Еще раз потороплюсь сказать об этом, не будем смешивать, не будем путать современных борцов за независимость Савойи, таких как Патрик Абей и Жан де Пенгон с такими как Георг Хайдер, о котором мы знаем только то, что он излишне склонен к словесным выпадам. Что касается Патрика Абея, он прошел классический путь от выпускника высшей школы с улицы Ульм, сертифицированного преподавателя, когда-то «левого анархиста» (по его собственному определению), затем ненадолго члена КПФ, наконец ударившегося в савойский автономизм или стремление к независимости. Он даже носил звание, более показное, чем реальное, первого главы временного правительства Савойи (были бы у де Голля наследники?). В 1998 году г-н Абей получил для Лиги, главой которой он стал, 6 % голосов в Верхней Савойе и 4,4 % — в Савойе; иногда свыше 10 % в некоторых деревнях. Эта организация, такая какая она есть, в октябре 1998 года собрала на свой конгресс в Севрие (Верхняя Савойя) примерно тысячу участников. Этот конгресс, как добрый принц, оставлял открытую дверь для вступления в его ряды любого человека, даже если он приехал в Савойю после 26 мая 1996 года… если только этот человек, среди других предпочтительных условий, «принимал идею суверенитета Савойи». Борец той же организации и товарищ Абея, Жан де Пенгон в 1996 году опубликовал шокирующую работу, озаглавленную «Французская Савойя». Отказываясь от итальянских корней, также как и от французских, не обращая внимание на общность языка, автор в этой книге[241] предлагает на примере Савойи (стр. 140 sq.) путь развития для Литвы и других стран Балтии, недавно отделившихся от бывшего СССР, или же еще, вооружившись цитатой из Франсуа Миттерана, автор «Французской Савойи: Истории аннексированной страны» предлагает на модели бывшего герцогства современный путь развития бывших советских республик Центральной Азии, таких как Узбекистан, Таджикистан и Киргизстан, которые также стали суверенными государствами, к счастью или к несчастью, после удаления коммунистической пуповины. В таких перспективах, признаем это, нет ничего особенно радостного, учитывая низкий уровень жизни и разнообразные внутренние проблемы в этих, не решаемся так их назвать, рискуя не понравиться господам Абею и Пенгону, несчастных странах, расположенных как на северо-западе, так и на юго-востоке от современной России, вряд ли более счастливой, чем они, как нам говорят. Что касается выходцев из внутренних районов Франции, находящихся в Савойе (их, скорее всего, несколько сотен тысяч, некоторые из них родились там, а другие — французы по происхождению), де Пенгон напоминает им, что русские в Крыму, также в принципе иностранцы по отношению к своей новой украинской родине, проголосовали, однако, в большинстве своем за то, чтобы эта обширная территория стала независимой, и они стали полноправными гражданами этой отныне независимой территории. Я признаюсь, что зрелище того, как сейчас корабли российского Черноморского флота ржавеют в порту Севастополя (не говоря уже о некоторых диктаторских режимах в Центральной Азии среди бывших мусульманских «республик» СССР) нисколько не кажется мне ценным образцом и источником вдохновения для жителей берегов озера Аннеси или озера Бурже. Но, возможно, я просто пессимист.

Многие историки, среди которых Гишонне, Греслон, Жан Николя, обрушились с критикой на некоторые из выводов Пенгона, какими бы стимулирующими они не могли показаться в глазах некоторых: мы не можем утверждать, что плебисцит 1860 года, на котором сказали «да», был фальсифицирован, тем более рассматривать его как маскарад, и одновременно требовать в качестве носителей будущего 47 076 бюллетеней, которые на севере Верхней Савойи громко заявляли «да и зона». Также видеть в аннексии «утверждение настоящего экономического краха в Савойе» (де Пенгон, op. cit., стр. 62) — это значит умалчивать о замечательном экономическом и культурном подъеме все той же страны, ставшей французской при III Республике (Гишонне, «Новая история Савойи», стр. 301 sq.).

