Однажды от нечего делать я решил заглянуть в ближайший хутор. Это был обширный четырёхугольник с одними воротами во двор. Огромный рубленый дом под единой соломенной массивной крышей переходил в надворные постройки. Солома на крыше была из снопиков ржи, уложенных в несколько рядов. Крыша усугубляла и делала вид хутора очень мрачным, как острог. Из этого острога на улицу в поле не выглядывало ни одного окна. Осторожно осмотрел дом. В первой его комнате стояла огромная глинобитная печь, похожая на русскую. Печь и комната от прокопчённости создавали угрюмый и грустный вид. Вдоль противоположной входу стены стоял длинный стол из толстых досок. Перед ним и за ним стояли массивные скамьи. В доме много хозяйственной утвари, кроме ведер, их не заметил. Мебель и утварь вроде бы на месте. У меня создалось впечатление, что я нахожусь в остроге или в ските раскольников, внезапно покинутом обитателями. Заглянул в сад, там тоже никого не увидел. Присел на колодину, валявшуюся у стены дома, и закурил, оглядываясь по сторонам. Под яблонями увидал ульи. Пчелы деловито суетились у их летков. Одни прилетали, другие улетали. Им не было никакого дела до людского раздора. Они делали своё дело, какое им отведено природой. Посидел, покурил и надумал угостить бойцов взвода пчелиным медком. Стал искать какую-нибудь посудину, в которой бы можно унести соты. Нигде не обнаружил ни одного ведра, ни одной кастрюли. Увидел ведёрный чугун20, что же, и он под мёд сгодится. Нашёл кое-какие тряпки, ими закутал лицо, шею и руки. Только для глаз оставил узенькие щелочки и – к ульям. Снял крышу с одного большого улья. Потревоженные пчёлы всем роем вылетели из него. Одни летали вокруг меня и своего порушенного жилища, другие же ползали по мне и отыскивали в моём одеянии щелки и дырочки. Это им удавалось очень часто. Пчёлы жалили меня, но я не отступил и наполнил сотами найденный чугун. Крышу улья водрузил на место и подальше отошёл от пасеки. Покрутил головой и убедился, что пчёлы меня уже не преследуют. Сбросил тряпье. Облизнулся и немного поел мёда. Он густой и душистый, липовый. Сладко во рту, сладко и на душе. Шибко довольный, поспешил во взвод. По дороге размечтался, как угощу бойцов медком, и как все они будут рады такому сладкому угощению. Иду и мечтаю. Из головы улетучились все чувства предосторожности. Я шёл, как на крыльях летел, ничего не слышал и ничего не видел вокруг себя, видел только под ногами одну дорогу. Эти мои сладкие мечты и мысли внезапно были прерваны грубым окриком:

– Что это, товарищ боец! Что несёшь?

Я остановился. Оказывается, занятый своими сладкими грезами, я не заметил идущего мне навстречу старшего лейтенанта из штаба полка. Моё обмазанное мёдом лицо выдавало меня. Лейтенант заглянул в мой чугун, потянул носом воздух, увидел соты и почувствовал аромат свежего мёда. Лицо лейтенанта быстро нахмурилось, и он торопливо полез в кобуру за пистолетом. Он действительно вытащил пистолет ТТ и сказал мне:

– Это что такое, товарищ боец!? Мародёрством занимаетесь на только что освобожденной советской территории. Этот твой проступок удваивает значимость твоего преступления. Ты знаешь, товарищ боец, что в Красной армии мародёров расстреливают на месте. Так это вот я сейчас с тобой и сделаю. Ставь чугун на землю. Вперёд, шагом марш! Не оглядываться! Буду стрелять!

Шагаю, опустив голову, и уныло думаю:

– Только мне ещё этого не хватало на исходе-то войны.

Без малого три года отвоевал, был несколько раз ранен, из окружений выползал и в плен не собирался сдаваться. А тут свой лейтенант меня и убьёт. Неужели лейтенант всё-таки выстрелит мне в спину? Такой приказ по Красной Армии есть, и он действует. Доказательство моего мародёрства налицо. Ведь я действительно мародёр! Украл мёд у своих же советских людей. Не их вина, что их нет дома. Всё равно мародёр!

Иду, нога за ногу заплетается, а всё думаю и думаю. Неужели сейчас оборвётся моя жизнь, неужели я уже не увижу свою родину, своих детей и своих сестёр. От этих быстрых грустных дум аж слёзы на глаза наворачиваются.

Понуро шагаю и всё жду выстрела. Его нет. Не утерпел и оглянулся. Старший лейтенант показывает мне спину и быстро удаляется от меня, идя своей дорогой! Левой рукой прижимает чугун груди, а правая, согнутая в локте, у рта. Явно видно, что ему идти очень сладко! Очень жалко мне было соты. Хоть бы подавился, грабитель, чертыхаюсь в его спину. Меня же пчёлы покусали, а он запросто так уплетает мною добытый мёд! Ладно, думаю, пусть медком полакомится штаб, а мне попадать под трибунал никак не время, всё же уже виден конец войны, надо и домой вернуться.

