В наши дни фламандское движение во Франции, получившее жестокий урок в результате своих неудачных выступлений, благоразумно сосредоточило свои усилия в области культуры, где никто не может оспаривать его законность: поскольку также верно и то, что в Вестхуке «мертвое тело диалекта еще шевелится». Говорящие по-фламандски не являются и не хотят оставаться последними из могикан в своей языковой области; бельгийский пример придает им некоторую храбрость по данному поводу. И пример поражения, если смотреть объективно, или скорее катастрофа, произошедшая с таким вдохновленным изначально добрыми побуждениями лидером, как Гантуа (чья карьера была сломана из-за последующего обращения на неверный путь в ходе его деятельности), и примерно аналогичное падение главы сторонников автономии Россе в Эльзасе (хороший был человек, в глубине души, в начале своей карьеры) показывает тупиковый путь. И на самом деле трудно в XX веке вновь поднимать вопрос о завоеваниях, которые предприняли Ришелье и Людовик XIV в XVII веке на периферии германоязычных стран и на голландских границах. И однако в то время эти аннексии, происходившие в напряженный период для Старого Режима, тоже не были единодушно положительно восприняты. Взять, например, принципиально отрицательную позицию по этому вопросу Фенелона и его друзей…

Этот самый Фенелон, архиепископ Камбре, оценил бы он культурное обновление «наших» Нидерландов таким, каким оно предстает перед нами около 2000 года? Во всяком случае, отметим как выражение заботы о сохранении традиции преподавание фламандского языка в его диалектной форме, распространенной в говорящей по-фламандски области французской Фландрии, Жаном-Луи Мартелем в университете на побережье Дюнкерка; этот профессор — сам сын моряка-рыбака из окрестностей Дюнкерка; его занятия, поначалу с частицей «не», начались примерно четверть века назад, и лишь недавно получили официальное одобрение со стороны alma mater. В 1991–1992 годах Мартель опубликовал методику изучения фламандского языка во Франции, эта публикация получила финансовую поддержку со стороны г-на Дельбарра, мэра Дюнкерка, который сам происходил из семьи в Байёле с фламандскими корнями. В этой связи стоит также упомянуть об обаятельном и неутомимом д-ре Коллаше и его супруге, вдохновителях языковой и культурной ассоциации «Het Rensekor»: эти люди совместными усилиями со своими приверженцами стараются оживить музыкальные традиции Фландрии. Маленькая местная радиостанция, снабженная не очень мощным передатчиком, называется «Uylens Spiegel» («Уленшпигель») и распространяет свое вещание на двух языках на франко-фламандскую область, конечно, не огромную, с одной из самых высоких точек региона, в котором, по правде говоря, высота расположения не превышает нескольких десятков метров. «Фламандский комитет» («Француз я есть, фламандцем остаюсь»), чья история насчитывает более ста лет, часто играет блестящую роль в традиционной ученой среде, в частности, он процветает в Лилле, где насчитывает несколько сотен почитателей. И наконец, фламандская федералистская партия, имеющая ярко выраженные регионалистские устремления, заставила о себе заговорить примерно пятнадцать лет назад, но сейчас она, кажется, находится в дремлющем состоянии. В общем и целом, воспоминания о некоторых позорных моментах периода оккупации, кажется, стремятся постепенно раствориться без особых сожалений в благотворном забвении. Долг памяти в данном случае не является категорическим приказанием…

Самостоятельная история Бретани[67] началась в период между 460 и 570 годами нашей эры. Именно на это время пришелся процесс миграции островных бретонцев, происходивших из Уэльса, а также некоторых из Корнуолла и Девона, на Армориканский полуостров. Что касается дольменов, менгиров, аллеи менгиров с Карнаке, этих памятников эпохи неолита, они могут вызвать некоторую мечтательность у прогуливающихся туристов; на самом деле, в них нет ничего специфически бретонского — просто полуостров следовал той же судьбе, что и Галлия: здесь, как и в других местах, история делилась на до-кельтскую, затем кельтскую, наконец, галло-романскую; недавняя выставка (в 2000 году) в Ренне[68], посвященная древнему городу Кондат, на месте которого возник современный Ренн, пролила достаточно света на этот вопрос. Кондат, древнее укрепленное поселение галлов, управлялось в тот период, во II веке нашей эры, дуумвирами, правителями из местной аристократии, местного происхождения, но более или менее романизированной, аристократии декурионов и сенаторов (название могло меняться). В будущей столице региона прижились римские боги под именами Меркурий Атепомарус или Марс Мулло, смешавшись с богами древнего кельтского пантеона; они могли принимать двойные имена, одно римское, другое галльское, одно из тех, которые были обессмерчены — высечены на гранитных постаментах, извлеченных недавно из-под земли нашими археологами. Одно из самых прекрасных произведений прикладного искусства, оставшееся нам в наследство от латинского периода в Арморике, — это патера[69] из целого куска золота, датированная концом III века, украшенная монетами, была извлечена из земли в 1774 году; впоследствии она была помещена в Кабинет медалей в Национальной библиотеке; в центре на ней — изображение Вакха в обществе Геркулеса.

Эта патера, выполненная по канонам классической или постклассической античности, была сделана в то время, когда набеги германцев (260–277) служили источником всяческих кризисов и страхов, и поэтому богатые люди были вынуждены прятать в земле свои сокровища, среди которых фигурирует и знаменитое золотое блюдо, с геркулесовскими и дионисийскими мотивами, инкрустированное монетами, также золотыми. Вторжения германцев с противоположного берега Рейна, конечно, не уничтожили латинский язык; можно даже вообразить, как это сделал каноник Фалькун, если население в регионе Ванн[70] также продолжало говорить на кельтском языке, несмотря на римлян, а затем и германцев, пока не дождалось прибытия своих братьев-кельтов, пришедших в V–VI веках с Британских островов в западные области полуострова.

Эти переселенцы поздней эпохи, объединенные в кланы под управлением крупных аристократов, возможно, уплыли за море в поисках спасения от скоттов, которые, в тот период или немного ранее, спустились из Шотландии в Англию, двигаясь с севера на юг. Галло-романский или галло-франкский субстрат даже в Бретани не был полностью перекрыт этой новой волной кельтского населения. Он выжил без особых трудностей ближе к востоку Армориканского полуострова как на морском побережье, так и в бассейне реки Вилен.

Позднее Каролинги с недоверием относились к этим «бретонцам», которые к тому времени уже не были новыми поселенцами. Империя Каролингов имела в своем владении, плохо или хорошо управляемую, «Бретонскую марку». В 831 году Номиноэ, двуличный военачальник, смог добиться союза бретонского княжества, объединявшего под своей властью собственно кельтские земли на западе, и «галльскую» область на востоке полуострова.

Этот Номиноэ, из которого бретонские националисты сделали героя, трудился ли он в своих собственных интересах или для императора? Скорее всего, он и сам об этом точно не знал. И другие князья в ту же самую эпоху осуществляли аналогичные задачи на таких обширных полу-автономных территориях, которые можно сравнить с Бретанью, как Фландрия, Бургундия, Каталония…

В конце IX века появился Ален, граф Ванский, который даже называл себя «Божьей милостью королем бретонцев»! Стоит ли датировать возвышение Ренна, столицы региона, последними годами X века? В это время графский род этого города распространяет свою власть на достаточно значительную часть полуострова. И притом в районе тысячного года, несмотря на некоторые попытки подчинения со стороны государства Капетингов, невозможно обнаружить хоть какие-нибудь следы покорности у армориканцев по отношению к французскому королевству, будь она всего лишь принципом.