За неимением других выгод и каким бы производителем периодических не правдоподобных теорий оно ни было, «заслуга» современного савойского движения[242], однако, состоит в том, что оно показало: периферийные автономисты далеко еще не ушли в прошлое; было бы ошибкой навсегда убрать их на полку с аксессуарами историографии о национальностях…

Мы оставили напоследок наиболее важное из лингвистических различий — между областью диалектов «ок»[243], охватывающих треть французской территории на юге, и областью диалектов «ойл», занимающих основную часть северной территории страны. Это различие относится не только к области семантики. Также оно касается того, что можно назвать «южным вопросом» во Франции, и, в более широком смысле — контрастов между Севером и Югом внутри границ, в пределах которых расположена страна.

Области диалектов «ок» зародились как таковые около 5800, даже 6000 года до нашей эры. Такое утверждение, естественно, не имеет ничего общего с диалектами «ок» или «ойл». Здесь рассматривается, на современной территории «Франции» или за ее границами, контраст, очень древний — уже! — между континентальным Севером и средиземноморским Югом; конечно, этот контраст не стоит возводить в абсолют, поскольку имели место многочисленные контакты между двумя «областями», особенно Юга с Севером. Контрасты и контакты — эту пару нельзя ни разделить, ни разорвать. Как бы то ни было, «кардиальная» цивилизация, пришедшая со Среднего и Ближнего Востока через Средиземное море и Южную Италию, привела с собой иммигрантов, которые сыграли роль основателей местной культуры, особенно когда ассимилировались с коренным населением; скажем в общем, что эти вновь прибывшие принесли с собой земледелие, почти абсолютно новое в этих регионах, находившихся на стадии мезолита, основанной на собирательстве и охоте в этих районах, где они процветали и раньше, еще до 6000 года до нашей эры. Земледелие, пришедшее извне, основывалось, в частности, на выращивании ячменя, на втором месте шла пшеница или мягкое зерно, из которого делали хлеб; здесь тоже прослеживается четкое различие по сравнению с жителями придунайских областей из Рюбане, постепенно мигрировавших наземным путем в северные районы Франции и вообще в Европу: важное место в питании занимала «крахмальная» пшеница, которая тоже происходила с далекого Среднего Востока, но из нее получался пышный хлеб, как из вышеупомянутого мягкого зерна; из него скорее делали каши и сухие хлебцы. Добавим также, что северные выходцы из Рюбане были «чемпионами» по разведению коров и свиней, тогда как наши «кардиальные» южане больше внимания уделяли козам и баранам, также как и ячменю, который в течение тысячелетий оставался у них одним из главных продуктов питания. Правда, быки в южных областях компенсировали свою относительную немногочисленность своими значительными объемами и весом, гораздо более «приличными», чем относительно скромные размеры какой-нибудь южной козы или овцы.

Своеобразие средиземноморских областей Франции — и не только этой страны — заключается в том, что системы земледелия были завезены в Прованс и Лангедок около 5800 года до нашей эры — это за четыре столетия до того, как эти «системы», правда, несколько отличные, начали распространяться на Севере[244] (с 5400 до нашей эры). Кроме того, название домашних животных и культурных растений не были абсолютно одинаковыми с обеих сторон широтной «баррикады», какой бы проницаемой она ни была, в данном случае. Подведем в этой таблице итог некоторым, упомянутым выше вопросам:

Общие основы земледелия, зародившегося на Среднем Востоке или на Ближнем Востоке, изобретенного там, где-то на крайнем севере Сирии (в нынешних ее границах) и на юго-востоке центральной части Турции (по современной географической номенклатуре) около 9000 — 8000 годов до нашей эры, стали сильно различаться в зависимости от того, распространялись ли они по Средиземному морю («кардиальная» культура нашего Юга) или через Дунай (более поздние выходцы из Рюбане на Севере, впоследствии ставшие галлами или французами).