Второй раз я за мёдом уже не пошёл. Так и не угостил бойцов взвода латышским медком.

…Этот бой я помню очень хорошо. Он произошел в июле 1944 года в лесу. Наш полк, преобразованный в гвардейский, находился в Латвии. Мы все, от рядового солдата до полковника – командира полка, очень гордились этим присвоенным нашей части званием гвардии. Все нацепили отличительные знаки, старались выглядеть стройнее, почище одевались и следили за своей внешностью. Ходили щеголевато, мы же гвардия!

Однажды полк получил приказ занять лес, раскинувшийся перед нашим передним краем. Для выполнения приказа были подготовлены два стрелковых батальона. Им придали дополнительно пулеметные расчёты и батареи 82-миллиметровых минометов. Большинство наших бойцов было вооружено автоматами, только я никак не хотел расставаться со своей винтовкой и с ней пошёл в это наступление. Каждый боец вещмешок и все карманы набивал патронами. Прошло то время, когда наибольшее место в вещмешке отводили продовольствию. Уже все поняли, что сухарём немца не побьёшь, а патронов он и сам тебе не даст.

После соответствующей артподготовки мы с приданными нам средствами усиления атаковали лес. Наши атакующие цепи немцы впустили в него без всякого сопротивления. Мы это расценили как трусость немцев перед Советской Гвардией. Шли по лесу, поливали его свинцовым дождем, дружно и многоголосо кричали:

– Драпай, фриц! Красная гвардия идёт!

Нашему стремительному наступательному порыву способствовало и действие на голову наркомовских ста граммов. Мы шли и стреляли, а немцы не показывались. Мы всё глубже и глубже уходили в лес. Стыки наших рот и взводов прикрывали ручные и станковые пулеметы, но они огня впустую без видимой цели не открывали. У бойцов кончились патроны, а немецких спин мы ещё не видели. Я прекратил стрелять только тогда, когда в моих подсумках осталось две обоймы, третья была в винтовке. Надо же подстраховать себя на всякий пожарный случай!

В глубине незнакомого нам леса патроны у бойцов кончились. Автоматная трескотня стала очень жиденькой. Немцы, оказывается, только и выжидали этого момента. Они появились из-за деревьев навстречу нам. Строчили в нас из автоматов и громко кричали:

– Русс, уря-я! Русс, уря-я! Русс, уря-я!

Нам ничего не оставалось, как быть убитыми или попасть в плен, или же во всю прыть бежать назад к своим окопам. Я выбрал последнее и побежал что было моей мочи. Отбежал назад и увидел группу наших бойцов, копавшихся в станковом пулемете. Я им сказал, чтобы они отходили, что у наших бойцов кончились патроны, а немцы прут без удержу. Старший сержант, видимо, командир расчёта, сказал мне, что у них нет приказа на отход, они не могут отойти. Я с сожалением посмотрел на бойцов расчёта и забежал в поленницы дров, стоящих рядом. Забежал в поленницы и подумал:

– Да, приказ есть приказ. Без его выполнения нельзя победить врага! А как же быть, когда командир не может знать конкретную ситуацию на данный момент? Командиру расчёта надо было бы дать инструкцию и на этот случай.

Ищу, как мне выбраться из поленниц. Винтовка висела на плече, в ней пять патронов. На выходе из поленниц на другом конце увидел группу немцев, и я снова нырнул в поленницы. Только хотел в другом месте проскочить между двумя соснами, как немецкая пуля сбила ноготь с большого пальца левой руки. Понятно, немцы следят за мной и ждут моего выхода из дров. Попал в ловушку, но как-то надо выбираться из неё. Взял винтовку наизготовку, палец на курок и побежал в другую сторону. Напряжённо смотрю вперёд, как бы сдуру не попасть прямо к немцам. В одиночку с винтовкой на близком расстоянии мало что можно сделать. Опять перед поленницами стоит группа немцев, они хохочут и руками показывают в мою сторону. Всё это видение лишь мелькнуло в глазах, и я, не целясь, прямо с рук выстрелил в немцев и бросился снова в обратную сторону. Немцы вдогонку мне почему-то не стреляли. Они, по-видимому, были обескуражены такой наглостью одинокого русского солдата, да и вооруженного только обыкновенной винтовкой! Убедился, что погони нет, перебинтовал руку и стал осторожно выбираться из этого злополучного леса, немецкого логова. Уже перед нашими позициями, откуда мы начали это не удавшееся наступление, на мосту через речку догнал грузина. Он также был легко ранен с перебинтованной головой. Вдвоём мы вышли в расположение полка и доложили своему командованию о случившемся с наступавшими батальонами.