– Люба, дорогая сестричка, пойми, если в нашей стране нам плохо, то у врага лучше не будет!
Его часть формировалась под Инзой в Ульяновской области. Военному делу их учили только два месяца. Во время формирования и обучения бойцов обували в обыкновенные липовые лапти и с питанием было не блестяще. Перед отправкой на фронт их обули и обмундировали по военному времени. В октябре Иван Гаврилович уже защищал Москву в районе Наро-Фоминска. По-видимому, он воевал в частях 24 армии. На фронте за три года был пять раз ранен. Три раза излечивался в медсанбатах и два раза был госпитализирован. Для него фронтовая жизнь оборвалась в Латвии на немецком минном поле. Ему противопехотной миной перебило левую ногу выше щиколотки. Вернулся домой в марте 1945 года с ампутированной ногой. Находясь непосредственно на фронтах три года, Иван Гаврилович не изменил Родине и своего понятия о долге перед ней. Он воевал с крестьянской сметкой. По-дурному не подставлял свою голову под немецкие пули и не поддавался панике при вражеских атаках. Он несколько раз попадал в окружения под Москвой и в лесах Латвии, но никогда не помышлял о сдаче в плен. Один раз под Москвой его подразделение опять оказалось в окружении немцев. Выползая по снегу из него, Иван Гаврилович не только сохранил свою винтовку, но и прихватил с собой ручной пулемёт Дегтярёва.
За участие в боях под Москвой он был награжден серебряной медалью «За отвагу». Второй бронзовой медалью и тоже «За отвагу» его наградили за немецкий пулемет, уведенный им с их позиций во время личного ночного поиска.
Рисунок 9. Выписка из приказа о награждении (фото с сайта pamyat-naroda.ru). Информация с сайта: «Звание: гв. Рядовой в РККА с 1941 года Место призыва: Курбатовский РВК, Куйбышевская обл. Перечень наград: приказ № 40/н от 02.10.1944. Медаль «За отвагу»».
Будучи уже дома, Иван Гаврилович на все вопросы, убил ли он хоть одного врага, отвечал коротко и одно – "не знаю". Это говорило о гуманности его души. Даже дома куриц он никогда сам не резал. Был только один случай, когда он это сделал – в соседях в этот день не было ни одного мужчины, да и то он был под хмельком.
В первые годы после фронта о боевых эпизодах Иван Гаврилович рассказывал очень мало, а если рассказывал, то со слезами на глазах.
Автору этих записей не удалось много услышать от Ивана Гавриловича, так как ему уже с 1944 года жить дома удавалось редко. Вначале по неделям учился в средней школе в Кузоватове, что в 10 километрах от Дворянска, а с 1948 года окончательно оторвался от родного села, то есть поступил в институт и по его окончании уехал на работу в Иркутскую область.
Рассказы приводятся от первого лица.
1.Атака и ранение
В октябре 1941 года из-под Наро-Фоминска немцы нас сильно оттеснили к Москве и всё жмут и жмут, но фронт всё же остановился, и мы закопались в землю. Близость Москвы проявлялась по многим приметам. Заметно улучшилось обеспечение боеприпасами и оружием. По ночам через нас часто пролетали немецкие бомбардировщики. Основным же признаком было пополнение, целиком состоящее из москвичей. Оно прибыло очень разновозрастным. Наряду с пожилыми были юнцы. Особенно взволновал меня один молодой москвич. Он был немного старше моего сына Сашки, такой же ростом, так же худощав и белый лицом. Мне стало очень тоскливо и не по себе от осознания того, что наши дети уже попали на фронт. Они еще ничего не видели в жизни и уже гибнут от немецких пуль, осколков мин и снарядов. Но, раз прибыло пополнение, значит жди и приказа о наступлении. Такой приказ был дан. Мы готовились к атаке. Наступление должно начаться в 9 утра. После непродолжительной и жиденькой артподготовки по команде ротного бойцы выскочили из окопов и побежали вперед. Бежали не цепями, а какими-то непонятными группами. Раздавались крики "ура". Со мной во взводе бежали наши односельчане Лыков и Пашин. Во время перебежек и падений на землю для передышки они подобрались ко мне и говорят:
– Иван, сколько можно так воевать? В руках одни винтовки, наших танков и самолетов не видно. До Москвы уже допятились. Нашей победы не будет, а только перебьют нас всех, как стадо овец. Пойдём сдаваться в плен!
Предложение сдаться в плен они повторили мне несколько раз, я отказался и ответил им:
– Эх, братцы, если вы думаете, что дома плохо, а на чужбине нас встретят пирогами? Выбросьте всё это из головы, мы там тоже никому не нужны. Давайте-ка получше воевать!
