь потом пешим ходом двинулась вереница молчаливых подростков.

С некоторым разочарованием мы отметили, что парни не предоставлены сами себе. Впереди колонны шёл бодрый святой отец, а замыкали шествие несколько равнодушных храмовников. Мы дали им время оторваться и незаметно преследовали до самого подножия. Там, как я и предполагал ранее, служки отправились в собственные пенаты — в длинный прямоугольный шатёр на противоположной стороне от оживлённой равнины. Храмовая обслуга жила на другой стороне холма, спрятанная от посторонних глаз.

Так же тут, как мы быстро выяснили, обитала часть храмовников. В казармах ближе к шахтам не все из них ночевали. Часть скучала и отгоняла комаров здесь.

Походный храмовнический лагерь состоял из десятка длинных белых шатров, возведённых у очередного холма. Хоть и не такого большого, как тот, где возвышалось "Чудо Астризии". Там было довольно многолюдно. Шумно и многолюдно. С наших удачных позиций мы получили возможность спокойно наблюдать за происходящим. Мы видели толпы весёлых крепких мужиков, видели аналог походной кухни, где эти мужики тусовались. Видели даже аналог борделя, как быстро смог определить мастер Сималион. В необходимости подобного заведения, как и в его неизбежном присутствии в этом месте, он меня предупреждал ранее. Любая армия — малая или великая — не может обойтись без оного, говорил он. Притон разврата — неизбежная необходимость. И он не сомневался, что, рано или поздно, мы его здесь обнаружим.

Другой вопрос, почему святые отцы, столь ревностно оберегавшие паству на лицевой стороне холма, позволяли разврату пустить корни недалеко от жилищ запуганных служек? Ладно, пусть войско своё они должны обеспечивать. Не только пищей и золотом, но и проститутками. Но зачем организовывать рассадник срама недалеко от места, где царит целомудрие и молчаливое подчинение? Не затем ли, чтобы использовать этих испуганных и молчаливых служек по прямому предназначению — предаваться разврату уже с ними? Сколько я подобного слышал в своём мире. Сколько раз, что называется, срывались покровы. Неужели и в этом мире хватает скрытых педофилов? Слухи об Эвенете ведь не просто дым без огня. Возможно, они не беспочвенны.

— Хорошо хоть здесь траву не выкашивали, — отвлёк меня от размышлений Сималион. Мы вынуждены были совершить несколько перебежек, чтобы сменить месторасположение, и укрылись в массивных, нестриженых кустах. — Слушай, милих. Может, тогда не надо разговоров? Схватим парня, свяжем. Рот тряпицей перевяжем. Я могу на плечо взять, если лошади не будет. А то ещё поднимет шум…

— Нет, нельзя, — этот вопрос я обсудил сам с собой давным давно. Слова короля не шли из головы, и я всё сильнее убеждался, что сила веры должна стать мотором Терезина. Не чьё-то плечо или седло выносливой лошадки, а он сам. — Как долго нам пробираться по враждебной территории, ещё не известно. И мне надо, чтобы он шёл на своих ногах, а не на чужих плечах. Я не стану сразу разбивать в пух и прах все его верования в заслуженное наказание. Но покажу себя однозначно. И скажу, что он — избранный. Отмеченный аниарном. Так, я уверен, гораздо проще будет завладеть волей впечатлительного и нерешительного подростка.

Сималион уважительно хмыкнул:

— И рот его будет оставаться на замке.

— Верно, — кивнул я. — Пока аниран не позволит его раскрыть.

Мы не покинули наблюдательного поста до самого отбоя. Лагерь работников церкви был хорошо освещён, благодаря факелам и кострам. Мы и за скудным ужином понаблюдали, и за весёлой движухой у борделя, и за "пи-пи" и "а-а" перед отбоем. Зрелище было не самым приятным, но мы хотя бы выяснили, где сии таинства свершаются. Вонь в окрестностях стояла жуткая, но самый цимес был в том, что отхожий ров находился очень далеко от жилых мест. Здесь, и только здесь, можно отловить клиента, не опасаясь, что за ним следят — служки почему-то отличались чрезвычайной скромностью. Они не разговаривали друг с другом. Мылись, ели и тужились над отхожим рвом в одиночестве или как можно дальше друг от друга. Нелюдимы были до безобразия.

— Не дети, а роботы, — прошептал я себе под нос, наблюдая невесёлую картину.

Но всё же точку в плане о похищении мы поставили именно здесь. Только здесь пацана можно скрутить, оттащить и с ходу навешать лапши на уши. Здесь, а не у тесного казарменного шатра… Ну а если поднимет вой, придётся вместо лапши дать по ушам. Сималион сразу выразил желание, если я вдруг постесняюсь.

Хоть Терезина мы так и не смогли рассмотреть в этот вечер, не сомневались, что у отхожего рва ему придётся показаться. Против организма ведь не попрёшь… А нам пока надо подготовить отход, чуток откормить Мириам и ждать в засаде.

***

Весь следующий день прошёл в шлифовке плана. Феилин не показывался, но я доверял парню, как самому себе. Он обладал способностями, которыми мало кто обладал в этом мире. Ещё в лагере я называл его "дитём леса". Он не затеряется. Обязательно всё разузнает и вернётся, как будет, что сообщить.