Мы продвигались вперёд перебежками. Почти добежали до внезапно появившегося перед нами оврага, и тут немец открыл по нам минометный огонь. Свистели мины, визжали их осколки, летели чёрные комья земли, вокруг заволокло сизым дымом. По чьему-то призыву дружно успели прокричать "Ура" и со всех ног бросились к оврагу. В этот момент меня будто дубинкой ударили по носу. Упал, но всё же скатился в овраг. Лежу на дне и не могу ничего понять, что со мной, что с моей головой. Кругом однотонный шум. Лицо наливается какой-то свинцовой тяжестью и немеет. Шум потихоньку утихает. И тут я понял, что шум в моей голове, а лицо отекает от непонятного удара. Ещё полежал немного. Шум боя совсем стих, лицо нестерпимо болит, особенно саднит нос. Потрогал его пальцами. Они коснулись тёплой и липкой слизи. С судорогой в теле отдернул руку. Посмотрел на пальцы, они в крови. Вынул из кармана зеркальце и посмотрелся в него. Всё лицо в крови и в грязи, только блестели глаза, да белели зубы. Нос стал толстым, картошкой, из него капала кровь. Ещё раз уже повнимательнее всмотрелся в нос и не увидел на нём пипки, кончика носа-то нет! Вскрыл индивидуальный пакет, положил в бинт ваты и прижал к носу. Дождался, когда становится кровь, обмотал нос и голову бинтом, открытыми оставил глаза и рот. Взял винтовку и выбрался из оврага. Посмотрел в сторону наступления. Там было тихо и никого не видно. Повесил винтовку на правое плечо, а левой придерживал повязку на носу и пошел обратно к своим окопам. Вышел туда, откуда утром пошли в атаку, а там бойцов нашего взвода раз-два и обчелся. Из всех командиров остался один ротный. Он собрал всех вернувшихся из атаки бойцов и расставил их в окопы. Я подошёл к ротному и спросил его, какой мне занять окоп. Командир оглядел меня и произнес:
– Ты, Комаров, на сегодня отвоевался, иди в санбат.
В медсанбате пролежал две недели. Нос подлатали, он поджил и снова стал почти таким же, как и прежде, смотрите. (Верно, на его носу были еле-еле различимые шрамики).
После этого боя Лыкова и Пашина я более никогда не видел. По-видимому, они ушли сдаваться в плен. Если бы погибли от мин, то семьям пришли бы похоронки, а не извещения о без вести пропавших… Семьям Лыкова и Пашина Иван Гаврилович долго не рассказывал, что произошло с ними. Только лет через 15 после войны он сказал, чтобы их семьи не ждали и не разыскивали.
А если бы они не пошли сдаваться, то может быть кто-то из них, или оба вернулись домой.
Так людьми распорядилась война!
2. Артиллерийская дуэль (или солдатская смекалка)
… В медсанбате я отлежал две недели. Эти две недели показались мне раем, или будто я отдыхал в санатории. Спал на койке в чистом белье и на простыне. В бане смыл с себя окопную грязь, немного поправился. Короче говоря, хорошо отдохнул и снова в свою роту, а она та и не та. Командовал ею тот же лейтенант, который отправил меня в санбат. Взводы были полностью укомплектованы и в основном незнакомыми мне бойцами. Были командиры взводов и отделений. Многие бойцы вооружены уже автоматами, в каждом отделении имелся и "дегтярь" – ручной дисковый пулемёт.
Доложил командиру роты, он направил меня во взвод, а взводный – в отделение, последний командир указал мне место в окопе. Окопы вырыты в полный рост, соединены ходами сообщения. Это была уже цельная позиция роты. Окопались на опушке смешанного леса. Рядом с берёзками – осинки, сосенки, ель и ольховник. Шёл конец ноября 1941 года. Немец нас пригнал к самой Москве, но дальше уже продвинуться никак не мог. Часто атаковал нас, но мы были уже не те, не бежали. В окопах стояло много обстрелянных бойцов. Иногда немец и озорничал над нами. Бывало, с самолёта бросал какие-то громоздкие вещи. Смотришь на небо и не можешь понять, что это летит на тебя с ужасным визгом и свистом. Ну, думаешь, какую-то новую бомбу бросил. Прижмешься ко дну окопа и ждёшь взрыва, а его нет и нет. Скорее бы дождаться развязки и знать, что делать. Любопытство берет своё, хочется посмотреть, что бросил немец? Осторожно выглянешь из окопа и увидишь помятую и издырявленную железную бочку или полтрактора. Тут уж никак не удержишься от мата и пошлешь его вслед юнкерсу. Подшучивал над нашим братом немец, ну и мы вскоре в долгу перед ним не стали оставаться. Выпал снежок. В один из дней, как всегда, сижу в своём окопе и прислушиваюсь к шуму на переднем крае нашей обороны и у соседей слева и справа. Внимание моё привлекла возня артиллеристов c сорокапяткой – с противотанковой сорокапятимиллиметровой пушкой. Вокруг стояли зачехленные и молчали орудия куда мощнее сорокапятки! Пушкари выстрелят из своей пушчонки и почему-то быстро на руках перекатывают на другое место. Снова выстрелят только один раз и опять пушку перекатывают. Вот, дескать, думаю, какая чертовски тяжёлая у них работа! Нашли себе забаву? Наблюдал, наблюдал за артиллеристами и понял, так они стреляют не ради своей ребячьей забавы! Я заметил, что на место, с которого они только-что откатывали свою пушечку, обязательно плюхался немецкий снаряд. Понял, немцы охотятся за этой пушкой и очень точно засекают место, с которого сделан очередной выстрел. Видимо, хорошие у них слухачи и приборы засекания выстрела. Вдруг пушкари выкатывают свою пушчонку к моему окопу! Я мигом подхватил винтовку, подсумки с патронами и шмыг из окопа подальше. Бежал быстро, как мог. На мою вторую беду, как из-под земли выскочил командир роты и кричит мне:
